Нету лета, повесть

1.
Радостно идёт Гриша Вырин по селу, кнут на плечо закинул, лётчицкую фуражку набекрень надел, насвистывает песенку из фильма «Высота», недавно увиденного в сельском клубе. Скотину пригнал, по домам развёл, домой направился к бабушке, знает, что там его ожидает кружка холодной кислушки и ржаные калитки – любимая еда. Окликает Гришку соседский паренёк, Колька Макаров, ученик тракториста:
— Эй, Гришка, что радуешься-то?
— Т-т-так ведь – лето. В-в-в-вот и радуюсь…
В селе Ащебутак Гришу Вырина никто не называл дураком. Потому что жалели, считали его несмышлёным, простачком… Да и без того досталось Выриным. В самом начале 1941 года, незадолго до войны, мать Марию Аркадьевну, двоих её сыновей и младшую дочь Софью выселили из только что присоединённого после Зимней войны к СССР Суоярвского района, из карело-финского посёлка Тойвола, где жили пять поколений Выриных. В первую очередь с занятых советскими войсками территорий под предлогом борьбы со шпионажем выселяли финское население. Но под этот общий молох попали и некоторые русские семьи, не принявшие новую власть. Отец Яков Георгиевич Вырин, зажиточный хуторянин, категорически отказался вступать в советский колхоз и передавать свой скот в общую артель. За этот отказ Вырина-старшего отправили в Колымские лагеря, а его семью – в Казахские степи, на самую окраину Оренбуржья (тогда – Чкаловской области), в Домбаровский район. А освободившийся дом Выриных предоставили коменданту пограничного района: власти обустраивали новую границу СССР с Финляндией… Переселенцев Выриных в Ащебутаке разместили в пустой и разобранной наполовину хате репрессированной семьи казака Грекова, который был застрелен за сопротивление продразвёрстке. А семья его отправилась в забайкальские лагеря. Теперь горе мыкать в этом доме стали другие «неблагонадёжные», с чухонских «северов»…
Привыкание к новым условиям жизни у Выриных было долгим и болезненным в прямом смысле этого слова: жаркий и сухой степной климат сказывался на здоровье северных карельских переселенцев. Но это касалось в основном матери и дочери. А сыновья: Николай и Михаил ушли воевать и сгинули в той кровавой пучине. Старший Николай, доброволец, пропал без вести на Калининском фронте в ноябре 1941 года. Младший, Михаил, призванный в 1942 году, пал смертью храбрых в боях за Сталинград. Соня, рождённая в 1928 году, хотя тайком от матери и рвалась воевать, но возраст не ей позволял взять в руки рацию или сумку санитарки… Мария Аркадьевна в ту пору работала почтальоном, разносила по домам «похоронки». Другой корреспонденции тогда почти не было. За это и прозвали её в Ащебутаке не письмоносицей, а «гореносицей». Односельчане с ужасом глядели, у какого дома остановится Мария Вырина, крестились, а потом облегчённо вздыхали, когда она проходила мимо их домов…
А дочка училась. Поначалу у Сони возникли проблемы с советской школой: не хотели засчитывать классы, оконченные ей в «буржуйской» финской гимназии, учителя по настоянию матери, устроили Соне тотальную проверку знаний. Оказалось, что за шесть классов финской гимназии знаний она получила больше, чем выпускник советской средней школы, а по знанию иностранных языков опережала даже учителей. Соня владела финским, немецким и английским языками. Причём, по-фински она говорила и писала лучше, чем по-русски. Собственно, история, русские язык и литература были для неё единственными камнями преткновения: здесь она отставала от школьной программы. Но и это отставание Соня обещала в скорости устранить. Скрепя сердце, «кулацкую дочь» директор определил в седьмой класс средней школы, к её сверстникам 1927 и 1928 годов рождения. Педсовет решил ввести за Выриной усиленный контроль. Новенькую в классе сразу же нарекли «чухонкой». Но обижать её боялись, потому что эту белобрысую и голубоглазую девчонку взял под свою опеку и посадил к себе за парту Саша Попов, самый сильный и авторитетный подросток в классе…
