Робинзон и Пятница, рассказ

1.
Некогда богатый и большой колхоз «Маяк», центральная усадьба которого располагалась в селе Нижние Ключи Нерчинского района Читинской области, в начале девяностых начал угасать с такой скоростью, что грузовые фуры не могли разойтись на внутриколхозной дороге, вывозя в город крестьянское добро, туши распродаваемого наспех скота и более-менее годную технику и цветные металлы (молочные фляги, детали двигателей и даже снятые электропровода). Более молодые сельчане искали лучшей жизни в городах, а найдя её, вывозили туда и своих стариков. К концу девяностых в Нижних Ключах остался только один житель – Николай Романович Титов, по прозвищу «Цыган». Этот пожилой мужчина, действительно, не просто был похож на цыгана, а являлся таковым. Судьба этого человека была драматичной даже для его поколения. Взять хотя бы дату и место его рождения: 19 мая 1942 года, Смоленская область, Демидовский район, база партизанского отряда «За Родину!». И обстоятельства его рождения были необычными. Бабушка его, Лукерья Федотовна Петроченкова, крестьянка деревни Бакланово, умерла за четыре года до войны, от поздних и тяжёлых родов. В семье Петроченкова были в ту пору также отец Игнат Захарович, крепкий мужик сорока двух лет, двое сыновей – Николай (17 лет), Василий (8 лет) и дочь Елена (14 лет), будущая мать Николая Титова. Остальные дети в этой семье умирали ещё в младенчестве: такой горькой была участь многих русских семей в сёлах. С началом войны отец и старший сын записались добровольцами на фронт, с которого им так и не суждено будет вернуться. Младшего Василия эвакуировали на восток. А Елена записалась в Смоленске на курсы санитарок. Но только окончить их не довелось: фронт слишком быстро подошёл к Смоленской области. Узнав, что райком комсомола в её родном Демидовском районе создаёт партизанский отряд, Елена спешно выехала из Смоленска. На окраинах райцентра 12 июля уже гремели раскаты артиллерийской канонады. Это отражали атаки немецких танковых колонн батареи 25-го стрелкового корпуса генерал-майора Честохвалова, пытаясь не дать замкнуться кольцу окружения…
Помогая формировать партизанский обоз, санитарка Елена Петроченкова, познакомилась с беженцем из Белоруссии, цыганом Романом. Семью его расстреляли немцы, самому ему чудом удалось спастись. Елена уговорила командира взять Романа в отряд коноводом. Отряд дислоцировался в глухом лесу, подступы к которому с двух сторон преграждали болота, а с третьей – озеро. Партизанские ряды пополнили вырвавшиеся из котла красноармейцы 25-го стрелкового корпуса, которые сообщили о гибели своего командира, генерал-майора Сергея Честохвалова…
Как в песне «Любовь нечаянно нагрянет», так и произошло с Еленой и Романом, хотя время для их любви было совсем неподходящим. Но уже в конце сентября Лена поняла, что ждёт ребёнка. Роману об этом так и не пришлось узнать. Ему поручили наладить связь с подпольем в Демидове. Но, видимо, среди подпольщиков был предатель. Явки в Демидове были провалены, кроме одной. А немцы готовились ночью начать карательную операцию против партизан и оставшихся подпольщиков. Роман узнал о предстоящей облаве и карательной операции от последнего оставшегося в живых связника. По договорённости с командиром отряда, он должен был оповестить партизан о начале карательной операции звоном с колокольни. Так Роман и сделал, но скрыться не успел. Его схватили, пытали, а 19 сентября публично повесили на рыночной площади в Демидове вместе с несколькими другими цыганами, которых зачислили ему в сообщники. Несколько дней осенний ветер раскачивал трупы этих людей и развевал их чёрные волосы, пока в одну из ночей горожане не сняли казнённых, а потом тайно похоронили их на окраине города…
