Косточка

“Думаю, теперь это моя последняя запись. Этой ночью я наверняка умру. Утром к моей постели подойдёт Деда, окликнет меня, а в ответ тишина. Он кинется ко мне, увидит моё бездыханное тело и всё поймёт. Как жаль, что я этого уже не увижу. В школе точно будет переполох: “Как же так, такой юный, такой перспективный?!” А она? Да что она?! Тихо станет умолять вселенную повернуть время вспять, чтобы не повторить своей роковой ошибки. Но сейчас не об этом. Мне ещё так много нужно сказать.

Я никогда не искал смысла жизни. Я не знаю, как можно искать то, чего нет. А вот в смерти смысл определённо есть. Говорят, что каждый человек, который пришёл в твою жизнь, тебя чему-то учит. А я говорю, что каждый, кто из твоей жизни ушёл, учит тебя не меньше. Почему? Потому что ставит точку. После этой точки пустота. Такой большой контраст между точкой и пустотой, что все вокруг невольно начинают задумываться. И люди непременно возносят твои последние слова на самую вершину, а в твоих последних поступках видят некий великий замысел.

Я вот раньше уважал людей, которые умеют всё контролировать. Всё у них имеет название, своё место и время. Никаких случайностей и непредвиденных обстоятельств. А теперь я понял, что эти люди — трусы. Да, они трусы. Они всё контролируют для того только, чтобы вдруг не предстать перед выбором. Нет выбора — нет судьбоносных решений. Вот так всё просто. Я раньше так же хотел. Теперь не хочу. Если бы мне ещё суждено было пожить на этом свете, я бы всё пустил на самотёк. И сила бы моя была в том, чтобы при встрече с непредвиденным и новым, — а для меня почти всё было бы непредвиденным, — чтобы при самой встрече и делать свой выбор. Вот в этом, я считаю, и есть настоящая сила.

Я всё думаю про убийц и маньяков. Ведь человек маньяком может быть не потому, что озлобленный, а потому что у него кусочек мозга неправильно работает и всё. Каюк. Так это странно. Это же какое-то надругательство над нашей культурой. Вот ты такой стараешься быть милосердным и великодушным. И в твоём клубе “Великодушие” все стараются. Слушают классическую музыку, любуются картинами, уважают всех и вся. А в другом клубе, назовём его клубом “Отклонение в мозгу”, люди не испытывают никакого сострадания, идут и забирают то, что считают нужным. Подумаешь, убил кого-то по дороге к цели. И как тут быть? Мы думали, у нас всё схвачено — научился сам культуре, воспитал хорошего человека и молодец. Не тут-то было. И как после этого решить, хороший это человек или плохой? И кто должен это решать? Мне непонятно.

Я, если до конца быть честным, и сам уже хочу поскорее умереть. Мне трудно принять наш мир. Ну как в нём можно жить? Когда ты не можешь получить то, чего хочешь. Когда кто-то сверху за тебя решает, чего ты достоин, а чего нет. Деда вон четверть века почти на одном заводе горбатился, пока не ушёл. И что он получил в благодарность? Часы с кукушкой. Наверно, чтобы эта пересмешница каждый час напоминала ему об убогости нашего мира. Ему квартиру обещали за выслугу лет, а подарили часы. Ну смешно ведь! Это не мир, а какой-то пробник…

Думал ли я, куда попаду после смерти? Думал. Я бы хотел туда, где сейчас мама. Я бы расспросил её про всё. Деда говорил, она была неизлечимо больна. Может, у меня та же самая болезнь… Все говорят, что я на неё очень похож, так что я бы сразу её узнал. Хотя скорее всего я просто не проснусь и даже не пойму, что что-то произошло. Странно, конечно, представлять мир, в котором меня нет. Как тогда он существует, если я его не вижу? Значит, и мира не будет, если я исчезну...”

— Костик, ну что ты там опять шорохаешься? Больным называешься, а сам что? Спи ложись, — из дальнего угла маленькой комнатки раздался хриплый голос Деды.

— Ложусь я. Ложусь, — бледный щуплый мальчишка выключил лампу и с головой залез под одеяло. Было всего двенадцать часов ночи. На кухне громко тикали часы. Сон не шёл.

— Завтра врач придёт. Надыть справку взять для школы.

— Угу, — на секунду из-под одеяла показалась кудрявая каштановая копна волос и снова нырнула обратно.

“Я многого не успел сказать да и надо ли…Всё уже известно, всё открыто. И мысли мои совсем не новые, а пережёванные сотню раз старыми и новыми мыслителями да вложенные мне в рот. Мерзость, правда?

Спокойной всем ночи, а тебе, бредовый мир, прощай навсегда!”

Утром солнце по обыкновению стрельнуло своим лучом в изголовье Костиной кровати. За окном назойливо щебетали птицы. Мир вокруг проснулся.

