ПОСАДИЛ ПРОСО, БОБОВ НЕ ЖДИ

Мне, вдруг, приснился медведь:
я отдыхаю на диване и поглаживаю суровую бурую шерсть, полагая, что это наш барсик.
Медведь занимает большую часть дивана и с ним нелегко: он катается на спине, рычит в неге и пытается лизнуть мое ухо, между делом раздирая мягкую обшивку когтями из которой лезет белая вата. Я дергаю его за клыки, шлепаю по загривку – нам весело.
Но, неожиданно (как это бывает во сне), у медведя на носу возникает большой прыщ. Достигая угрожающих размеров, он лопается и превращается в язву. Медведь теряет ко мне интерес и начинает реветь от боли.
В комнату заходят два человека в черных куртках и вязаных шапках – они мне не знакомы и от них пахнет альдегидами.
Один из них протягивает мне маленькую коробочку и говорит:
— Ты, сучья душа, испортил нашего медведя. Вот тебе мазь. Прочитай внимательно инструкцию. Будешь его лечить. Не вылечишь — порубим тебя на котлету и скормим Фикусу.
Они уходят, а я начинаю лихорадочно изучать инструкцию, поглядывая на медведя, которого (оказывается) зовут Фикус.
Ситуация меняется – Фикус решил, что это я испортил ему нос поэтому смотрит на меня как на готовый полуфабрикат. Я прилип к дивану с мазью в руке и закрыл глаза, надеясь, что это сон.
Это как раз тот случай, когда я проснулся раньше будильника.

ВЧЕРА Я ЕЛ КИТАЙСКУЮ ЛАПШУ ГДЕ-ТО В ГОРОДЕ, КОГДА МНЕ ПОЗВОНИЛ РЕДАКТОР:
— Завтра, к трем часам дня тебе нужно оказаться в Шуе, на автовокзале.
Редактор уточнил: «Это редакционное задание».

Благодаря Фикусу я проснулся вовремя и побежал на станцию, рассчитывая успеть на первый поезд.
Перед закрытыми дверьми метрополитена выстроилась очередь; прибитая к стене — чуть выше подбородка — табличка сообщала:

ВХОД ПО НЕЧЕТНЫМ ДНЯМ — 17.40
ПО ЧЕТНЫМ – 17.45

Уткнувшись в мятые куртки и сонные затылки, я попытался разгадать этот ребус – кому и зачем нужны эти пять минут?
Кому и зачем?
«Затем, что метрополитен бывает щедрым только по четным», — сообщает грязная лестница, по которой почти круглосуточно стекают бледные уставшие лица, словно талая вода. Они стоят перед закрытыми дверьми и ждут пятиминутного подарка, обреченно переглядываясь. Чуть позже я делаю открытие – первый состав всегда набивается под завязку.
Меня прижали своими альдегидами к двери два славянских брата уже наяву. Пристроив кулак к носу, я пересек Москву по ломанной кривой.
На автовокзале кассирша сказала мне правду:
— Автобус на Шую ушел.
— Но, как же мне быть?
— Езжайте в Иваново.
— А что я там буду делать?
— Не знаю, но все кто не попадает в автобус на
Шую, едут в Иваново.
— Хорошо, вы меня убедили, давайте один до Иваново.
Салон автобуса был отделан тяжелыми гардинами с бахромой и кистями, будто это бордель из голливудского вестерна.
Все кресла оказались заняты знакомыми альдегидами. Они прятались в обшивке и качались на бахроме, как на качелях. Грустное лицо водителя подтверждало — все альдегиды в автобусе уксусные.
Я опять заткнул нос кулаком и стал дышать ртом, как рыба, пытаясь представить курвиметр, который считает пьяных ивановских мужиков вместо километров.

АВТОВОКЗАЛ В ИВАНОВО
УТОНУЛ В ГРЯЗНЫХ СУГРОБАХ
В кафе — через дорогу — я не смог ничего съесть. На стеклянной витрине лежали: яйца с синими желтками под майонезом, оливье (заветренный) в пластиковой тарелочке, бутерброды с подсохшей икрой, протухшая селедка с луком и сухие булочки.
Над головой весело кружили уксусные альдегиды, посмеиваясь:
— Что? Не нравится чистоплюй? Давай, топай отсюда.
Но я не послушался этих братишек и заказал перцовки, заглянув в бессмысленные глаза буфетчицы.
Потом сел в автобус – 40 рэ. До Шуи.

