Мысли
Жаль-Поль Боль Возрастные ограничения 0+
Вагон метро, успокаивающий шум, темнота в окнах, свет салона. Трусь спиной о надпись «не прислоняться», ищу куда пристроить взгляд на очередные несколько минут моей дороги — вечная проблема метро. Уже украдкой рассмотрел всех людей, и не заинтересовавшись никем, изучил рекламные вывески, но вот и они все досконально знакомы. Дальше осмысленный поиск якорей и зацепок заканчивается и я просто лениво перекидываю взгляд с точки на точку, пытаясь то ли отыскать мысль, то ли обдумать уже найденную.
Безусловно, такое бывает только когда сел плеер, и мир из яркого клипа, где ты главный герой превращается в обстановку вокруг. Это как выйти из кинотеатра после хорошего фильма, реальность отторгает, а отсутствие полюбившихся персонажей расстраивает. Так случилось и в этот раз, музыка в наушниках оборвалась на полуслове и меня выбросило в этот самый вагон и в этот самый мир, где я нихрена не герой, а вокруг нихрена не клип. Пробежавшись по плакатам, я увяз в мыслях о маркетинге, пытаясь понять, почему все стало таким примитивным, ведь на каждом листке, любого размера и формы содержание толком не различалось — везде красовалась всего лишь счастливая рожа, а то и целое совершенно ненатуральное семейство этих рож, рожа улыбалась, а рядом просто была написана цена и название того, что делает эту рожу такой счастливой. А что самое интересное, все эти, всё таки разные рожи, совершенно одинаково радовались как майонезу, так и новой квартире в зажопье. Именно на этой мысли, уставший голос из динамиков оповестил о закрытии дверей и я обнаружил вокруг себя новую порцию жертв моего любопытства. В целом — ничем не примечательные пассажиры вечернего метро. Усатый мужик с потрепанным кейсом, выпивший мужичок в углу, влюбленная парочка напротив него, несколько молодых людей и девушек, а в остальном женщины среднего возраста, задержавшиеся на работе. Практически идеальный срез населения. В последнюю очередь я заметил молодого человека напротив себя, он стоял сбоку от дверей, опустив руки и смотрел в чернеющее окно. Был одет в балахонистую зимнюю куртку, которая несмотря на его немаленький размер, все равно на нем болталась как на вешалке, прямые затертые джинсы и довольно старые ботинки, наподобие советских туфель. Ветер из щели дверей трепал и без того беспорядочный ворох черных вихреватых волос на его голове, лицо же толком не выражало никаких чувств и было настолько отрешенным, что вполне бы сошло либо за лицо гениального творческого человека, либо аутиста. В общем, персонаж ничем не выделялся, и врядли бы я заострил на нем внимание, если бы только он не поднял левую руку, в которой были зажаты маркер, карандаш, ручка и то ли салфетка, то ли носовой платок. Затем он достал из этой связки ручку и начал что-то писать на окне, но поняв, что ручка не в состоянии оставить на стекле следы, он поднёс было её к белой стене рядом с дверью, но тут же передумал и убрал обратно в связку. Затем взял свой, пускай это будет платок, лизнул его уголок и протер место на окне, где была предпринята попытка мародерства. После этого в ход пошел карандаш, он прислонил его к стене и, задумавшись секунд на 20, начал вычерчивать буквы. Текст получился довольно мелкими, чем-то не устроил его своим содержанием, после чего был удален снова же слюнявым платочком.
Каждое его движение было довольно скованным, и спрятанным на уровне груди, как дети прячут что-то ценное для себя, боясь, что взрослые не поймут всей важности чего бы то ни было и отнимут, выкинут, уничтожат. Продолжалось это действо несколько остановок подряд, и все, что выходило из под его карандаша не несло в себе явно никакой ни художественной ценности в виде рисунков, ни хотя бы мысли, если то были слова. После чего я окончательно отбросил сомнения о его гениальности и с некоторыми допусками утвердился, что человек не в себе. Однако, пока я выдумывал и воображал какой жизнью он жил и живет, что думает, и куда, собственно, едет, он начертил довольно крупно, и витиевато «Любите людей». На некоторое время он застыл взглядом над своим творением и принялся писать что-то еще. Потом плевать на свой платочек — стирать и снова писать. В какой-то момент он стер абсолютно все, кроме той первой фразы — любите людей, стер тщательно и бережно, каждым движением будто извиняясь перед людьми, которые это увидят, и перед уборщицами метрополитена, что будут это отмывать. Когда последние следы карандаша вокруг надписи исчезли он принялся обводить каждую черту каждой буквы, добавлял какие-то вензеля, утолщал линии и выравнивал закругления.
Вдруг рефлексы, разбуженные вялым голосом машиниста, выдернули меня из раздумий и сделав несколько шагов я вышел из вагона. Сколько всего было в увиденном — это и мысль о том, что человек, которого явно редко слушали и понимали все равно призывает ко всеобщей любви. А эта кропотливая бережность и аккуратность, а бескорыстная доброта среди всеобщей любви к майонезу и квартирам в зажопье.