Елена, не смотря ни на что, решила сохранить ребёнка. Когда Коля родился, партизаны специально для него привели из деревни козу Машку: у матери не было молока: пропало из-за переживаний, а, может быть, от полуголодной и тяжёлой жизни в отряде…
В августе 1943 года, чувствуя приближающееся наступление Красной армии, каратели предприняли невиданную доселе операцию по уничтожению партизан. Сначала базу отряда «За Родину!» с воздуха накрыла эскадрилья «Юнкерсов», затем партизан подвергли мощному артиллерийскому обстрелу. Тогда-то Елена, метавшаяся от одного раненого к другому, и сама получила смертельное ранение. Годовалый Коля остался на попечении пожилого повара Еремеича. А в середине сентября в отряд с воздуха высадился парашютист, молодой лейтенант Титов, которому предстояло координировать связь партизан с наступающей Красной армией. После освобождения райцентра Демидова Пётр Титов распорядился переправить ребёнка в свою семью, в Забайкалье, к матери. Сам он так и не вернулся с фронта, погиб при штурме Кенигсберга. А цыганёнок рос в доброй староверческой семье забайкальских казаков Титовых, был им и за сына, и за внука. Там же, в Нижних Ключах, в 1956 году Коля окончил семилетку, после которой поступил в СПТУ, закончил его, получил свидетельство сельского механизатора, сразу по окончанию училища, в июне, устроился в родном колхозе трактористом.
Осенью Николаю предстояло идти на службу в армию. Приближался день проводов. Хотелось провести их достойно, а средств на это не было. Коля жил с престарелой приёмной матерью Прасковьей Гавриловной. Её мужа и двоих сыновей забрала война, а дочь жила с семьёй в Иркутске. Выход из трудного положения подсказали дружки: насыпать телегу колхозного комбикорма и продать её в соседнем селе. Николай потом горько пожалел, что поддержал предложение своих дружков. При продаже комбикорма его задержала милиция: односельчане видели, как ночью с друзьями он загружал комбикорм. Николая на суде представили зачинщиком всего этого дела, ему дали пять лет с конфискацией, хотя конфисковать у Титовых было нечего. Подельники, которые были сыновьями знатных колхозников, отделались условными сроками. Сдавшую после этой беды Прасковью Гавриловну, дочь забрала в Иркутск, ругая при этом «приёмыша-цыгана», у которого тяга к воровству в крови…
После лагеря Николай вернулся в Нижние Ключи. Другого места для него не было на земле. Приёмная мать умерла, а «сестра» не хотела с ним знаться. В колхозе кое-как согласились принять бывшего зэка скотником. Четверть века он безропотно ухаживал за колхозными свиньями. Дружбу с ним никто не водил, все сторонились колкого взгляда поседевшего до срока цыгана. Единственным собеседником и старшим товарищем Николаю в этом селе был инвалид войны Пётр Никифоров. Дядя Петя нередко навещал «цыганка», допрыгивая к его дому на костылях. Приносил яблоки, груши, сливы: у Никифоровых был большой сад. Говорили про жизнь, про войну… В шестьдесят шестом ветерана не стало…
Последние годы перед развалом колхоза, когда свиноферму уже закрыли, Николай работал сторожем. Все трагические перемены развала страны он воспринимал стойко. Даже, когда появились талоны на продовольствие (и даже на хлеб), он спокойно стоял в очередях, выслушивая очередные колкости баб в свой адрес, мол, из-за таких вот ворюг и разваливаются колхозы и заводы. Нередко он разворачивался и уходил от сельпо с пустой котомкой, перебиваясь дома картошкой, квашеной капустой и заготовленными грибами…