Ащебутакский колхоз имени Молотова занимался овцеводством. В выжженной солнцем степи разводить крупный рогатый скот было невозможно. С заготовкой кормов для овец тоже было туго: благоприятный для трав сезон продолжался не более двух месяцев. А за этот срок удавалось заготовить чуть больше половины необходимых кормов, остальные завозили издалека. А в годы войны в ЦК и Чкаловском обкоме не принимали никаких отговорок насчёт бескормицы: фронту требовалось мясо, овчинные полушубки. Не можешь обеспечить планового поголовья – роди, укради, купи, делай, что хочешь, но план выполни! А не выполнивший план председатель колхоза Василий Кирьянов отправился на Печору, в лагеря, где и сгинул без вести. Заменила его Василиса Егоровна Кондратьева: мужиков-то в Ащебутаке не осталось, все воевали. О снижении плана, конечно, и речи быть не могло. Дальновидная председательница решила обновить поголовье колхозного стада: заменить крупных и капризных до кормов курдючных мериносов на более неприхотливых романовских овец. В этом ей подсобил двоюродный брат с Поволжья, директор племенного хозяйства по разведению овец романовской породы. Романовские овцы в два с лишним раза мельче курдючных, но более плодовитые: за один окот приносят не одного, а по три-четыре ягнёнка. Рекордный окот был в колхозе – шесть ягнят, причём всех их овцематка выходила. А у курдючных овец порой и один-единственный ягнёнок не выживал. По мясу (а оно у романовских овец было менее жирным) выходило немногим больше, производство шерсти и шкур удвоилось, а уж по поголовью и говорить нечего: за полтора года овечье стадо выросло почти в пять раз! А ещё неутомимая председательница привезла из соседнего Казахстана семена какой-то особой степной травы, которая суховеев и безводья не боится. Травка эта пришлась по вкусу неприхотливым романовским овцам. А теперь и не только овцам: стали колхозники постепенно обзаводиться собственными бурёнками, которых уже было чем кормить. А красно-рыжим, приземистым и круторогим коровам калмыцкой породы тоже полюбилась эта казахская степная трава. Дела в колхозе и дальше пошли на лад… Заметили успехи Молотовского колхоза и в столице. Председательнице в Москве всесоюзный староста «Калиныч» вручил орден Ленина, а лучшему колхозному овцеводу, Дарье Макаровой – «Весёлых ребят» (Орден «Знак Почёта»). А другим овцеводам от обкомовского начальства отрезы драпа выделили. Даже и меньших помощников не забыли: им по банке сливового лендлизовского джема досталось…
Ащебутакские старшеклассники, а Соня Вырина в их числе, в военные годы помогали на овцефермах: вычищали навоз, подносили корм и воду… А Соня с помощью местного «скотского доктора» Никодимыча даже выучилась принимать окоты от овцематок. За эту работу дважды в месяц ребятам выдавали по килограмму субпродуктов от забитого скота (почки, печень, сердце, лёгкие, ливер). Был ещё в их рационе чёрный, жесткий, с отрубями, хлеб, который мать получала на себя и на дочь по карточкам. Досыта никогда не ели, но как-то выживали…
Наступил победный 1945 год. Для Сони Выриной он был вдвойне победным: она оканчивала школу, причём с отличием. В мае 1945 года Совнарком учредил для выпускников-отличников золотые и серебряные медали. Соня вполне могла претендовать на золотую медаль, но «кулацкую дочь», конечно, педсовет не пропустил: искусственно занизили ей оценки по нескольким предметам. Об институте «неблагонадёжной» выпускнице и мечтать не приходилось. Спасибо Василисе Егоровне: пристроила способную девушку счетоводом в своём колхозе. А Сонин ухажёр Саша Попов, вопреки просьбам своей подруги остаться в Ащебутаке, уехал в город Энгельс, в военное авиационное училище, учиться на «Сталинского сокола». Уехал, не простившись с Соней, а потом и писем ей не писал…А через пару лет Соня узнала от Сашиной матери, что он женился в Иркутске. Поплакала Соня, да и махнула рукой на своего «сокола». По правде сказать, соколом он так и не стал: по здоровью не прошёл на лётчика. Нашли у Сашки плоскостопие и лёгкое косоглазие. Потому, из Энгельса он и поехал в Иркутск, в военное авиационно-техническое училище. И отучился на авиационного техника. Конечно, страдал Попов оттого, что не быть ему в небе, но его утешало лишь то, что служил он всё-таки в авиации, хоть и на земле…

2.
Апрель 1947 года выдался холодным и дождливым. В один воскресный вечер в Ащебутак из райцентра приехал землеустроитель Роман Гаврилов, молодой, статный мужчина. Командировка его была рассчитана на девять дней. Поэтому, председательнице выпала забота о том, куда пристроить специалиста. Дома в селе в основном все были и без того переполнены, а гостиницы в колхозе не было. Не в овчарню же селить землеустроителя? Прикидывала, прикидывала Василиса Егоровна, да и отправилась к Выриным.
— Здорово живёте!
— И тебе не хворать, Василиса Егоровна! С чем пожаловала? Садись к столу! Чай будем пить.
— Чаи распивать мне, голубушка, Марья Аркадьевна, недосуг. А пришла я к вам с просьбой большой от колхозного правления. Землеустроитель к нам приехал в командировку из райцентра. Пристроить его надо бы на девять дней. А правление потом с вами рассчитается. Дом у вас просторный, места свободного много. Больше некуда.
— Какой ещё «землестроитель»?