На Шуйском железнодорожном вокзале туалета нет (искать уборную на автовокзале не имеет смысла, так как он представляет собой будку, облицованную белым сайдингом; сколько ни ходи вокруг этой будки в поисках «удобства», кроме недружелюбных шуйских взглядов ничего не найдешь).
Внутри вокзала кассы задраены, как люки отправленного в утиль крейсера, а единственный пассажир – это глухой старик, который греется возле батареи.
Куда смотрят шуйские краеведы?
Здесь, на выходе в город, следует поместить информационный щит:

ШУЯ – СТОЛИЦА БЕЛОЙ РОССИИ;
КРЕСТЬЯНИН ФЕДОР ВАСИЛЬЕВ
ЗАЧАЛ НА ШУЙСКОЙ ЗЕМЛЕ 87 ДЕТЕЙ;
КОЛОКОЛЬНЯ ВОСКРЕСЕНСКОГО СОБОРА 49
САЖЕНЕЙ И 2 АРШИНА;
ЗДЕСЬ РОДИЛСЯ «ВАНЯ-ТЕТЕРЯ»;
КОЛОКОЛ ГЛАВНОГО СОБОРА ВЕСИТ 1270
ПУДОВ;
ПРИ ИВАНЕ ГРОЗНОМ БЫЛО МОДНО
НОСИТЬ ФАМИЛИЮ ШУЙСКИЙ.

В три часа я позвонил журналисту Ивану.
Журналист застрял в снегах под Владимиром и ждал пока приедет трактор.
— Поселяйся в большой шуйской гостинице, — кричал Иван в трубку.
Его голос сопровождал шум и треск, будто он стоит на борту баржи, которую уносит в море шторм:
— Встретимся внизу. Или жди меня в номере.

Я пошел пешком в центр искать пристанище.
Дошел до Гостиного двора. Заглянул внутрь – по анфиладам гулял запах дешевой пластмассы, в отделе женского белья на потолке поселилась плесень.
Через дорогу кто-то громко хлопнул дверью; она принадлежала лавке «Кубанские вина». Там наливали любое минимальное количество из шести разных пакетов (они же букеты) – только подноси чарку.
— Вы не подскажите, как мне найти Grand Hotel Шуя», — спросил я у продавца после второй порции.
— Если вы шли из Иванова, то вы его прошли, — пошутил виночерпий.

«ТОТАЛЬНЫЙ РАСПАД» — ЭТО КОГДА РАСПАДАЕТСЯ КИРПИЧНАЯ КЛАДКА, ВНУТРЕННОСТИ СЕЛЬХОЗТЕХНИКИ, НАВОЗ, КРАСКА НА СТЕНАХ, НЕЙРОПЕРЕДАЧИ В МОЗГУ ПОЧТИ ОДНОВРЕМЕННО С ИДЕЕЙ БЛАГОПОЛУЧИЯ «НАШЕЙ ЖИЗНИ»

Grand Hotel Шуя сооружение для города крайне неуместное — эти три золотые звезды скупо освещают улицу Ленина энергосберегающим ядовитым светом напрасно. Образцы шуйской промышленности сверкающие в витрине правее стойки ресепшн, настраивают на грустный лад: приезжему предлагают в качестве сувенира крепкую настойку и мыло, ручной работы. Некоторые образцы продукта для гигиены имели форму вино-водочной бутылки.
Если взять ножницы и вырезать Grand Hotel Шуя вместе с автостоянкой и куском тротуара, побитые временем беззубые купеческие постройки устроят дьявольский хоровод и пьяный дебош рядом с образовавшейся дырой.
Я думал оно так и случится, когда уставший с дороги Иван стал подробно рассказывать официантке в ресторане отеля, как именно его вытаскивал из ямы трактор.
Он, как всякий журналист, был предельно разговорчив, сразу располагал к себе роговой оправой и добрым словом. После третьей рюмки стал вдумчиво рассказывать, используя жесты дирижера, как правильно надо ходить на лося.
Мы еще раз чокнулись, и Иван вдруг предложил:
— А хочешь, я возьму тебя на охоту?
— Нет, Иван, не пойду. Вдруг убью случайно лосиху. Придется платить. А у меня денег нет, — пошутил я, а сам подумал — «живодер».
Иван немедленно прочитал мою мысль и сразу взял уклон в сторону идеи — «Правильные охотники настоящие друзья леса».
Когда речь зашла о рабочем материале, в «масляных» глазах корреспондента появилось выражение тоски:
— Завтра потащим это бревно вместе.

