Тёплые вещи. Шиес.

На Земле очень много разных интересных мест, да что там думать, она вся состоит из разных интересных мест. Только интерес может быть разный, здесь целая гамма интересов, но об этом чуть позже.
Россия — огромная страна, просто гигантская, это известно всем. И из-за того, что она огромна она разнообразна. И Россия это страна зимы, как бы мы это не отрицали. Зима это наше национальное достояние. Конечно ещё есть огромное количество природных ископаемых, но почему-то они перестали быть национальными, а стали достоянием корпораций и тех, кто за ними стоит. И есть у нас огромное количество лесов, которые тоже являются нашим достоянием, нашим национальным ресурсом, который постоянно кто-то вырубает, поджигает и сдаёт в аренду для последующей вырубки одной весьма многочисленной азиатской народности, которые как саранча, оставляют за собой лишь бесплодные поля.
А ещё у нас есть реки и озёра, и они тоже национальное достояние, но к ним нельзя подъехать на машине и вести на их берегах «хозяйственную деятельность», об этом сначала вежливо предупреждают знаки, потом прихвостни тех, кто ошибочно считает, что это их достояние, а не народное. Ну и как же без болот… Болота… Болота это тоже достояние, национальное, народное.
Болота есть везде, или почти везде. И есть такие места, которые, можно сказать, и состоят из этих болот. Знатоки географии и геологии расскажут об этом лучше, они там бывали, что-то даже находили в них полезного, но это вопрос к ним, они лучше знают, что там можно найти и кого встретить. И вот здесь снова возникают интересы. Интересы бывают разные — бывают национальные, коммерческие, оборонного значения, стратегического и так далее. Какой интерес может быть к болоту? Видимо есть, и это очень серьёзные интересы, потому что как и всё в России, болота огромны. Ну а если они огромны, значит при некотором вложении средств и чем-то похожем на благоустройство, на их площадях можно построить что-то огромное. Например гигантскую свалку.
Русский Север интересен не только своими болотами, главное его достояние — люди, которые выросли в стране зимы на этих болотах. Они добрые, гостеприимные, всегда встретят, чем могут помогут, что спросят расскажут, что интересно, покажут. Но они очень суровы. И это не телевизионная байка от клоунов про суровость жителей Челябинска. Челябинцы тут не при чём, они живут на Урале. Жители Русского Севера, выросшие среди сугробов зимой и болот летом, суровы по своему. Условия, в которых они живут, обязывают их быть такими, иначе пропали бы давным-давно.
Почти полгода живут в палатках суровые люди Русского Севера. Конечно у них есть где жить, есть тёплые дома и квартиры и это не туристы. В палатки их выгнала солидарность друг с другом и со своей суровой природой, надежда на будущее и твёрдая уверенность в собственных силах. Просто они не хотят что бы их родной дом превратился в гигантскую свалку, мегапомойку, которую строят здесь в чьих-то интересах, которые не учитывают ничего, что касается местных жителей, родившихся и выросших здесь. Только те, кто хочет вывести свои отходы северянам, по каким-то причинам вдруг забыли, что имеют дело с русскими людьми. Да, именно с русским людьми, а не с простыми гражданами РФ.
А русские люди, когда они вдруг вспоминают о том, кто они, это несокрушимая сила, а если они защищают свою родную землю, бороться с ними бесполезно, сама Природа приходит к ним на помощь.
Майор Петров обычный милиционер, каких сотни тысяч. Правда они ошибочно полагают, что являются полицейскими, но это временно. От названия не меняется их суть, внутреннее наполнение, опять же функции они выполняют точно те же самые, вне зависимости от названия. И никому из них никогда не нравилось их народное название — мусора. Майора Петрова, а возможно и некоторых из его коллег иногда мучила мысль, что мусорам доверили охранять мусорный полигон. Но это логично, даже более чем. Не отправлять же армию для охраны мусорного полигона от тех, кто ему не рад, от тех, кто всеми силами против гигантской свалки на родной земле.
— Иванов!- майор позвал своего подчинённого, старлея,- что там за движение? Что за женщина там бродит?
— Местная, наверное,- ответил старлей Иванов,- сумку какую-то тащит в лагерь.
— Проверь сходи,- распорядился майор и открыл дверь своего служебного УАЗика, на улице подмораживало,- а лучше веди сюда.
С этими словами он передумал греться в машине и закрыл дверь. Через пару минут Иванов привёл женщину к машине. Невысокого роста, русоволосая и голубоглазая, словно олицетворяющая собой женщин Русского Севера, она не сопротивляясь и не задавая вопросов. Подошла со старлеем к майору, в руках она держала тряпочную сумку.
