ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ

Вокруг выхода из метро город почистили.
А именно: сгребли «оригинальную» архитектуру девяностых бульдозером и увезли в неизвестном направлении. «Евросеть», кафе-бар «Сирень» и «Халяльные продукты» попятились к дальнему забору.
Рабочие залили пустое пространство асфальтом. Кое-где положили плитку.
Стало чисто и светло.
Аккуратно и, как-то, даже, весело.

Из прохладного перехода на жаркую панель медленно выползли двое, ведя под ручки еле живую старуху. Она была такая древняя, что издалека казалось, будто они несут что-то тяжелое, тряпичное. Первый тоскливо озирался, второй говорил по телефону. У старушки все время подгибались коленки, на которых пузырилось линялое трико. Новенький профиль Сталина качался под полосатой колодкой на синенькой кофточке. Сухие пальцы судорожно сжимали пластиковую трость.
Парни заботливо довели/донесли героя войны до остановки, осторожно опустили на твердые доски скамейки и разошлись.

Наша окраина – почти парк. Ветхая панель окружена заботой липы, клена и ясеня пенсильванского. Среди высоких кущ бродят дворники, пенсионеры, алкоголики и спокойные мамаши с колясками. Активная часть населения «живет» в автомобилях и супермаркетах.
Я смотрел на эту троицу и думал: «Здесь что-то не так». Эта картина казалась противоестественной. Она выбивалась из определенного порядка жизни нашего района. Откуда? Откуда у нас взялись ветераны?
Подползла ядовитая мысль: «Что это парни так выделываются? Изображают из себя заботливых. Рисуются перед прохожими»?

В автобус старушку внесли уже другие люди. Разнополая парочка средних лет, наших родных обывателей обращалась с ней не слишком любезно. Они использовали местоимение ТЫ с такой интонацией, что мысленно можно было сразу добавить: «Дерьмовая старуха».
Я сделал им строгое замечание: «Зачем вы разговариваете со старым человеком так неучтиво»?
Обыватели оказались нервными: бросили в мою сторону пару тройку ругательных слов. А женщина произнесла с пафосом: «Вы не знаете, чем эта старуха занимается, а туда же. Хочешь, вези ее дальше сам».
Оскорбленные мною граждане вышли на следующей остановке.

Старуха беспокойно ерзала и без конца повторяла одну и ту же фразу: «Второй, на Соломатина. Второй на Соломатина. Второй на Соломатина».
Чувствуя некоторую ответственность за ее судьбу, я пытался сообразить: «что это такое – Соломатина»? Сердобольная пассажирка подсказала: «Да ей после Литовского выходить. На следующей остановке».
Беспокойство ветерана нарастало.
Лицо старой женщины выражало испуг, глаза – мольбу о помощи. Я принялся громко ее успокаивать. Пассажиры отсека для инвалидов вели себя тихо. Казалось, эту старуху все тут знают. Моя речь психолога-любителя на нее не подействовала. Она достала старенькую телефонную трубку и, тряся ею перед моим носом, на удивление членораздельно произнесла нужный набор цифр, добавив:
— Сынок, спроси Алексея. Он встретит. Он встретит. Он встретит. Я заплачу. Я заплачу. Я заплачу.
Глаза старухи стали слезиться.
Мне стало любопытно взглянуть на ее «родню».
Номер телефона оказался правильный. Ее несомненно встретят.

На Соломатина пассажиры инвалидного отсека, оттеснив меня в сторону, понесли ветерана к выходу. Ее принял коротко стриженый уголовник Алеша, обряженный в скромную клетчатую рубашонку, серые брючки и мягкие коричневые сандалии. На его тюремное прошлое прямо указывало круглое бледное, как стена, лицо, покрытое мелкими шрамами. На руке, притворяясь дамской сумочкой, висела видавшая виды барсетка. Он бережно взял под руку столетнюю шмольницу и повел ее вдаль по тротуару, унося с собой надежду и сея разочарование.