В ноябре девяносто третьего он получил последнюю зарплату. Колхоз окончательно признали банкротом. О работе и жизни в городе цыган даже и не помышлял. Стал зарабатывать, плетя из лозы корзины, туески, короба, которые продавал на трассе в семи километрах от вымирающего села. До девяносто шестого в Нижние Ключи ещё приезжала автолавка с продуктами, а потом перестала. Автобус из Нерчинска тоже не всегда останавливался у поворота к вымершему селу. Выручали попутки. Раз в месяц Николай отправлялся в райцентр за крупами, растительным маслом, сахаром, мукой и керосином. Сам научился печь хлеб: неказистый на вид, но вкусный. А керосин ему был нужен для освещения избы: Нижние Ключи давно были обесточены. Провода сняли на цветные металлы, трансформатор «распотрошили». Теперь цыган жил, как дореволюционный забайкальский казак. Почти всё время у него уходило на обеспечение своей жизни: рыбачил, огородничал, собирал грибы и ягоды, заготавливал дрова и лозу, ухаживал за могилами на сельском погосте, не давал им зарастать, поправлял покосившиеся кресты и оградки, высаживал цветы, а иногда и подкрашивал, когда на краску оставались деньги. В редкие часы читал по десять раз перечитанные книги. Их всего было девять: Пушкин, Чехов, Лермонтов, Гоголь, Л.Н. Толстой, А. Н. Толстой, Фадеев, Николай Островский и Константин Седых. Все эти книги были оставлены в сельской библиотеке вместе с огромных количеством газет и журналов. Но газеты шли на бытовые нужды. Читать об успехах соцсоревнования цыгану было горько и противно, глядя на окружающую его реальность…
В 2002-м году Николай Титов в райцентре оформил свою мизерную пенсию. С её получением, как его предупредили, будут проблемы: почта в вымершее село заезжать не будет, надо всякий раз приезжать в Нерчинск. Но цыган решил вопрос иначе: договорился с участковым Ферапонтовым, выправил на него доверенность и просил отоваривать его скудное пособие продуктами и прочими необходимыми в хозяйстве вещами. За эту услугу он обещал со своих нищенских денег давать капитану на коньяк. Участковый обычно приезжал на своём УАЗике вечером, на следующий после получения пенсии день. Так было и на этот раз. Услышав шум мотора в беззвучных доселе Нижних Ключах, Николай Романович поспешил встречать гостя.
— Ну, здравствуй, дед! Без приключений до тебя добраться нельзя…
— Здравствуйте! Что случилось?
— Да вот, задний баллон пробил на повороте. Бетонные плиты разбиты, арматура во все стороны торчит, ни хрена не видать. Больше часа с запаской маялся. Учупахался. Есть что пожрать?
— А как же! Давно жду. Картошечка свежая, капустка, огурчики, грибки.
— Ну ты, прямо, как монаха собрался меня потчевать. Ну да ладно. Я тут тебе сальца привёз и всего прочего, что заказывал. Доставай. Что есть в печи – на стол мечи! И как ты тут живёшь?! Как медведь в берлоге. Ни света, ни телевизора, ни радио, ни хрена нету.
— Да мне и не надо этого. Я и так привык.
— Ну, а, если война будет? Как узнаешь?
— Не дай Бог!..
2.
Вот так однообразно и проходили дни сельского пенсионера Николая Титова вплоть до декабря 2004 года, когда за неделю до нового года, около полуночи раздался стук в окно. Забрехал пёс Оскар. Старик спал плохо, поэтому проснулся с великим удивлением: кто бы это мог в такое время к нему пожаловать?! До пенсии ещё далеко. Да и Ферапонтов бы не приехал так поздно, да и стучал бы в дверь, а не в окно. Никаких замков, кроме деревянной щеколды, у старика не было: воровать у него было нечего, да и некому…
— Кто там?
— Откройте, Христа ради! Я заблудился в тайге. Замерзаю…
Ночным гостем оказался мужчина лет тридцати, беглый зэк с Листвянской колонии для особо опасных преступников. Листвянка находилась в сорока километрах от Нижних Ключей. Беглец представился Павлом Рогозиным.
— Спасибо, дед, что открыл! Ещё бы немного – наверно, совсем бы замёрз.