— Майор Петров,- представился майор,- почему нарушаете? Что в сумке?
— А какое нарушение в том, что я несу в сумке тёплые вещи?- усмехнувшись спросила женщина.
Майор немного смутился, действительно, закон не предусматривал ответственности за такие деяния.
— Но вы же к ним идёте?- майор кивнул головой в сторону леса,- к активистам?
— К ним,- согласилась женщина,- шла к ним, попала к вам. Но ведь я не делаю ничего незаконного.
Он сверлила майора взглядом своих больших глаз, от этого он смутился ещё больше.
— Как ваша фамилия?- майору хотелось выглядеть строже, но он ничего не мог с собой поделать, краснел, покрывался по красноте белыми пятнами и почему-то прятал глаза.
— Раз я ничего не нарушаю, зачем вам моя фамилия?- спросила женщина,- давай я тебе носки подарю? Тёплые, шерстяные.
Старлей, стоявший всё это время в нескольких шагах, решил вмешаться в разговор.
— Да это же взятка,- вдруг заговорил он,- мы на службе, зачем нам носки?
— Да какая же это взятка?- удивилась женщина, раскрывая сумку, там действительно лежали носки и варежки,- это же не деньги, а тёплые вещи. И тебе подарю, служивый.
Старлей тоже смутился и отвёл глаза в сторону. Чем эта женщина так повлияла на милиционеров, они не понимали, может быть своей природной красотой, или непоколебимой уверенностью в себе и собственных действиях, но ничего с собой поделать не могли, стояли, уставившись в снег под ногами.
— Тебе вот эти,- женщина вытащила из сумки, с самого дна, немного в ней покопавшись, пару толстых шерстяных носков и протянула майору.
— Спасибо,- голос майора дрогнул, он тут же почувствовал что в его горле зашевелился ком чего-то неприятного, глаз на женщину он не поднимал, но подарок принял.
— А тебе вот эти,- женщина достала другую пару и протянула её старлею.
— Спасибо,- старлей, принимая носки, на мгновение вдруг увидел всё окружающее в другом свете, всего на секунду, миг, но этого хватило. Он вздрогнул от видения, как от внезапной вспышки древней фотокамеры. Женщина молча развернулась и пошла в лес, по знакомой ей тропинке.
Через минуту майор со старлеем пришли в себя.
— Ты вот что, Иванов,- заговорил майор,- последи за ней, пожалуйста, а то мало ли… На глаза ей только не показывайся. А то мало ли…
— Угу,- согласился старлей и медленно поплёлся по следам женщины.
Она словно знала или догадывалась, что за ней следят, шла медленно, не спеша, давая Иванову возможность не потерять её из виду, подыгрывала. Иванов шёл не скрывая своего присутствия, в руке он нёс носки. Минут через десять он вдруг понял, что ноги его страшно замёрзли, так сильно, что он уже не чувствует пальцев на них. Иванов сел на ближайший пенёк и разулся, свои носки он снял и сунул тут же в карман, выбросить почему-то постеснялся. Новые же носки, одетые им на ноги, тут же согрели не только ноги, но и всего Иванова в целом, пока он завязывал шнурки на своих высоких форменных ботинках, его бросило в жар.
Иванов очень удивился, одобрительно покачал головой, встал и пошёл по тропинке, через несколько шагов он расстегнул бушлат и сдвинул на затылок свою синюю милицейскую шапку.
— Чётко...- вслух произнёс Иванов, негромко.
Майор, оставшись у машины один, решил погреться. Остальное его подразделение стояло немного в стороне от машины майора, метрах в трехстах, милиционеры охраняли основную дорогу в лес, на строительство суперсвалки. Охраняли от тех, кто категорически против, от русских людей.
Подаренные ему носки он бросил на водительское сидение и сидя на пассажирском теперь рассматривал их. Самовязанные, из толстой нитки, аккуратные, петелька к петельке, они так и приковывали взгляд майора Петрова к себе, просились на ноги, звали. Внутренняя борьба майора происходила не долго, он переобулся. И само собой тут же почувствовал, как тепло начало распространяться по его организму снизу вверх. Он словно заходил в очень тёплое море или озеро, а может быть и болото, на котором он вырос, погружаясь в него всё глубже и глубже.
— Красота...- протяжно произнёс майор и немного разомлев почти задремал.
Тем временем женщина с сумкой добралась до палаточного лагеря активистов. Прежний их лагерь назывался Ленинградом, в честь людей, выстоявших в блокаду, но перенёсших её, выживших, не покорившихся и не сломленных, в честь города-героя, утратившего своё имя в угоду моде и пафосу, этот же лагерь названия не имел.