Если выйти из Grand Hotel Шуя и пойти пешком по улице направо, выпить по дороге крепленого кубанского вина, проигнорировать Гостиный двор вместе с Торговыми рядами и пройти дальше никуда не сворачивая еще километра три, можно выйти в русское поле.
Вдоль дороги видны деревни. Те, что дальше от трассы – мертвые: дома стоят, как деревянные гробницы.
Шуя и окрестности – это осиновый лист, сгнивший по краям.
Мы заехали в Гумнищи.
Иван ввел в курс дела:
— Председатель колхоза «Наша жизнь» по фамилии Желудь организовала в шести банках заем средств на сумму шестьдесят девять миллионов рублей. Заемщиками оказались колхозники. Деньги взяли на развитие аграрного предприятия, но развития не последовало. Бабки пропали, колхозное имущество распродали за бесценок. При этом шестьдесят семей должны шести банкам – каждая больше миллиона. Бывшие колхозники лишились средств к существованию. Их навещают судебные приставы. Некоторые серьезно нервничают. Кое-кто планирует самосожжение.
Нас встречают две пенсионерки – Наталья Семеновна и Малика Бабаева. Мы сажаем их в машину и начинаем ездить по семьям. Часть семей живут компактно в отдельных квартирах на краю деревни.
Квартиры – это четыре двухэтажных панельных коробки, которые дожили до наших дней только потому, что строители-монтажники оказались малопьющими.
Иван спрашивает у Семеновны:
— И, что!? Вы все вот так взяли и подписали документы на такую сумму?!
— Так мы ведь ей доверяли. Она ведь наша кормилица. Сказала, что так надо и другого выхода нет.
Иван решил удивиться: «Нет, ну вы в своем уме?»
Глупое лицо Натальи Семеновны еще больше поглупело. У остальных жертв лица во время беседы глупели в той же последовательности — аккурат поле того, как Иван пытался возмущаться.
Полдня прошло в потоке нытья, жалоб и наивных угроз председателю. Нас засыпали разоблачающими документами, и я из фотографа превратился в бродячий сканер.
Одна пайщица, с брошенным на произвол судьбы всеми страстями лицом, заявила: «Пусть забирают все, только оставят нас в покое».
— И, что вы будете делать на улице? – спросил Иван.
— Помрем, наверное, — посмотрела виновато в пол пенсионерка.
Пайщицу звали Анастасия. У нее есть сын и внук. Была дочь, но она умерла полгода назад прямо на ковре от разрыва сердца — как раз там, где сейчас сидит Иван с диктофоном.
Внук торчит на балконе с сигареткой, а сын где-то бродит пьяный от безысходности.
соседней комнате у Анастасии стоит велотренажер, который давно уже описали приставы как самый ценный семейный объект.
Я все никак не мог взять в толк, зачем нужен велотренажер в тесной, завешанной сохнущим бельем, грязной квартире, которую обступило со всех сторон большое русское поле. Потом решил – детская мечта.
Наталья Семеновна голосом старушки из богадельни, загибая пальцы, перечисляет злодейства Желудь:
— Имущество детского садика, распродала, сто пятьдесят голов скота под нож, фермы по кирпичику, недостроенный дом по плитам, тракторы, сеялки, веялки – где они?
Малика Бабаева ее перебила: «Связалась с какими-то черными – все сено увезли, картошку в поле так и не убрали. У нее везде своя лапа, а у них ее. Так свои лапы и греют».
Они обе насели на Ивана и вылили на него пару десятков тонн подробностей – его диктофон затрещал по швам.

Дом Желудь находился в пешей доступности, на противоположной стороне улицы. Малика сказала, что Желудь вот-вот приедет из Шуи. Мы вышли во двор с распухшими головами покурить.
Мимо прошел сосед Анастасии Гена.
Мне кажется, что Гена именно прошел, но обитатели четырех панельных коробок уверены — Гену качают по двору тяжелые этанолы на качелях из настойки боярышника уже неделю.
Он давно лишился всех заработков, от него ушла жена, а в опустевшей квартире отключили свет за неуплату. Теперь он напоминал обгоревший пень, который завернули в старую охотничью куртку.
Гена качнулся в сторону пустыря, где возле помойки многодетная семья резала корову.

Мое воображение рисовало Желудь широкими мазками: взгляд хищный и жадный, глаза подлые, взгляд подозрительный; дома дорогая мебель набитая приятными безделушками; во дворе стоит черный джип.