— А вон он у крыльца под навесом папироску курит. Выгляни в окошко! Видишь – вон он, Роман Иванович. В сером плаще.
— Да, помилуй, матушка! У меня девка на выданье. А это молодой мужчина, видный. Загубит девку!
— Да куда там! Загубит! Это грамотный человек, семейный. До войны техникум закончил. Воевал офицером в артиллерии. В райцентре у него жена, дочка. Некогда ему здесь женихаться. У него работ – полон рот! А Соньке мы жениха найдём.
— Как же! Найдёте вы! Был один Сашка Попов, да и тот укатил на лётчика учиться.
— Ничего. В это лето к нам на заготовку кормов механизаторы приедут из МТС. Там все хлопцы молодые. Подберём и Соньке пару.
— Слыхала я про тех механизаторов. У них в каждом селе по душегрейке. Нам таких не надо.
— Ну ладно. Так как насчёт землеустроителя?
— Ну, если он семейный, то пускай живёт…
— Эй, Роман Иванович! Заходите!
— Здравствуйте! Я Роман Гаврилов, землеустроитель.
— Вечер добрый! А я Марья Аркадьевна. А это вот дочь моя Соня, счетоводом в колхозе работает. Садитесь к столу. Чай будем пить с калитками.
— С чем?
— С калитками. Это такие карельские ржаные пирожки, наподобие ватрушек. Калитки с картошкой и с луком. На севере такие едят.
— Никогда таких не видел. А у меня вот сгущёнка и тушёнка лендлизовская. Ещё с военных поставок. И портвейн «Крымский». За знакомство. Не возражаете?
— Если понемножку, то не возражаем. Не видали мы никогда такое вино.
— Так же, как и я калиток ваших не видал…
Командировка молодого землеустроителя пролетела незаметно. А тут и засушливое лето подоспело. В обычных колодцах в Ащебутаке вода почти пересохла. А у единственной артезианской скважины с насосом всегда собиралась очередь. Да и здесь вода текла толщиной в пару спичек. Не все выдерживали на солнцепёке стоять по два часа и больше. Вот и Соня Вырина тоже не выдержала, потеряла сознание. Местный фельдшер Евгений Александрович, стоявший в этой же очереди, привёл Соню в чувство, осмотрел и о чём-то пошептался с ней. Из их шёпота бабы уловили единственное слово – «беременность». И весть эта разлетелась по Ащебутаку со скоростью звука. Пока Соня приходила в себя, сидя на скамейке, её матери уже успели всё рассказать. Она ожидала дочь на крыльце в слезах.
— Как же так, доченька? Как же ты смогла? А всё этот гад, «землестроитель»! Соблазнил, загубил, испортил девку! Я его всё равно разыщу! Так дело не оставлю!
— Не надо мама, я сама так решила. Он ни в чём не виноват. Всё равно, жениха мне здесь не видать. А дитё, пусть, ребёнок родится.
— А знаешь ты, каково одной дитё на ноги поставить?! Да и кому ты потом будешь нужна с приплодом? Что в деревне про тебя скажут?
— Пусть говорят, что хотят. Я сама за себя знаю. И ребёнка выращу не хуже других…

3.
Или роды у Сони были тяжёлыми, или сказалось послевоенное недоедание и авитаминоз, но Гришка Вырин появился на свет не таким, как все. Может, Бог так распорядился, что быть ему блаженным… Впрочем, это отклонение от нормы до поры никто не замечал. Да, мальчик стал ходить и разговаривать позже своих сверстников, заикался, был туговат на ухо, подолгу не мог понять, о чём его расспрашивают… До пяти-шести лет на это никто не обращал особого внимания. Но, ближе к школе отставание Гриши в развитии становилось всё заметнее. С семи лет его в школу не взяли. Приходила учительница Антонина Семёновна, оставшаяся в школе и после достижения пенсионного возраста. Долго она говорила с Гришей, потом с Соней. Сказала, что ребёнку нужно учиться в спецшколе, обычную общеобразовательную программу ему не осилить. Долго бабушка и мать уговаривали учительницу взять на другой год Гришку в школу, что за этот год подготовят ребёнка не хуже других. Покачала учительница головой, но согласилась, пожалела Гришку. А сам он стоял в прихожей и улыбался.
— Горе ты моё! Что же мы теперь будем делать?
— Что д-д-делать? Кислушки хочу!
— А кислушка ещё не закисла. Молоко вчерашнее. Ещё пару деньков надо подождать. Вот посмотри картинки в книжке.
— Баба, а это к-к-кто?
— Это ёж. Он живёт в лесу.
— А ёж к-к-кусается?
— Нет. Он колется.
— Как д-дрова?
— Нет. Он колючий. Видишь, на спине у него иголки?
— Он ими шьёт?