Если хотите — назовите его сумасшедшим, разве только вы сами не сидите каждый вечер у своего монитора с мигающим карандашом и смоченым платочком в виде кнопки на клавиатуре.
Безусловно, такое бывает только когда сел плеер, и мир из яркого клипа, где ты главный герой превращается в обстановку вокруг. Это как выйти из кинотеатра после хорошего фильма, реальность отторгает, а отсутствие полюбившихся персонажей расстраивает. Так случилось и в этот раз, музыка в наушниках оборвалась на полуслове и меня выбросило в этот самый вагон и в этот самый мир, где я нихрена не герой, а вокруг нихрена не клип. Пробежавшись по плакатам, я увяз в мыслях о маркетинге, пытаясь понять, почему все стало таким примитивным, ведь на каждом листке, любого размера и формы содержание толком не различалось — везде красовалась всего лишь счастливая рожа, а то и целое совершенно ненатуральное семейство этих рож, рожа улыбалась, а рядом просто была написана цена и название того, что делает эту рожу такой счастливой. А что самое интересное, все эти, всё таки разные рожи, совершенно одинаково радовались как майонезу, так и новой квартире в зажопье. Именно на этой мысли, уставший голос из динамиков оповестил о закрытии дверей и я обнаружил вокруг себя новую порцию жертв моего любопытства. В целом — ничем не примечательные пассажиры вечернего метро. Усатый мужик с потрепанным кейсом, выпивший мужичок в углу, влюбленная парочка напротив него, несколько молодых людей и девушек, а в остальном женщины среднего возраста, задержавшиеся на работе. Практически идеальный срез населения. В последнюю очередь я заметил молодого человека напротив себя, он стоял сбоку от дверей, опустив руки и смотрел в чернеющее окно. Был одет в балахонистую зимнюю куртку, которая несмотря на его немаленький размер, все равно на нем болталась как на вешалке, прямые затертые джинсы и довольно старые ботинки, наподобие советских туфель. Ветер из щели дверей трепал и без того беспорядочный ворох черных вихреватых волос на его голове, лицо же толком не выражало никаких чувств и было настолько отрешенным, что вполне бы сошло либо за лицо гениального творческого человека, либо аутиста. В общем, персонаж ничем не выделялся, и врядли бы я заострил на нем внимание, если бы только он не поднял левую руку, в которой были зажаты маркер, карандаш, ручка и то ли салфетка, то ли носовой платок. Затем он достал из этой связки ручку и начал что-то писать на окне, но поняв, что ручка не в состоянии оставить на стекле следы, он поднёс было её к белой стене рядом с дверью, но тут же передумал и убрал обратно в связку. Затем взял свой, пускай это будет платок, лизнул его уголок и протер место на окне, где была предпринята попытка мародерства. После этого в ход пошел карандаш, он прислонил его к стене и, задумавшись секунд на 20, начал вычерчивать буквы. Текст получился довольно мелкими, чем-то не устроил его своим содержанием, после чего был удален снова же слюнявым платочком.
Каждое его движение было довольно скованным, и спрятанным на уровне груди, как дети прячут что-то ценное для себя, боясь, что взрослые не поймут всей важности чего бы то ни было и отнимут, выкинут, уничтожат. Продолжалось это действо несколько остановок подряд, и все, что выходило из под его карандаша не несло в себе явно никакой ни художественной ценности в виде рисунков, ни хотя бы мысли, если то были слова. После чего я окончательно отбросил сомнения о его гениальности и с некоторыми допусками утвердился, что человек не в себе. Однако, пока я выдумывал и воображал какой жизнью он жил и живет, что думает, и куда, собственно, едет, он начертил довольно крупно, и витиевато «Любите людей». На некоторое время он застыл взглядом над своим творением и принялся писать что-то еще. Потом плевать на свой платочек — стирать и снова писать. В какой-то момент он стер абсолютно все, кроме той первой фразы — любите людей, стер тщательно и бережно, каждым движением будто извиняясь перед людьми, которые это увидят, и перед уборщицами метрополитена, что будут это отмывать. Когда последние следы карандаша вокруг надписи исчезли он принялся обводить каждую черту каждой буквы, добавлял какие-то вензеля, утолщал линии и выравнивал закругления.
Вдруг рефлексы, разбуженные вялым голосом машиниста, выдернули меня из раздумий и сделав несколько шагов я вышел из вагона. Сколько всего было в увиденном — это и мысль о том, что человек, которого явно редко слушали и понимали все равно призывает ко всеобщей любви. А эта кропотливая бережность и аккуратность, а бескорыстная доброта среди всеобщей любви к майонезу и квартирам в зажопье.
Если хотите — назовите его сумасшедшим, разве только вы сами не сидите каждый вечер у своего монитора с мигающим карандашом и смоченым платочком в виде кнопки на клавиатуре.
Рецензии и комментарии 0