— Здравствуйте!- крикнула женщина издалека.
К ней тут же вышли трое мужчин и две женщины, активисты, отстаивающие свою родную землю от нашествия свалки. Старший лейтенант Иванов смотрел на происходящее из-за деревьев, хотя особо и не прятался, ему было просто интересно. Пришедшую с сумкой тёплых вещей женщину встречающие не узнали, но это и не удивительно, невозможно знать даже в лицо всех тех, кому не всё равно, что будет с их домом в дальнейшем, в ближайшем будущем. Их очень, очень много.
— Здравствуйте,- поздоровались активисты, и не проявляя никакой подозрительности тут же пригласили её к костру и предложили чая.
Старший лейтенант Иванов снова поймал себя на том же самом ощущении, которое испытал, когда принял из рук незнакомки шерстяные носки, но оно не прекращалось, оно захватило милиционера и не отпускало. Иванов, глядя вокруг испытывал восторг. Не от чего-то конкретного, а от всего вместе. Он смотрел на хвою, валяющуюся на снегу под его ногами и она потрясала его. Зелёная на белом… Это было удивительно, Иванов просто задыхался от впечатлений, которые нахлынули из ниоткуда и полностью завладели им. Иванов посмотрел на ветку, висевшую рядом с его головой и был поражен увиденным, он никогда и не думал, что обычная ветка обычного дерева может быть такой восхитительной. Хвоинка к хвоинке, уснувшие на зиму почки, капелька застывшей янтарной смолы — всё это вызвало бурю чувств в Иванове. Он вдруг понял, что всё это его, всё это родное и беззащитное, что от него, Иванова, зависит каким будет будущее здешних мест, что он и есть капелька смолы на ветке, что он и есть хвоя, валяющаяся на снегу, что он и есть еловая почка, уснувшая на зиму, и только от него зависит, прорастёт она весной в продолжение ветки или нет, будет жить или отправится на свалку, вместе с отходами, которым здесь не место.
Иванов задрожал всем телом, напрягся, теперь он мало что видел, навернувшиеся на глазах слёзы исказили очертания деревьев, палаток, людей, но показали через себя гораздо больше.
— Ааа...- зарычал Иванов и вышел из-за деревьев.
Твёрдой и уверенной походкой он приближался к лагерю. В лагере оживились, никто не ждал милиции. Волна тревоги и отчаяния, родившись у костра настигла Иванова, когда он был метрах в тридцати от палаток. Что это такое и как это получилось, Иванов не знал, он только удивился самому факту, что вот так, безо всякой подготовки, без подсказок, у него получилось прочувствовать всё, что чувствовали защитники родной земли при его появлении.
— Ребята, я свой,- объявил Иванов,- я такой же как и вы, и мне тоже здесь жить.
Иванов снял с головы шапку и бросил её на снег, тревога тут же уменьшилась, а отчаяние притупилось, он это почувствовал. Оставив тряпочную сумку у костра, пока активисты отвлеклись на странного милиционера, голубоглазая женщина скрылась в лесу с другой стороны лагеря.
— Ну проходи, раз свой, посмотрим,- пригласил бородач, похожий на партизана.
Иванов, окружённый северянами, небезразличными к собственной судьбе и судьбе их природы, их детей, прошел к костру, сел на бревно, служившее скамейкой и горько расплакался. На лагерь опустилась тишина, было лишь слышно как трещат в костре дрова и плачет старлей. Да ещё где-то неподалёку трещала сорока, рассказывающая всему лесу что происходит.
Майор Петров, сидя в УАЗике, погружённый в тепло, вдруг поймал себя на мысли, что занят чем-то очень странным, до карикатурности неестественным и подлым. Он, уроженец здешних мест, выросший неподалёку, вдруг почувствовал себя оккупантом, несущим чужую и чуждую волю всему и всем. Он словно продажный наёмник, готов защищать чужие интересы, от которых пострадает и сам, и его дети, и внуки, но это будет не сейчас, позже.
— Да твою ж мать...- озарение настигло Петрова внезапно, неожиданно.
Он тут же пересел на водительское сидение, завёл машину и поехал к своему подразделению. Минут через пять он был на месте. Два ГАЗика с кунгами и автобус стояли в ряд, готовые в любую минуту сорваться с места и увезти милиционеров туда, где есть необходимость защитить чужие интересы. Петров остановил машину и нажал на сигнал. УАЗик сигналил не переставая, удивляя милиционеров и собирая их возле своего командира. Через пару минут все собрались, примерно около сорока служивых.