— Нет. Ёж шить не может. Иголки ему нужны для защиты от других зверей. Ёж сворачивается в клубок, а тогда его нельзя никак взять.
— В к-клубок? Как пряжа?
— Почти, как пряжа. Только больше. Поэтому, ежу в лесу никто не страшен.
— А г-где эта леса?
— Не леса, а лес. Лес там, откуда мы с мамой приехали, на севере. А вот смотри – другая картинка. Это будённовец.
— А к-кого он будит?
— Никого. Он просто служит в конной армии под командованием Будённого.
— А т-труба почему?
— Да, а ты прав, Гриша. Он дудит в трубу и будит своих товарищей. А, может, собирает их на бой…
— На к-какой бой? Г-где?
— Ну, это гражданская война. Будённовцы – это хорошие.
— А г-горожанская война, потому что там одни г-горожане воевали?
— Не горожанская, а гражданская. А воевали там все: и горожане, и деревенские. Будённовцы воевали за счастье народа, чтобы народ не горевал, не голодал, жил в достатке.
— А вот у м-меня есть счастье? А?
— Откуда ж мне это знать, Гриша?! Человек сам про себя должен знать: счастлив он или нет.
— А я вот про себя з-знаю. У меня счастье есть. Я не горюю, не голодую. Живу в д-достатке.
— Какой же у тебя достаток, Гриша, если у тебя одни штаны, да и то рваные?! Ботинки тоже одни. Стоптались уже.
— А мне д-другие и не надо. А в рваных штанах в жару легче ходить: п-продувает…
Вздохнули бабушка с матерью: надо к будущему году Гришке какую-никакую одежонку и обувку к школе справить. Придётся на всём экономить…
А учительница Антонина Семёновна побывала в Чкалове на областном педагогическом совещании, заходила в гости к своей подруге, врачу-психиатру, привезла от неё таблетки для Гриши, рассказала, как их надо принимать…
В школе Гришку встретили без насмешек. Хоть он и был на год старше своих одноклассников, а казался даже моложе: мал был ростом, взгляд совсем, как у ребёнка. Бабушка пошила Гришке большую сумку через плечо из куска пожарного брезента, к школе купили ему брюки, вельветовую куртку, кепку, рубаху и ботинки. Так что, выглядел Гришка не хуже других первоклассников. Правда, трудновато с ним приходилось Антонине Семёновне. Оставалась она с Гришкой после уроков, изучала с ним буквы, числа… А Гришка по-прежнему многое не понимал. На уроках он постоянно задавал вопросы, порой – невпопад.
— Антонина Семёновна! А что тут в б-букваре на картинке с крыльями н-нарисовано?
— Это самолёт.
— Он сам летает?
— Нет. Им лётчик управляет. Садись, Гриша! На все твои вопросы я отвечу потом, после уроков.
Дополнительные занятия с Гришкой Антонина Семёновна проводила бескорыстно. Да и о какой корысти могла быть речь: взять с Выриных всё равно нечего. Два десятка кур, да коза Машка. Вот и всё добро. И то, с этого скудного хозяйства приносила Марья Аркадьевна пожилой учительнице то банку козьего молока, то десяток яиц. Сама Антонина Семёновна собственного хозяйства не вела: не было на то времени, да и сил…
Три класса начальной школы Гришка с грехом пополам закончил за четыре года. И то, благодаря стараниям Антонины Семёновны. Дальше ему предложили учиться исключительно в спецшколе. И Антонина Семёновна ничем не смогла помочь: к тому времени она окончательно распрощалась со школой по состоянию здоровья. Мать и бабушка категорически не хотели отдавать Гришку в Оренбургскую спецшколу. Решили оставить его дома. А чтобы двенадцатилетний подросток не скучал без дела, приставили его по одобрению селян пасти стадо коров и овец с личных крестьянских подворий. Поначалу Гришку премудростям пастушьего дела обучал старый и хромой ещё с первой мировой войны казак Ерофеич. Его-то Гришка и стал менять. Пасли они посменно…

4.
Ещё не отработал Гришка свой первый пастуший сезон, как в августе в село приехал бравый офицер Александр Попов. Весть о его отпуске разнеслась по всему Ащебутаку мгновенно. Сразу после свидания с матерью старший лейтенант Попов отправился к Выриным. Софья смотрела в окно, раскрасневшаяся от волнения.
Попов зашёл к Выриным с большим рюкзаком, поставил его на лавку и снял фуражку.
— Здравия желаю!
— Здравствуй, Саша! Что-то по-военному ты нас приветствуешь. Тут не казарма. А где же молодка твоя?
— Прошу прощения! Привык к такому приветствию… А молодки моей уже два года, как нет.
— Как же так? А где же она?
— Отбыла со своим новым мужем, майором Сергеевым, Героем Советского Союза, в группу советских войск в Германии, к новому месту службы. Там, по слухам и дочь у них родилась.
