ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ

Вокруг выхода из метро город почистили.А именно: сгребли «оригинальную» архитектуру девяностых бульдозером и увезли в неизвестном направлении. «Евросеть», кафе-бар «Сирень» и «Халяльные продукты» попятились к дальнему забору.
Рабочие залили пустое пространство асфальтом. Кое-где положили плитку.
Стало чисто и светло.
Аккуратно и, как-то, даже, весело.

Из прохладного перехода на жаркую панель медленно выползли двое, ведя под ручки еле живую старуху. Она была такая древняя, что издалека казалось, будто они несут что-то тяжелое, тряпичное. Первый тоскливо озирался, второй говорил по телефону. У старушки все время подгибались коленки, на которых пузырилось линялое трико. Новенький профиль Сталина качался под полосатой колодкой на синенькой кофточке. Сухие пальцы судорожно сжимали пластиковую трость.
Парни заботливо довели / донесли героя войны до остановки, осторожно опустили на твердые доски скамейки и разошлись.

Наша окраина – почти парк. Ветхая панель окружена заботой липы, клена и ясеня пенсильванского. Среди высоких кущ бродят дворники, пенсионеры, алкоголики и спокойные мамаши с колясками. Активная часть населения «живет» в автомобилях и супермаркетах.
Я смотрел на эту троицу и думал: «Здесь что-то не так». Эта картина казалась противоестественной. Она выбивалась из определенного порядка жизни нашего района. Откуда? Откуда у нас взялись ветераны?
Подползла ядовитая мысль: «Что это парни так выделываются? Изображают из себя заботливых. Рисуются перед прохожими»?

В автобус старушку внесли уже другие люди. Разнополая парочка средних лет, наших…. родных обывателей обращалась с ней не слишком любезно. Они использовали местоимение ТЫ с такой интонацией, что мысленно можно было сразу добавить: «Дерьмовая старуха».
Я сделал им строгое замечание: «Зачем вы разговариваете со старым человеком так неучтиво»?
Обыватели оказались нервными: бросили в мою сторону пару тройку ругательных слов. А женщина произнесла с пафосом: «Вы не знаете, чем эта старуха занимается, а туда же. Хочешь, вези ее дальше сам».
Оскорбленные мною граждане вышли на следующей остановке.

Бабка была такая старая, что на нее было трудно смотреть. Она беспокойно ерзала и без конца повторяла одну и ту же фразу: «Второй, на Соломатина. Второй на Соломатина. Второй на Соломатина».
Чувствуя некоторую ответственность за ее судьбу, я пытался сообразить: «что это такое – Соломатина»? Сердобольная женщина подсказала: «Да ей после Литовского выходить. На следующей остановке».
Беспокойство ветерана нарастало.
Лицо старой женщины выражало испуг, глаза – мольбу о помощи. Я принялся громко ее успокаивать. Пассажиры отсека для инвалидов вели себя тихо. Казалось, эту старуху все тут знают. Моя речь психолога-любителя на нее не подействовала. Она достала старенькую телефонную трубку и, тряся ею перед моим носом, на удивление членораздельно произнесла нужный набор цифр, добавив:
— Сынок, спроси Алексея. Он встретит. Он встретит. Он встретит. Я заплачу. Я заплачу. Я заплачу.
Глаза старухи стали слезиться.
Мне стало любопытно взглянуть на ее «родню».
Номер телефона оказался правильный. Учтивый мужской голос был краток: «Встречу».

На Соломатина пассажиры инвалидного отсека, оттеснив меня в сторону, понесли ветерана к выходу. Ее принял коротко стриженый уголовник Алеша, обряженный в скромную клетчатую рубашонку, серые брючки и мягкие коричневые сандалии. На его тюремное прошлое прямо указывало круглое и бледное, как стена, лицо, покрытое мелкими шрамами. На руке, притворяясь дамской сумочкой, висела видавшая виды барсетка. Он бережно взял под руку столетнюю шмольницу и повел ее вдаль по тротуару, унося с собой надежду и сея разочарование.