Майор вышел из машины и почему-то залез на капот, чем удивил подчинённых ещё сильнее. Петров, стоя на капоте, долго и молча разглядывал своё небольшое войско, заглядывая в глаза каждого, проникая взглядом, словно рентгеновскими лучами, в души или что там от них осталось.
— Вы люди или нет?- заговорил майор.
Ещё совсем недавно все собравшие были подразделением, теперь это была обычная толпа, такое действие произвели слова майора на милиционеров.
— Люди вы или нет?- повторил вопрос майор.
По толпе прокатилась волна недоумения и удивления, никто не понял к чему был задан вопрос.
— К чему вопрос-то?- спросил другой майор, заместитель Петрова, давно присматривающийся к портфелю и должности своего начальника.
— К тебе, Трещёв, это не относится,- заявил майор Петров, чем вызвал смешки среди собравшихся,- ты можешь не отвечать на этот вопрос. Люди вы или нет?
Снова все промолчали, а заместитель психанул и отправился в автобус.
— Так люди вы или собаки?- продолжил майор Петров, с каждым словом его и так командирский голос наливался силой, мощью, казалось само небо дрожит от того, что говорит Петров,- да, все мы понимаем, что находимся на службе, что приказы не обсуждаются. Но есть и другое, есть совесть. Есть наша родная земля, где мы родились и выросли, где живут наши родители и дети, где живём мы сами, но мы же готовы продать её, да уже почти продали, мы же за свои серебряники сами себе переселяем на свалку. Люди мы или нет?
На майора Петрова никто не смотрел, да, такое бывает, даже милиционеры иногда вспоминают кто они изначально, без формы и погон, всем было стыдно.
— Нет, ребята, мы нелюди, поганая нежить мы с вами, вот кто,- продолжил майор,- и в историю мы попадём именно в этом образе, в образе предателей, которых обязали быть предателями, купили за оклады и льготы, чью совесть размазали по снегу в этом лесу, чью волю подменили видимостью власти, вот кто мы, а не люди. Мы кучка жалких подонков, которые пляшут на собственной могилке под заказанную не нами музыку, вот кто мы. Мы же все местные, мы северяне!
Сколько бы продолжался этот несанкционированный митинг неизвестно, помешали красноречию и вдохновению майора Петрова появившиеся со стороны станции бензовозы. Именно их нужно было охранять подразделению майора от активистов.
— Я вам ничего не приказываю, не имею права давать такие приказы,- грохотал голос майора над лесной дорогой, где всё происходило,- это дело совести каждого, это экзамен на то, люди вы или нет, пусть каждый решает за себя сам, лично, но не место свалке там, где мы родились и выросли. Думайте сами, а я пойду их останавливать.
Майор спрыгнул с капота и пошёл к колонне бензовозов, остановившейся тут же, перед его УАЗиком. Майор Трещёв, оправдывая свою звучную фамилию, уже успел доложить по телефону куда следует и потирая руки выбежал на улицу, но к бензовозам подойти не смог, натыкался на широкие спины вдруг очнувшихся людей, ошибочно считающих себя правоохранителями.
Когда Трещёв начинал говорить или пытался что-то приказать, его никто не слышал, вообще никто на него не реагировал, но и к бензовозам его никто не подпускал. Водители, которым обещали безопасность и сопровождение, собравшись вокруг Петрова в недоумении переминались с ноги на ногу, а сам он что-то громко им объяснял, что именно Трещёв знал и так, и это бесило его, нервировало и уничтожало морально.
Так появился ещё один лагерь активистов, теперь уже вооруженных, наделённых законными полномочиями, впоследствии уволенных из МВД, но вдруг вспомнивших, что они в первую очередь люди и их ответственность в том, что они оставят после себя потомкам, а не перед чьими-то выгодами и интересами.
Понятно, что этого не происходило в действительности, это лишь фантазия. Но нет абсолютно никакой уверенности что этого не может произойти и не произойдёт. Никто и ничто не мешает оглянуться вокруг себя и понять где мы находимся и во что превращаем свою родную землю. Никто и ничто не мешает каждому оставаться человеком и жить по совести, не оглядываясь на приказы, распоряжения и самодурство тех, кто этому препятствует. Никто не в праве навязывать никому чужую волю, но каждый решает сам, кто он, какой он и как будет жить дальше. Можно ли будет назвать жизнью обитание возле помойки — спорный вопрос, и ответить на него должен каждый, лично, самому себе, свои потомкам, своим предкам, Природе, Свободе и Будущему.
Кем была та голубоглазая русоволосая женщина — очевидно. Это была сама Природа Русского Севера, которая даст силы своим защитникам, обогреет, подскажет, разбудит и поможет.