— Как же так, Саша, ты не уберёг свою молодую жену?
— Хватит тебе, Соня, приставать к человеку, — в разговор вступила мать, — Ему, видать, нелегко пришлось это пережить. Садись, Саша, к столу. У нас и самовар подоспел.
— Спасибо. Что было – то прошло. Теребить прошлое не хочу. Приехал в отпуск. Через неделю надо возвращаться на службу.
— А служишь-то где?
— Под Норильском, на севере.
— Д-дядя, а ты лётчик? – подключился к беседе Гришка.
— Гришка! Не смей тыкать дяде Саше!.. Это сын мой.
— Я знаю. Мне мама рассказывала. Пусть говорит, как ему удобно. Нет, Гриша. Я не лётчик. Но служу в авиации. Обслуживаю самолёты, готовлю их к полётам.
— Ты большой к-командир?
— Куда там! Но всё-таки офицер, старший техник эскадрильи. Старший лейтенант.
— А фуражку лётчицкую мне п-подаришь?
— Эту не могу. А старую подарю. Завтра принесу.
Все сели к столу, а Александр стал выкладывать подарки из рюкзака: Марии Аркадьевне – шерстяной платок, Софье – шёлковый шарф, Гришке – набор для выпиливания лобзиком. Кроме того, офицер высыпал в чашку кулёк карамели «Москвичка», выставил банку шпрот, пять вяленых рыбин, кусок сала, коляску краковской колбасы и бутылку сухого вина. За столом Александр рассказывал о своей северной службе, слушал в ответ рассказы о житье-бытье Выриных. Больше часа они сидели за столом, а потом молодые отправились погулять по селу. Вернулась Софья за полночь. Было так и все последующие дни. А за день до отъезда Александр пришёл к Выриным в парадной форме, с букетом скромных, но ароматных полевых цветов.
— Значит так, Марья Аркадьевна, не буду я ходить вокруг да около. Люблю я Вашу дочь и прошу Вашего согласия на наш брак. Благословения, так сказать…
— Ну, парень, ты и впрямь огорошил меня! А сама-то Соня согласна?
— Да, мама. Я все эти годы любила его, дурака.
— А как же Вы теперь жить-то мыслите?
— Уедем к месту моей службы, на север. Там и распишемся. В офицерском общежитии комната у меня пока маленькая. Вас и Гришку приглашать к себе некуда. Да и как вы климат наш перенесёте, тоже неизвестно. Обзаведёмся просторным жильём – заберём вас к себе. А пока навещать будем. Деньгами, конечно, помогать буду.
— Да… Всё вы уже порешили. А нам с Гришкой здесь вдвоём куковать? Его-то спросили?
— Гриша, сынок! Ну как, отпустишь ты меня с дядей Сашей?
— Н-нет! Не отпущу! Если только дядя Саша меня на самолёте п-прокатит!
— Прокачу, обязательно прокачу. Но не на военном, а на гражданском. Вот следующим летом мы приедем, вместе полетим в Оренбург, сходим в музей, в кино, в парк, на лодках покатаемся…
Но следующим летом Александр и Софья Поповы не приехали. Соня в июне родила двойню: Анечку и Машеньку. Молодожёнам выделили двухкомнатную квартиру на окраине Норильска, в военном городке. Александр и Софья в каждом письме звали Гришку с бабушкой в Норильск. Но они пока не решались. У бабушки было её хозяйство, дом, наполненный памятью о муже и сыновьях. А у Гришки были его коровы и овцы…

5.
За два года своей пастушьей службы Гришка ловко научился управлять небольшим крестьянским стадом коров и овец. Свой скот, особенно коров, в Ащебутаке держали далеко не все: дорого обходилась бурёнка и много сил требовала на заготовке кормов в степном районе. Но орденоносица, обладательница «Весёлых ребят», хозяйственная и пробивная Дарья Макарова в райцентре выписала для себя племенную бурёнку сычёвской, мясо-молочной породы. Корова эта была крупнее других, бело-рыжей масти, стельная…Остальные коровы с личных подворий были, в основном, степной, калмыцкой породы. Держали этих круторогих и коричневых «калмыков» больше из-за мяса: молока они давали немного…
В один из последних дней августа пригнал Гришка стадо в село, а Зорьки (та самая сычёвская корова) в нём не было. Выскочила Дарья Макарова за ограду своего дома, кричит:
— Где моя корова?
— Отелилась она в к-кустах, возле овражка. Н-не хочет идти от т-телёнка, облизывает его.
— В каких кустах? Загубил корову, проклятый!
— Да не кричи, мама, — подключился Колька Макаров, — я же говорил утром, что не надо было Зорьку выгонять в поле. Телиться ей пора. А ты говоришь, что ещё два-три дня. Гришка не виноват. Айда за коровой и телёнком!