— Костик, пора вставать, — Михаил Леонидович уже успел позавтракать и собраться на работу, Костя не просыпался. — Косточка, я ухожу, — он часто называл внука Косточкой за худенькое телосложение, сам же он был сложен довольно атлетически. В последние годы, правда, начал сдавать, оброс жирком, но тем не менее всё так же по-молодецки брался за любое дело. — Доктору дверь-то откроешь, малохольный мой?.. Ух, любишь ты себя жалеть.

Стоя в дверях, Михаил Леонидович вдруг призадумался, вслушиваясь в тишину своей мизерной хрущёвки, махнул рукой и вышел, захлопнув за собою дверь.

День у Михаила Леонидовича выдался хороший. Сегодня на работе всё шло как нельзя штатно. Он даже позволил себе заглянуть к дамочкам в отдел кадров. Настроение у последних было приподнятое, и они щедро наградили его шутки визгливым смехом. Перед уходом он вдруг вспомнил, что не позвонил домой узнать, приходил ли доктор. “Теперь уж дома узнаю” — подумал он и весело зашагал в сторону трамвайной остановки.

Их с Костиком дом был всего в получасе езды. Он нашёл себе работу поближе, когда пять лет назад не стало Лиды, его жены. Болезнь свалила с ног эту добрую женщину почти мгновенно и быстро унесла с собой её красоту, а следом и жизнь. Они растили Костика вдвоём почти с самого его рождения. Его мать еще до беременности связалась не с той компанией. И в одну из ночей, когда была так нужна своему малышу, умерла от передозировки в каком-то грязном углу скверного притона. Сила горя от утраты стала силой любви, которой Деда и Ба одарили посланного им малыша. “Наверно, мы что-то упустили с Верочкой, Миша, — сказала однажды Лида. — Давай с Костиком начнём всё сначала”. Костя рос умным мальчиком, любил поиграть во дворе с друзьями, был способным и очень чувствительным к чужой боли. Он частенько болел, так что они с Лидой привыкли к приходам врачей и полочке с многочисленными лекарствами в холодильнике. К старшим классам Костик окреп и стал болеть намного реже.

Михаил Леонидович вышел на своей остановке. От нахлынувших воспоминаний глаза слегка покраснели, в носу защипало. Он отмахнулся от мыслей, стал думать о том, чем сегодня кормить своего Косточку, и не заметил, как уже вставлял ключ в дверной замок.

В квартире было подозрительно тихо и темно. Обычно в это время в их единственной комнате горел свет, или был слышен голос Костика, надиктовывающего что-то философское в свой телефон.

— Костя, ты спишь что ль? — Михаил Леонидович вошёл в комнату. Спёртый запах вынудил его подойти и открыть окно. — Как ты чувствуешь себя, малый?

Он подошёл к кровати Костика и опустил руку на плечо внука. Тот не шевельнулся, но секундой спустя он вдруг весь судорожно затрясся, и оттуда, где лежала голова в каштановых кудрях, послышались негромкие жалобные всхлипывания.

— Ну что ты, малохольный мой? Не здоровится? — спросил тихим голосом дедушка.

Костик не отвечал, но уже не сдерживал рыдания. Он резко повернулся к деду, обхватил его обеими руками и беспомощно прижался.

— Деда, я… я не хочу больше умирать, — твердил он, задыхаясь.

— Ну что ты такое говоришь? Врач-то приходил?

Костик кивнул.

— Справку выписал?

— Выписал.

— И таблетки выписал?

— Да.

— Ну вот, значит, скоро в школу пойдёшь снова.

— Не пойду я больше в школу… — посмотрел он прямо в глаза деду.

Михаил Леонидович вгляделся в бледное лицо внука, в голубые глаза, очерченные тёмно-синим, крепче обнял его и спросил:

— Хочешь анекдот?

— Нет.

— Тогда слушай. Заходит как-то ковбой в местный бар…

— Ну Деда, только не этот анекдот! — Костик делано закрыл уши руками и повалился на кровать.

Они оба рассмеялись.

— Ужинать-то будем?

— Можно, — неохотно ответил Костя. Одновременно живот его проурчал что-то невнятное.

“Я сегодня проснулся утром и понял, что не умер. Было странно чувствовать себя снова в мире, с которым попрощался. Это как разругаться с друзьями в пух и прах и тут же начать с ними играть как ни в чём ни бывало. Думаешь, наверное, само собой рассосётся. Пару раз вместе пошутим над чем-нибудь — и порядок. Но ведь с жизнью всё иначе. Я ждал кануть в лету, но проснулся. Теперь мне снова нужно говорить последние слова. А что сказать — я пока не знаю. Я пока хочу пожить и подумать, что бы мне ещё сказать тем, кого я скоро оставлю. То, о чём я говорил вчера, сегодня, кажется, уже не имеет прежнего смысла. Врач сегодня сказал, что моя болезнь ему неизвестна. Сказал, что через пару дней мне станет легче. А потом подмигнул и добавил “До свадьбы заживёт”. Какая свадьба? О чём он…

Я читал, что у нас в мозгу есть зона, где живут другие люди. Это так странно. Вот есть я, а внутри меня живёт некое общество, состоящее из проекций настоящих людей. Я о них думаю, разговариваю с ними, они мне что-то отвечают. Может, замираю каждый раз, когда этот человек проходит мимо. А он даже и не подозревает об этом. Получается, что в мире людей даже больше, чем есть на самом деле. Я подсчитал, что у меня в голове живёт двадцать восемь человек. Это очень странно. Я если бы остался жить на свете, точно бы стал изучать мозг.

