Хрустальный дар (роман) (Глава 6)

Глава 6.

1.

Блистательно отпев праздничный концерт на 7 Ноября, Игорь снова слег. Ноги у него, правда, в этот раз не отнялись, но с высоченной температурой он прометался в постели больше недели, и, глядя, как он страдает, Димка понимал, что эта лихорадка намного опаснее, чем приступы с ногами, потому что такой нервной горячки мальчишеское сердце могло просто не выдержать.
Что Игорь снова надолго свалится, стало несомненно уже в антракте между отделениями концерта. Мальчишку знобило, он буквально лязгал зубами, по лицу его струился холодный пот, и перепуганная врачиха, что с некоторых пор ездила с ними на все серьезные мероприятия, делала ему уколы и давала что-то понюхать, пытаясь привести в норму. Потом Димка закутал его в теплый плед, прижал к себе и, грея своим дыханием его ледяные, как сосульки, пальцы, начал что-то ласково говорить ему, а Игорь прятал лицо у него на плече и тихонько успокаивал:
– Не бойся, Митя, все будет в порядке, я допою. Я чувствую, что смогу допеть.
И он действительно допел. Перед выходом его переодели во все сухое, потому что рубашка насквозь пропиталась потом, припудрили ему лицо каким-то порошком, чтобы капли не текли по нему, и Игорь с улыбкой, бодрым пионерским шагом вышел на сцену, где в ожидании солиста уже стоял хор.
Пахмутова и Добронравов были в зале. Димка видел, какими встревоженными глазами смотрят они оба на маленького певца, прекрасно понимая, каких неимоверных усилий воли стоят ему эти улыбки и бодрость.

2.

После «Беловежской пущи» зал минут пять аплодировал стоя. Когда подобное случалось здесь в последний раз, было трудно припомнить. Иностранные гости были просто в восторге. Из-за кулис Димка видел растроганные, восхищенные лица африканцев, арабов, китайцев, которые били в ладоши, вскрикивали «браво» и, не стыдясь, смахивали слезинки. По завершении концерта эти же африканцы, арабы, китайцы с огромными корзинами цветов стали ломиться в гримерку к Игорю. Всем им хотелось поближе взглянуть на советского вундеркинда, выразить ему свои чувства, пожать руку. Отказать им, конечно же, было нельзя, и воробьишка еще с полчаса был вынужден улыбаться иностранцам, благодарить, кланяться и принимать подарки. Наверное, все это тянулось бы еще дольше, если бы не выручила Пахмутова. Ей удалось переключить внимание гостей на себя, как на автора песни, и, когда те отвлеклись и стали поздравлять ее, она махнула Димке рукой:
– Вези, вези его скорее домой, пока они не опомнились!
И Димка, радостно и благодарно кивнув ей, чуть не на руках потащил обессиленного Игоря к машине.
«Нельзя ему петь! – металась в его голове ужасная мысль. – Это убьет его! Еще пара таких концертов, и…»
Но как не петь, если это было единственное, что Игорь умел делать по-настоящему хорошо, а впереди была Олимпиада, на которую воробьишка уже был заявлен как основной солист! Его ждали Магомаев и Лещенко, с которыми он вскоре должен был начать совместные репетиции, а Григорьев уже получил от Пахмутовой ноты ее новых песен и минусовку в исполнении автора на фортепиано.
Листая партитуры, Григорьев поеживался от обуревающих его сомнений:
– Странные какие-то песни, честное слово… Ну как, скажите на милость, это исполнять ребенку, если первая фраза здесь: «Будет небесам жарко»! А эта вот, наоборот, не песня, а «Спокойной ночи, малыши» какое-то: «До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес»… Ничего не понимаю. Что такое с Александрой Николаевной? И неужели это утвердили наверху?
А Димка слушал его ропот и в тихом восхищении понимал, что, исполнив эти песни, воробьишка навсегда впишет свое имя в историю, потому что одна песня должна была звучать на открытии олимпиады, а другая – олимпиаду завершать.

3.