Через час Колька уже въезжал в село на трофейном мотоцикле «BMW» с теленком в коляске. А Зорька семенила позади и мычала… Тёлочка была хороша! Продала её потом Макарова в соседний колхоз по выгодной цене, чтобы там создать племенное стадо. Но с тех пор Дарья Макарова невзлюбила Гришку, поглядывала на него искоса, не здоровалась. Сам Гришка по простоте душевной не замечал этой перемены в Дарье-орденоносице, для него все сельчане были равны, ко всем он относился с одинаковым почтением. Да и среди скотины у него не было любимчиков, никого не выделял и никого не обделял заботой. Поровну дарил свою любовь людям и животным. Он считал, что плохих людей на свете вовсе нет. Или, по крайней мере, в Ащебутаке их нет. Впрочем, весь белый свет для Гришки и ограничивался одним Ащебутаком, из которого он никогда и никуда не выезжал. А Москва и Ленинград, виденные им на картинках в книгах и журналах, казались ему несуществующими сказочными королевствами.
6.
Прошли-пролетели ещё три года. В октябре 1964-го в стране тихо и бескровно произошёл государственный переворот. Но никаких перемен за этим не последовало, за исключением замены немногих партаппаратчиков в Москве и на местах. Да и кукурузы на полях необъятной страны поубавилось. А в село Ащебутак хлеб по-прежнему привозили дважды в неделю. Кроме соли в местном сельпо из продуктов постоянно продавались только серые макароны, плиточный грузинский чай и кофейный напиток «Ячменный колос» в пачках, похожих на кирпичи. А по праздникам в сельпо завозили слипшуюся карамель-подушечки, прозванную «Дунькиной радостью». Местные трактористы скупали эти «конфекты» и бодяжили из них брагу. Больше в сельском магазине ничего не было. Даже привычные при Хрущёве кукурузные хлопья исчезли к огорчению ребятишек…
Гришкиным сверстникам подошёл срок проходить медицинскую комиссию и вставать на воинский учёт. Хотя Грише Вырину и не прислали повестку, но он, скрыв это от бабушки, залез в колхозный грузовик и поехал в Домбаровский райвоенкомат вместе с ащебутакскими допризывниками.
В военкомате допризывников вызывали по спискам. Гришку, конечно, никто не приглашал. Но он зашёл сам в кабинет, где заседала комиссия.
— Кто такой? Почему без вызова и доклада? – спросил его грозный майор.
— Я н-на лётчика хочу…Д-д-д…
— Товарищ майор, это Гриша Вырин, наш односельчанин. Ему повестку не принесли. Вот он сам и приехал. – Вступил в разговор Колька Макаров, видя, как разволновавшийся Гришка не может совладать с заиканием.
— Так. А где документы этого Вырина? Сколько классов ты закончил?
— Т-т-три…
— Три класса и в лётчики собрался?! Лихо! Это почему только три? Ты что: лентяй или дурак?
— Н-нет, я пастух. В л-лётчики хочу.
— Ладно. Пусть этот пастушок проходит медкомиссию вместе со всеми. Потом примем решение. Может, в стройбат и сгодится. Призывников не хватает…
Но обход врачей у Гриши застопорился на психиатре, как этого и следовало ожидать. Возбуждённый врач вбежал в комнату заседания комиссии:
— Этот Вырин: у него же психиатрические патологии. И он даже не стоит на учёте! А Вы его на призывную комиссию допускаете!
— Успокойтесь! Никто его не допускал. И повестки у него нет. Были сомнения на его счёт. Вот и решили проверить с Вашей помощью. Если серьёзно болен – пишите направление. Отправим в психиатричку, в Оренбург.
Майор вытер платком красную лысину, снял трубку и куда-то позвонил. Гришка стоял в дверях и ничего не понимал.
— Н-ну что, меня б-берут?
— Берут, берут. Сейчас приедет машина, отвезём тебя, сокола, прямо на аэродром в Оренбург! Фуражка лётная, смотрю, у тебя уже есть. Будешь лётчиком!
Безропотного Гришку посадили в санитарную машину и в сопровождении фельдшера и военкоматовского караульного отправили в Оренбургскую областную психиатрическую больницу. На обследовании Гришка находился больше недели. Теперь его поставили на учёт, назначили лекарства и направили на ВТЭК, чтобы оформить инвалидность. Так Гришка стал семнадцатилетним пенсионером.

7.
Следующей осенью, в середине ноября в Ащебутаке провожали в армию троих призывников. Проводы были скромные, даже тихие. Не на что было тогда шиковать оренбургским колхозникам. Гришка Вырин с конца сентября до середины мая сидел без дела: крестьянский скот находился в стойлах, пастбищный сезон в степях короток. А потому он и любил ходить туда, где летом пас стадо. Сидел на валуне, с грустью смотрел в серое небо. Подошли ребята, которым завтра идти на службу. Колька Макаров впереди, на гитаре что-то бренчит.