Вчера поставил всем лайки, даже тем, на кого с недавних пор в обиде. Им приятно будет потом думать, что я их всех простил. Чтобы не тащили этот груз с собой по жизни и сладко спали по ночам.

Всем спокойной ночи!”

На следующее утро Деда остался дома. Его начало посещать какое-то новое странное чувство. Он пока не мог оформить его в слова, лишь чувствовал близость чего-то неотвратимого.

В половине четвёртого раздался резкий звонок в дверь. Обитатели хрущёвки никого не ждали, поэтому звонок прозвучал резче и громче, чем обычно.

— Костик, к тебе девочка. Сказать, что ты спишь? — Михаил Леонидович улыбнулся и поиграл бровями.

— Я не сплю! — Костя весь просиял и приподнялся на кровати.

— Привет, — в тёмную комнату вошла Катя. Она нервно обвела вокруг взглядом, чуть остановилась на занавешенном окне, закусила губу и взглянула на Костю.

— О, привет! — бодро ответил он.

— Я тебе учебник занесла и тетради с задачами.

— Спасибо.

Комната была до того маленькой и тесной, что единственный стул и тот был сейчас завален книгами и старым покрывалом. Катя прислонилась к дверному косяку и стала расспрашивать Костю про его болезнь. Они учились вместе с пятого класса, вместе гуляли в общей компании и никогда толком не общались. Но полгода назад Костю потянуло к этой девочке. Однажды он увидел, как она рисует. И все его мысли с тех пор были только о ней. Три с половиной недели назад он предложил ей встречаться. Она отказалась. Причин не объяснила.

— Сегодня Машку стошнило прямо на уроке. По ходу она беременна.

— Оу, не повезло, — Костя ухмыльнулся, затем учуял запах жареного сала и смутился. На кухне Деда гремел сковородой.

— Ну я пойду?

— Да, давай. Спасибо.

— Я ещё приду. Ты не против?

— Нет… В смысле нет, не против, — Костик ещё выше приподнялся на своём ложе и улыбнулся на прощанье.

— Пока.

— Пока…

— Деда, ну скоро там? Я уже слюной весь истёк! — Костик проводил взглядом Катю в окне и, обернувшись одеялом, вошёл в кухню.

— Хорошенькая.

— Угу, — промямлил сквозь набитый рот Костя.

Михаил Леонидович ласково посмотрел на внука, но вдруг что-то вспомнил и помрачнел. Он никак не мог поймать мысль, ускользающую от него весь день. Ему была видна лишь её тень, холодная и чёрная как ночь.

“Сегодня я осознал, что жизнь может наполняться смыслом каждый день, прямо как в игре. Вот вчера почти не было никакого смысла, батареечка была ниже критической отметки. А сегодня днём пришла она. И я снова радуюсь пению птиц и солнечному свету. И хочу жить. Вчера всё было несправедливо, а сегодня я сам творец своей судьбы. Я сам решу, чему быть в моей жизни.

Говорят, вся жизнь проносится перед глазами в минуту, когда понимаешь, что смерть занесла над тобой свою косу. А я думаю, что в такой момент в голове у тебя лишь одно слово. Слово, которым ты не смел называть себя при жизни, но при смерти готов наконец назвать. Ты просто вдруг понимаешь, какой ты. Больше незачем притворяться и строить что-то из себя. Был ты лжецом по жизни — ты это непременно вспомнишь. И всё то, что порождала твоя ложь, обратится в одно единственное посмертное послевкусие. Наверное, в случае с лжецом это гниль. А в случае с трусом — изжога. Я просто представил чувство страха и, мне кажется, оно очень жжётся изнутри.

Теперь пора спать. До завтра!”

— Доброе утро! Что на завтрак?

— Хочешь бутерброд с вареньем? Мне позавчёр Судьбинов на работу принёс. Своё. С дачи. Вишнёвое.

— Хочу. Я завтра в школу пойду. Чувствую себя хорошо, — Костя щедро намазал поверх сливочного масла тёмно-алым вареньем и смачно откусил от бутерброда.

— А справка что ж? До понедельника вроде. Отлежался бы ещё, вон какой бледный. Ну сам смотри, — и сделав последний глоток кофе, Деда вышел из кухни.

Из ванной доносилось мерное рычание бритвы. Последние штрихи перед уходом на работу.

— Де… да… де… да… кх… кх… кх… кос… кос…

Костик повалился со стула на пол, держась обеими руками за шею. Он шипел. Ноги его беспомощно бились о пол, тщетно пытаясь создать сигнальный шум. Юное тело трепетало в агонии. Как ни пытался, он так и не смог подумать о чём-то мудром и вечном перед лицом смерти. Кроме вишнёвой косточки, в голову как назло больше ничего не лезло…