А Игорь между тем метался в бреду. Вцепившись в Димкину руку своими прозрачными ледяными пальчикам, он бормотал, задыхаясь и кашляя:
– Ты только не уходи, Митя! Ты только меня не бросай! Если ты уйдешь, я сразу улечу. Они там говорят, что мне уже можно, но я не хочу, я боюсь, Митя!
И Димка почти физически ощущал присутствие смерти в комнате, где лежал мальчишка, и крепко держал его за руку, и клялся, что никогда его не бросит, потому что любит его, своего воробьишку, больше всех на свете и никому его не отдаст.
Через восемь дней Игорь потихоньку пошел на поправку.
Когда он услышал, что ему предстоит петь с Магомаевым и Лещенко, он просто затрепетал от страха.
– Не понимаю, чего ты боишься! – пожимал плечами Димка.
– Но они же великие певцы! – восклицал взволнованный Игорь.
– А ты? Разве ты сам не великий певец? И они, между прочим, это прекрасно понимают. Так что не волнуйся, вы будете на равных.
Игорь благодарно улыбался ему, и эти улыбки красноречивее любых слов говорили Димке, что на этот раз все действительно обошлось и смерть миновала его маленького друга.
Словно специально, чтобы окончательно рассеять все страхи Игоря, позвонил Лещенко. Поинтересовался здоровьем и спросил, может ли малыш сам подойти к телефону. Игорь, конечно же, подошел. Димка не стал у него выпытывать, о чем он говорил со Львом Валериановичем, но на следующий день Лещенко прислал Игорю гостинцев, и стало очевидно, что все в полном порядке и бояться Игорю больше нечего, тем более что в одной из коробок с конфетами обнаружилась красивая открытка с автографом Лещенко: «Лучшему в мире мальчику в надежде на плодотворное сотрудничество».
У Димки просто крылья выросли от гордости за своего воробьишку. Игорь, похоже, тоже был счастлив. Открытку он поставил между стеклами шкафа, чтобы постоянно видеть ее.
Именно в такие минуты максимального счастья и максимального страдания своего маленького друга Димка с наибольшей отчетливостью понимал, до какой степени любит его. Возможно, относительно Димкиного возраста это звучало немного забавно, но его чувства точь-в-точь походили на чувства нежного отца, который обожает своего сына, до невозможности гордится каждым его успехом и трагически переживает каждую неудачу, а тем более болезнь. И Игорь тоже любил Димку – кто знает, правильно ли сказать, что как сын, ведь дети часто не ценят своих родителей и бывают по-черному неблагодарны. А Игорь ценил, был благодарен и ежеминутно давал это Димке понять. За все годы своей дружбы они не то, что ни разу не повздорили, как это порой бывает даже между самыми близкими людьми, но и ни одного грубого или обидного слова друг другу не сказали. И что бы ни случалось с Игорем, как бы ни тормошила и ни колотила его судьба, его верный помощник, защитник и рыцарь Димка всегда был рядом, и мальчишка был уверен, что в любой момент может опереться на его плечо.

4.

Между тем настала зима. Близился Новый год, а вместе с ним и день рождения Игоря, потому что он родился первого января и ему должно было исполниться одиннадцать лет. Димка, естественно, начал думать, как бы это отпраздновать и что бы такое подарить воробьишке, у которого, в принципе, и так было все, чего он только мог пожелать. Григорьев начал поговаривать о каком-то ресторане в том смысле, что не кутнуть ли всем хором на празднике у первого солиста. Но Игорь опять заартачился:
– Не надо ресторан, хочу только с Митей!
И Григорьев махнул рукой:
– Да ну вас… Делайте, что хотите.
Денег, правда, отвалил, и препорядочно, предоставив Димке самому решать, как их использовать. Да, иногда Карабас-Барабас умел быть щедрым.
– У нас есть хорошие деньги, – отчитался Димка Игорю. – Что ты хочешь на день рождения?
– Я? – почему-то удивился тот. – Ничего.
– Как ничего? А почему?
– Потому что у меня все есть. Ты лучше себе купи что-нибудь.
– Мне? – теперь уже удивился Димка. – Но это ведь твой день рождения, а не мой!
– Какая разница? Ты ведь мой, – пожав плечами, вполне логично рассудил Игорь. – Ты уже года два не покупаешь себе никаких подарков. Вот возьми и купи.
– Так у меня, вроде бы, тоже все есть… – развел руками Димка. – Чего мне еще?
– Тогда ничего не покупай, а лучше прибереги эти деньги на всякий случай, – очень по-взрослому решил Игорь. – Мало ли что, вдруг потом понадобятся. – И добавил немного печально: – Всегда хорошо, когда есть на черный день.
«Опять он про черный день!» – застонал в душе Димка, но сделал так, как посоветовал Игорь.
А подарков и поздравлений к Новому году им и так прислали целую гору. Кто-то вспомнил, что день рождения Игоря совпадает с праздником, кто-то нет, но подарки шли и шли без перерыва дня четыре – от поэтов, композиторов, партийных и комсомольских руководителей и просто от рядовых поклонников таланта Игоря Ласточкина – и скоро ими была завалена вся детская. Самым трогательным подарком оказалась бандеролька из Семипалатинска, в которую какая-то добрая казахская бабушка аккуратно вложила носки, рукавички и шарфик, связанные собственными руками из чистой верблюжьей шерсти, и приписала старческим, уже не очень уверенным почерком: «В Москве, наверное, холодно, Игорек. Носи на здоровье, береги горлышко, айналайын. Мы все так любим, как ты поешь». Игорь не понял, что такое «айналайын», но догадался, что это, наверное, что-то очень ласковое.
– Надо будет обязательно ей ответить, – сказал он, с удовольствием примеряя подарки. – Я сам ей напишу и поблагодарю.
И, правда, написал. А подарки бабушки действительно стал носить, особенно когда в конце января ударили тридцатиградусные морозы и завыл ледяной ветер, примчавшийся из Арктики.