— Здорово, Гришка! Что сидишь один, мерзнешь? Давай выпей с нами! Согреешься, веселее будет.
— Н-не. Я не пью. Совсем н-никогда.
— Да, ладно! В жизни всё попробовать надо! У нас и закуска есть: огурцы, помидоры, сало, хлеб горячий, только из печки.
— Сало? У н-нас сало дома только по п-праздникам.
— Так сегодня и есть праздник. Мы же завтра в армию уходим. Ну, давай! Первачок знатный: Ерофеич делал.
Гришка с некоторым испугом посмотрел на протянутый ему стакан, а потом махнул рукой и выпил его мелкими глотками. Вытер губы рукавом.
— Ну и как она пошла, Гриша?
— Жжёт, силы н-нет!
— А ты закуси помидорчиком. Полегчает. О, да ты, прослезился! Неужели так сильно забирает?
— Н-нет. Скучно м-мне. Дела н-нету…
— Ну и хорошо. Отдыхай до весны!..
Отдыхать Гришке и было скучно. Ему не хватало зелёных лугов, мычания коров и блеянии овец, щебетания степных птиц, весёлого лая Каштана, пса Ерофеича, охранявшего вместе с ними стадо… От всех этих прелестей Гришка был отстранён больше, чем на полгода. И этот срок был для него тяжким испытанием.

8.
В ту пору счетоводом в колхозе служила Зоя Артюхова, женщина лет тридцати пяти, разведённая, приехавшая в Ащебутак, в опустевший дом своей скоропостижно скончавшейся тётки. Вступила в наследство, жила и работала. Как-то после рабочего дня она пришла к Выриным.
— Здравствуйте! Вот мне к вам посоветовали обратиться.
— Вечер добрый! А что за нужда?
— Врачи мне посоветовали козье молоко пить. В селе коз только трое содержат, но молоком не торгуют, сами потребляют. Семьи большие. А вас двое, может, будете мне по баночке поллитровой продавать?
— Да как же, милая моя? Мы тоже молоко выпиваем. Что-то на простоквашу Гришке идёт, иногда творожок делаем. Ничего не остаётся.
— А на творог я буду вам коровье молоко приносить. Не откажите, больше некому помочь!
— Ну, ладно. Уважим. Да что же ты будешь ходить к нам на другой конец села?! Гришка тебе и будет молоко приносить.
На том и порешили. Гришка стал носить Зое Артюховой молоко. Она не раз пыталась усадить его за стол, но Гришка отказывался, ссылаясь на дела по дому. Но в очередной раз, когда он принёс молоко, Зоя всё-таки усадила его за стол, в центре которого красовался невиданный ранее Гришкой бисквитный торт с розочками из сладкого крема.
— Это я сегодня в райцентр документы возила. Там и купила. Давай чай пить. А ещё у меня и наливочка вишнёвая есть. У тебя глаза такие голубые!
— Это у м-мамы такие же…
Зоя усадила Гришку на оттоманку, сама подсела рядом с двумя рюмками. Они выпили. Зоя взяла его руку, положила к себе на крепкую, стянутую тугим лифчиком, грудь…
В два часа ночи их разбудил настойчивый стук в окно.
— Лежи, не вставай! Посмотрю, кого это принесло. Хотя, догадываюсь! Кто там?
— Зоя! Это я. Гришка пропал. Понёс тебе молоко и не вернулся. Не знаешь где он?
— Не знаю. Принёс молоко и ушёл.
— Б-бабушка! Я здесь! Я с-сейчас!
Гришка стал натягивать штаны и рубашку, которые Зоя пыталась у него выдернуть.
— Куда ты собрался, чудик?! Я же человека из тебя хотела сделать! Чтобы был нормальным, как все!
— К-как все я не хочу…
Гришка ушёл и больше сюда никогда не возвращался…

9.
А ещё через год с коровой Дарьи Макаровой случилась роковая для Гришки история. Утром, как только он пригнал стадо на поле, остановился возле него грузовик с брезентовым верхом. Из кабины вышел незнакомый крупный мужчина лет сорока пяти в чёрном пиджаке, помахал перед Гришкиным носом какой-то бумагой с печатью.
— Почему распоряжение Василисы Егоровны не выполняешь?
— К-какое распоряжение? Я н-ничего не знаю.
— А вот оно: читай!
— М-мелко больно. Н-не пойму я.
— Эх, молодёжь! И чему вас только в школе учат?! Вот: выделить корову Зорьку сычёвской породы для осеменения в племхоз имени Калинина товарищу Серову, то есть мне. Теперь ясно?
— Ясно. А т-тётя Даша М-макарова знает?