— Садись за стол. Сейчас чай горячий сделаю. Картошка остыла уже…
— Ничего. И такая сгодится. Двое суток ничего не ел…
Павел, даже не очищая и почти не пережёвывая, глотал большие куски картофелин, макая их в солонку.
— Не торопись. Если надо – ещё сварим. Рассказал бы лучше под чаёк: за что чалился?
— А ты, дед, наверно, тоже из «наших»?
— Да было дело. Давно было.
— А чалился я дед за убийство. Сам я из Тайшета. Наверно, слышал про такой городок в Иркутской области. Работал я дальнобойщиком. Женат был. Жена-красавица, сыну сейчас уже семь лет, в школу, наверно, пошёл. Вернулся я как-то из рейса ночью, до срока. Сына жёнка к тёще отправила. А в нашей спальне какой-то смешок доносился. Моя жёнушка с каким-то мужиком ворковала. Я тихо ружьё из кладовой достал. Вбежал в спальню. Они оба – голые и пьяные. Полюбовник хозяином заправки местной оказался. Я его первым уложил, второй выстрел ей достался. Но она выжила, хотя я и не знал. Себе тоже патрон приготовил. Пару миллиметров до сердца не хватило. Вылечили. И жёнушку тоже на ноги поставили, хоть и инвалидность она получила. А мне дали за это пятнадцать лет. Два года еле отмотал. Дальше не могу с блатными под одной крышей жить.
— Знакомое дело. Зубы они вышибли?
— Они. Да, что там зубы: я весь переломан. Голова в трёх местах пробита. Не мог я больше там жить. Уж повеситься хотел. А тут с ребятами хлеб разгружали, они меня за пустыми ящиками упрятали. Повезло: не заметили вертухаи. Километров через пять разрезал тент, выскочил на ходу. Ребро, наверно, сломал: болит… Знал, что будут искать. Шёл ручьями, чтоб собаки след не взяли. Вымок и замёрз.
— К кому ж ты бежал?
— Не к кому мне бежать. Бежал не к кому, а от кого… Надеялся доброго человека найти… Не нашёл бы – замёрз в тайге. Лучше уж так, чем быть забитым блатарями…Вот ты открыл мне. А не боишься?
— Чего мне тебя бояться? Ты сейчас – доходяга. Без помощи не выживешь. Кров тебе дам. Живи. Мне веселей будет. Да и помощь в старости мне нужна. Одному иногда тяжко бывает. А здесь тебя вряд ли отыщут… Вот что, скидавай с себя робу. Всё это в печку пойдёт. Одежонку я тебе подберу из своей. Рост у нас, вроде, один. Только ты в костях шире будешь. Но я себе всё широкое выбираю. Узкое не люблю. Так что, должно подойти…
Два дня цыган лечил Павла, возвращал его к человеческой жизни. Раньше он никогда ни за кем не ухаживал. Всё это было для него новым, но важным делом, потому что он впервые почувствовал, что кому-то необходим…
— А какой сегодня день, отец?
— А на что тебе? Вот численник. Вчера забыл оторвать. Значит, сегодня – воскресенье.
— Выходит, что я к тебе в пятницу пришел? Тогда ты – Робинзон.
— Какой ещё Робинзон? Я – Титов Николай Романович.
— Да я про книжку тебе говорю. Наверно, не читал? Это про то, как один английский моряк по фамилии Робинзон попал на необитаемый остров. Прожил там в одиночестве почти двадцать пять лет. А потом на острове он спас местного аборигена, которого дикари привезли туда, чтобы съесть. Спас он его в пятницу, а потому так и назвал – Пятницей. Так что, и я, наверно, буду Пятницей. А ты – Робинзоном. Вишь: вон у тебя и собака есть, и кошки. Не хватает только попугая.