Желудь – это крайняя часть административной системы. Ее охрана – местное УВД.
Когда мы подошли к ее дому, во дворе залаяла собака. Неподалеку невзначай стоял полицейский уазик. Он нам весело помигал фарами.
Мы выкурили по сигарете. Хозяйка вышла на улицу. Уазик дал по газам.
Желудь оказалась веселой и румяной толстушкой в махровом халате. На голове у нее красовалась кепка шестиклинка. Она вышла с бумажкой формата А4 и стала трясти документом перед нашими носами сразу перейдя в наступление:
— Здравствуйте. Корреспонденты? Очень приятно. Вот, здесь все отмечено и помечено. Даже печать есть.
— Можно мы в дом войдем. На улице холодно.
— Ну конечно.
Она повернулась в сторону крыльца, и я увидел у нее на спине терпящий бедствие Титаник, который всей своей шелковой гладью устремился в морскую пучину «нарисованной» красными нитками.

Обстановку в гостиной председателя Желудь, иначе как бедной не назовешь. Дом, конечно, большой. Комната просторная. Но видавшая виды стенка, набитая советскими фарфоровыми чашками — короткий удар в живот моему стройному образу финансового воротилы.
Мы расположились на диване родом из шуйского «Мира мебели». На столе, возле окна, стоял компьютер. Он был включен. На экране застыл разорванный в клочья монстр – жертва Панкиллера.
Иван достал диктофон; Желудь «бросила» устройство в бездну своего обаяния. Через минут сорок сладкой речи, густо замешанной на букве «О» мне стало казаться, что передо мной мать Тереза собственной персоной. Ей следовало немедленно выдать премию за гуманизм и сострадание.
Она вытащила из буфета пластиковый мешок и высыпала на диван груду документов. Каждая бумажка в этой куче кричала: «Аллилуйя, Настасья Филипповна!!»

НА СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ, СПК «НАША ЖИЗНЬ» ЭТО МРАЧНЫЕ РУИНЫ ИЗ СИЛИКАТНОГО КИРПИЧА, ДВА ПОЛЯ НЕУБРАННОЙ КАРТОШКИ, НЕСКОЛЬКО ТОНН РЖАВОГО ВТОРСЫРЬЯ И БОЛЬШЕ ШЕСТИДЕСЯТИ СЕМЕЙ, У КОТОРЫХ ИДЕИ КОЛЛЕКТИВИЗМА В ГОЛОВАХ НАПОМИНАЮТ ОВОЩИ В ДАВНО ПРОСРОЧЕННОЙ КОНСЕРВЕ.

Итак: Настасья Филипповна очень живой и энергичный человек с активной жизненной позицией, полная обаяния и природного оптимизма побывала в обеих партиях – Единой и Справедливой; за двадцать лет со всеми нужными подружилась – нужные взяли ее в оборот, когда решили организовать сложную банковскую махинацию.
Прямо по ее лбу и дивану проходит невидимая линия, которая делит эту сферу пополам. На левой половине, в дальних складках местности, шевелятся еле живые старушки в гнилых избах; справа бродят парни, до которых даже мы с Иваном сходу не доберемся, потому что между нами мешок с бумажками формата А4.
Наша мать Тереза, в кепке-шестиклинке, очевидным образом находится у них на довольствии, о размерах которого в нашей ситуации спрашивать как-то неудобно.

Мы едем обратно в Шую. По дороге заезжаем к Малике Бабаевой за последней важной бумажкой. Я не очень понимаю, какую роль в этой истории играет инженер-строитель на пенсии, которая никаких кредитов не брала и к колхозу не имеет никакого отношения.
А зря: потому что именно у Малики в доме оказалась дорогая мебель, набитая приятными безделушками, а во дворе стоял черный джип.

ПО УЛИЦАМ ШУИ БРОДЯТ ГОРОЖАНЕ В ВАЛЕНКАХ И КЕПКАХ ШЕСТИКЛИНКАХ. ИНОГДА ОНИ СПОТЫКАЮТСЯ И ПАДАЮТ В ШИРОКИЕ РАЗЛОМЫ — МОЛОДЫЕ ОВРАГИ ТЯНУТСЯ ВДОЛЬ ДОРОГ, ОХОТНО ЗАПОЛЗАЯ НА ПАНЕЛЬ. К НИМ НИКТО НЕ СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ. ОНИ СМЕШНО БАРАХТАЮТСЯ НА ДНЕ ПРИСЫПАННЫЕ АСФАЛЬТОВОЙ КРОШКОЙ И СНЕГОМ. Я НАЖИМАЮ НА НЕВИДИМУЮ КНОПКУ, И ГОЛОГРАММЫ ИСЧЕЗАЮТ. «ИВАН, КУДА ПОДЕВАЛИСЬ ВСЕ ПРОХОЖИЕ?» — ИНТЕРЕСУЮСЬ Я НАПОСЛЕДОК. ИВАН ГОВОРИТ: «ПОЕХАЛИ ДОМОЙ, ПОЗДНО УЖЕ».