5.

Новый год они встретили вдвоем, сидя в полутемной детской на полу, у зажженной елки, объедаясь конфетами, фруктами и пирожными и вполголоса болтая о пустяках. Димке уже давно не было так хорошо и спокойно на душе, как в эту праздничную ночь. Наверное, на свете не может быть ничего лучше, чем вот так сидеть вдвоем с дорогим тебе человеком и просто болтать о пустяках. А еще в эту ночь Димка впервые по-настоящему осознал, что у него есть семья.Раньше он как-то не отдавал себе в этом отчета, а теперь вдруг понял, что Игорек Ласточкин и есть его семья, причем настоящая, крепкая и надежная, не то, что с отцом, который в свое время просто выкинул Димку из дому в интернат, чтобы не мешал ему во второй раз жениться. «Повзрослел я, что ли? – как-то мельком подумал Димка и улыбнулся своей неожиданной мысли. – А все-таки славно, что мы не пошли в ресторан. Сколько бы сейчас было шуму, да и воробьишка опять устал бы…»
Игоря за новогоднюю ночь показывали по телевизору три раза. Он пел «Голубой вагон», «По секрету всему свету» и «На дальней станции сойду».И хотя обычно все артисты вОстанкине в праздники работали в прямом эфире, на этот раз последнюю песню прокрутили в записи, а потом Геннадий Белов, сидя в студии за накрытым столиком вместе с композитором Шаинским, с необыкновенной теплотой хвалил Игоря, а ведущая Валентина Леонтьева с улыбкой кивала, соглашаясь с ним.
– Ну, и кто тут великий певец? – шепнул Димка на ушко Игорю, и тот ласково потерся виском о его плечо.
Смотря телевизионные записи, Димка вдруг поймал себя на мысли, что петь простые, незамысловатые, чисто детские песни Игорю уже как-то даже не к лицу. Все, да и сам Димка, настолько привыкли, что Игорь исполняет масштабные, сложные, суровые и подчас на ребенка не рассчитанные произведения, что Крокодил Гена из его уст звучал просто как трали-вали: ну, вроде как выбежал мальчуган в магазин за хлебом, идет себе по тротуару, помахивает авоськой и напевает что-то жизнерадостное… Игорь и впрямь отдыхал на подобных песнях. Они давались ему легко, потому что их содержание он прекрасно понимал сам, без Димкиных объяснений. В них не надо было добираться до глубин души слушателя, они просто поднимали настроение и нравились, но и только. А Игорь был в этих песнях настоящим ребенком, каким его вообще видели редко и в жизни, и на сцене. Он играл, веселился, даже немного дурачился, напевая их в микрофон, и его великий голос на какое-то время становился просто мальчишеским – пропадала в нем эта разрывающая сердце напряженность, от которой иногда волосы шевелились на голове, он не взлетал и не падал, а просто как бы скакал по классикам на одной ножке: раз-два-три, ну-ка, повтори! Это было настолько естественным, что даже песней не казалось.
– Знаешь, Митя, – как-то раз сказал Игорь в одну из своих грустных минуток, – мне очень часто кажется, что на сцене я занимаю чужое место.
– Вот тебе и раз! – удивился Димка. – Как чужое? Это чье же?
– Твое, – вздохнул мальчишка и добавил, совсем запечалившись: – Если бы с тобой раньше не случилось этого несчастья, первым солистом сейчас был бы ты, и это было бы правильно.
– А ты, значит, неправильно?
Мальчишка не ответил, только как-то неопределенно пожал плечами и опустил глаза.
– Ну, вот что, – сказал Димка очень серьезно. – Запомни раз и навсегда: Игорь Ласточкин не может быть не на своем месте просто потому, что это место – единственное в мире. На вершине оно всегда есть только для одного человека. Все остальные стоят ниже. Сейчас на вершине ты. Так что, рожденный ползать, освободи взлетную полосу.
– А я хочу, чтобы на вершине стояли мы оба, – упрямо возразил Игорь.
– Хотеть не вредно, – вздохнул Димка и приклонил его к себе. – Но так не бывает, воробьишка. Кто-то всегда должен посторониться, чтобы дать место другому.
– И ты посторонился?
– Да. И ни на секунду не пожалел об этом. Я горжусь и восхищаюсь тобой, для меня честь быть с тобой рядом, и этого вполне достаточно. Собственной славы мне не нужно, я для нее не создан.
Игорь задумался. Молчал долго, как всегда тихонько посапывая возле Димкиного уха, а потом вдруг сказал:
– Когда-нибудь я тоже посторонюсь, Митя. И обещай, что тот, кого я пропущу вперед, тоже всегда будет под твоей защитой. Ладно?
Подобные слова просто невозможно было переносить! Димка хотел что-то горячо возразить, но Игорь крепко сжал ему руку:
– Пообещай. Пожалуйста…
И Димка, сам не веря, что сказал то, что сказал, прошептал:
– Обещаю, воробьишка.