— Да уж, мне только попугаев и не хватает. А про Робинзона ты, как-нибудь, расскажи мне подробнее. Интересно будет. А, ведь, и впрямь, живу я, как на необитаемом острове. Это ты верно подметил…

— 3 — На следующий вечер, Оскар стал лаять задолго, как раздался гул автомобильного мотора. Цыган понял, что приехали за беглецом. Он приказал Павлу «сховаться» в подвале, который потом застелил половиком, а по кухне, в комнате и в сенях разбрызгал керосин…В этот самый момент на дворе залаяла чужая собака, а Оскар завыл. Послышалась матерщина и гулкие удары ногами в дверь.
— Открывай, дед! Уснул что ли? Уйми своего кобеля, пока я его не пристрелил! Да и посвети здесь!
— Кто здесь?
— Капитан Ельцов, рота охраны из Листвянки. Открывай!
— Проходите! Как ко мне в такую пору добрались?
— А ты что, не слышал про побег опасного преступника? У тебя тут что: нефтебаза? Пчхи!
— Про побег откуда мне узнать? Электричества нет. Потому и керосинкой дом освещаю. Уж не обессудьте: разлил сослепу маленько.
— Ладно! Пчхи! Фомин, Дозора в машину посади! Он тоже чих… Пчхи, твою мать! Нюх собака потеряет. Давай быс…Пчхи! Флягу со спиртом…Пчхи!
— Будьте здравы, как майские травы! Проходите к столу! Сейчас что-нибудь сгоношу.
— Огурцы, капусту… Пчхи! Сало, хлеб у нас свои. Фомин, твою мать! Пчхи! Иди сам на дознание. Я прочихаться… Пчхи! Ох! Не могу!
— Неделю назад с колонии бежал опасный преступник Павел Рогозин. Здесь никто посторонний не появлялся?
— Да кому ж тут появляться?! Село-то вымерло. Только я один и живу. Да и собака бы сбрехала, если б кто чужой был.
— Ладно. Если что-то узнаешь про беглеца, сразу сообщай.
— Куда ж я сообщу? Здесь телефонов никаких нет. А участковый только через две недели пенсию привезёт.
— И не боишься ты здесь один?
— А чего мне бояться? Кому я нужен?
— Ладно, Фомин. Хватит. Пчхи! Наливай! Деду поменьше, а то он окочурится. Пчхи! Ох!
— Выпейте, товарищ капитан! Может, полегчает?
— О! Гляди-ка! И впрямь, вроде, полегчало! Ох, хороши у тебя огурчики, дед! Расскажи, как делал!
— Огурчики свои, с огорода. Собирал средних размеров. Секретов нет: рассол обычный: соль, смородиновый и хреновый лист, укропчик, перчик-горошек, ключевая водичка.
— Набери нам пакет огурчиков с собой! А я тебе чекушку шила налью. Для растирки! Га-га-га! Пчхи! Твою мать! Опять! Наливай, Фомин!..
— Зачем же пакет? Вот у меня трёхлитровый баллон, нераскрытый. Забирайте с собой. А за спирт благодарен буду. Может, капустки ещё положить?
— Давай и капустки! Ох! Вроде, отпустило! Нет, дед! Пора закругляться. А то я тут у тебя не прочихаюсь. Огурцы и капусту отдай Фомину. Он тебе чекушку нальёт. Если что о беглеце узнаешь, сообщи через участкового! Адью! Пчхи! Ох!..

— 4 — Ещё полгода у забайкальского Робинзона с Пятницей жизнь шла обычно, без каких-либо приключений. В дни приезда участкового Ферапонтова, Павел укрывался в подвале. В апреле Ферапонтов, к удивлению цыгана сообщил, что беглеца нашли: в тридцати километрах к северу от лагеря в тайге обнаружен обглоданный зверьём и истлевший труп. Эксперты заключили, что это и есть беглец Рогозин. Но даже при таком раскладе, Павел продолжал укрываться от Ферапонтова: фотография его намозолила глаза всей местной милиции…
18 июня, ближе к полудню заливисто залаял Оскар, а вскоре раздался шум автомобильного двигателя. Никого цыган в этот день в гости не ждал, но всё равно рекомендовал Павлу спрятаться в подвале. Большой чёрный внедорожник-иномарка почему-то проехал мимо их дома и взял курс по направлению к погосту. Часа через полтора джип снова появился в поле зрении старика, но на этот раз притормозил. Из машины вышел крупный, седой мужчина зрелого возраста.