— Конечно, знает. Давай, загоняй корову по настилу в машину!
Загнали, уехали. И больше племенную корову Зорьку в Ащебутаке никто не видел. Вечером в дом к Выриным прибежала орденоносица Дарья Макарова, притащившая за собой участкового Смурова.
— Он продал мою коровушку, я знаю! Дурачком прикидывается, чтоб с рук сошло. Но я это дело так не оставлю. Сельчане порешили отстранить тебя с пастухов. Самого тебя в дурдом направят. А за коровку мою всё равно рассчитаться придётся.
— Да погодите Вы, Дарья Фёдоровна! Тут во всём разобраться надо. Протокол составить…
Участковый достал из планшета пару листов и химический карандаш. Но для протокола Гришка толком ничего не мог рассказать: лица мошенников он запомнил плохо, на номер машины вообще не смотрел, да и свидетелей у него никаких не было. Выходило всё против него.
Участковый вытер пот со лба.
— Ну ладно, бабушка, собирай внука!
— Куда это собирать? Я его никуда не пущу! Он больной же!
— Вот в больницу я его и повезу. Сначала в районную. А оттуда завтра его заберут в Оренбург, в областную психиатрическую. Приказ у меня такой от моего районного начальства. А ослушаетесь, то завтра санитары приедут. У них разговор короткий: скрутят по рукам и ногам и погрузят в машину, как чурку. Поторопитесь, а то дождь нагоняет…
Участковый Смуров глядел, как собирается Гришка.
— Постой-ка, постой, парень! Это что это у тебя на фуфайке за значки? Комсомольский, ГТО, Сталин, Ленин, Гагарин, «Воин-спортсмен», «Отличник Советской армии»… А ну, снимай!
— П-почему? Это же к-красиво…
— Снимай, тебе говорят! Если я тебя с такими значками в больницу привезу, меня самого в психушку засадят. И фуражку лётную тоже снимай! Кепка есть? Вот её и одень! Да и поесть с собой возьми в дорогу! Аркадьевна, собери ему что-нибудь! Готов? Ну, пошли, сядешь в коляску!..

10.
Через неделю проведать Гришку приехала бабушка. Оба они сидели на скамейке, неподалёку от главного входа в больницу. От внешнего мира больничную территорию ограждал серый трёхметровый забор с колючей проволокой по верху. Вокруг не было ни одного деревца, только пеньки торчали из земли.
— Гриша, а почему же здесь все деревья-то спилили?
— Г-говорят, что в п-прошлом году здесь один больной залез на д-дерево, упал и убился. П-потом и спилили.
— Ты кушай! Смотри, сколько я тебе привезла: тут и твои любимые калитки с картошкой, кислушка, сало. А вот мама с севера посылку прислала. Здесь рыба вяленая, варенье из морошки… Как тебя здесь кормят? Хватает ли тебе?
— К-кормят хорошо. К-каши разные. Сегодня п-пшённую д-давали. А вчера д-даже рыбный суп б-был из к-консервы. Вкусно! Жалко, что т-твои гостинцы все жевать н-надо.
— А почему? Разве зубы-то у тебя не на месте?
— Я н-не про себя. Со мной рядом П-пашка лежит. У н-него совсем нет зубов. Он н-не говорит н-ничего, только тихо п-песни поёт про Бога. Н-никто не слышит, а я слышу, п-потому что н-наши к-койки рядом.
— Так, наверно, не песни это, а молитвы?
— Н-наверно, м-молитвы…
— А какое лечение у тебя тут?
— Уколы, т-таблетки всякие. Старый врач вопросы з-задаёт…
— Ты кушай, кушай. Часто приезжать-то мне не получится. Но я матери написала. Может она или муж её приедут, помогут тебя отсюда поскорее вызволить. Я писала везде насчёт тебя, но всё пока без толку… А что это у тебя глаза на мокром месте? Не плачь! Всё будет хорошо! Вот увидишь!
— Т-так лета н-нету. Скучно мне.
— Нету лета? Как же!?! Август на дворе. Сегодня Яблочный Спас. Я вот тут тебе и яблочек привезла, осветила их в храме здесь, в Оренбурге…
Марья Аркадьевна выложила яблоки на газету и огляделась вокруг: а, ведь и правда – нет лета. Трава на территории больницы пожухлая, вытоптанная, деревьев нет, птиц не слышно… Лишь шум проходящих за забором машин… И ей тоже стало скучно. А каково же Гришке, который находится здесь постоянно?! Марья Аркадьевна украдкой вытерла глаза кончиком платка…
Гришка сидел у зарешёченного больничного окна, глядел вслед уходящей бабушке, прижимал к щеке прохладное антоновское яблоко и шептал, превозмогая нахлынувшие слёзы:
— Нету лета, нету лета…

2016 г. г.Калуга