— Здравствуйте, Николай Романович! Не узнаёте меня?
— Доброго здоровьичка! Не признаю. Зрением слабоват стал.
— Я Алексей Никифоров, старший сын. Здесь жил только до окончания восьмилетки. А потом учился в Иркутске, служил на флоте. После службы в Читу приехал, там семьёй обзавёлся. Работал на деревообрабатывающем комбинате. На нём же уже пятнадцатый год директорствую. Обрабатываем лес для строительных нужд, изготовляем мебель на заказ. А заказов хватает…
— Да, не узнал. Сколько лет-то прошло! А вот на похоронах отца в шестьдесят шестом тебя… Вас не было. Говорили, что со службы не отпустили…
— Не то, что не отпустили. Служил я на Тихоокеанском флоте. Мы в дальнем походе тогда были. А вернулись только через месяц после похорон отца… А сюда заезжал на кладбище, на могилу отца и деда. Вижу, ухаживаете Вы за кладбищем.
— По мере сил ухаживаю. Это мне не в тягость. Родственникам сюда теперь трудно добраться.
— А Вы-то как здесь в одиночку выживаете?
— Я привык уж. Пенсию и продукты участковый привозит. Хозяйство веду. Кур полтора десятка, огород. В ваш сад захожу, когда урожай яблок подходит. Не даю им пропадать. Вот, ваши яблочки – прошу угощаться!
— Спасибо! Я очень хотел с Вами встретиться. Мне, действительно, трудно вырываться сюда из Читы. А Вам теперь буду помогать. Вот привёз краску для оград и памятников, кисти, всё прочее. Не экономьте их, если надо – привезут от меня ещё. Также привёз продукты, кое-что из тёплых вещей. И деньги. Не возражайте! За столько лет Вы немало своих средств вложили!
— Спасибо! Но деньги не могу взять. Где мне их тут тратить? Привезите лучше мне маленький радиоприёмник на батарейках, чтобы известия слушать. А то живу, как Робинзон на необитаемом острове…
— Действительно! Только Пятницы не хватает! Приёмник привезу. А вот Вам еще и мобильный телефон с зарядником. У меня их два. Здесь в памяти я оставлю только свой номер: звоните при первой необходимости. Без связи нельзя. А я счёт сам буду пополнять, не волнуйтесь…
— 5 —
Прошёл ещё год. Как-то поздно вечером, в конце июля в квартире Никифоровых раздался звонок. Глава семейства взял трубку своего мобильного:
— Здравствуйте, Николай Романович!
— Это не Николай Романович! Это Пятница.
— Какая ещё пятница? Где Титов? Почему Вы отвечаете по его телефону?
— Дядя Коля умер вчера утром. Последние два года он предоставлял мне кров в своём доме, а я помогал ему, как мог… Приезжайте. Не бойтесь меня. Я Вас давно знаю. Гроб я сам сделал, могилу вырыл. Крест выстругал. Одежда смертная у него давно была заготовлена. Я подготовил Николая Романовича к похоронам. Но хоронить до Вашего приезда не буду. Проводим в последний путь вместе, если не возражаете. Я Вам доверяю. Потому и позвонил. И ещё: привезите по возможности священника, чтобы отслужил заупокойную. Но больше, прошу Вас, никому не сообщайте. Да и сообщать-то, наверно, некому…
— Хорошо. Я понимаю Вас. Я приеду. У меня есть знакомый батюшка. Постараюсь его привезти. Спасибо, Пятница! Спасибо за Робинзона!
г. Калуга. 2014 г.