Ангел

С самого утра день выдался солнечный, обязывающий к хорошему настроению. Так и было в общем – праздник ведь. О нем напомнила ребетня, которая забарабанила в дверь чуть ли не раньше песен соловья, который поселился на липе за окном уже как неделю. Спросонок не сразу понял, что происходит, пока жена одеяло не стянула:
— Вставай. Пасха началась…
За дверью действительно стояли первые праздничные гости – соседский шестилетний шишгаль Митька, размазывающий сопли по чумазому от крашеных яиц, но очень довольному лицу, и его ровесница «тили-тили-тесто» Маринка.
— Христос Воскрес, — говорю, позевывая.
— Конфетки есть? – деловито интересуется Митька. Маринка сгладить неловкость пытается:
— А то от яичек уже животы понабухали…- и покраснела.
Конфеты — так конфеты… Даю жмень, мол, только зубы берегите.
А на кухне с вечера ароматище – в коридор потянуло. Митька носом повел:
— А чем это пахнет-то? – и заглядывает под руку.
Это я впервые в жизни накануне попробовал кулич сделать своими руками. Большой получился, пышный, высокий. И вкусный, наверное…
— Ладно, разбойники, залетайте.
Смотрю, и жена из спальни идет.
— Ну что же, давайте чай тогда пить.
Да, правду говорят – талантливый человек во всем талантлив. Это я о себе шучу. Кулич, хоть и пресноват, получился на славу – нежный и воздушный, как облачко. Я такой хлеб как-то в одной глухой деревне пробовал, вспомнилось. И детям, смотрю, нравится – по большому куску за столом съели и с собой попросили. Не жалко. Митька в коридоре уже по взрослому поинтересовался:
— Святить носили, а то ем, может, впустую?
Нет, отвечаю, не носили, не особо мы в церковь-то ходоки. Мальчуган, прожевав, советует:
— Идите обязательно, батюшка водичкой побрызжет и потом год болеть не будете.
На прощанье сказал-таки «Христос Воскрес» и пошел с Маринкой на этаж выше.
…День как-то незаметно прошёл. Пока к знакомым сходили, похристосовались, пока, вопреки правилам, дома кое-где окна помыли, — свечерело. Жена митькины советы ни с того ни с сего вспомнила:
— Слушай, — говорит, — может, и правда в церковь сходить надо бы? Ведь сто лет там не были…
Ну а что, давай. Дело не хитрое, а, возможно, и полезное… В общем, собрались по праздничному, нарядные. К вечеру похолодало – весна все-таки, поэтому на пиджак куртейку набросил. Только к порогу – тёща появилась. Тоже поздравиться пришла. Что поделаешь, говорю супруге, оставайтесь, чайка попейте, а я уж если собрался, то один съезжу. На том и решили.

«Жигуленок» возле ворот кладбища, в центре которого у нас храм большой, оставил. Пешком в горку прогульнуться решил, могилки и памятники разглядывая. Кладбище старое, новых там только к родственникам хоронят, — тишиной, как мантией покрыто. Только ручейки что-то нашоптывают… От этого еще зябче стало. Плечами передернул и за сигаретами в карман потянулся. И тут слышу:
— Нельзя здесь курить, поругают.
Девушка, смотрю, лет двадцати, сидит на скамейке между могил. От холода трясется, зубами постукивает. Конечно, разве может простое платьице в апрельский вечер-то согреть…
— Замерзла, — говорю, — совсем. Заболеешь. Ждешь что ли кого?
Да, отвечает, нас здесь целая компания была. Теперь уехали все, а её забыли. Ни денег, ни телефона нет. А попросить стыдно…
Видно не судьба мне сегодня до церкви дойти. Но ведь доброе дело в праздник сделать – тоже зачтется. Ладно, говорю, отвезу, если недалеко. И куртку ей на плечи набросил, чтобы согрелась.
— Тяжелая она у вас, — улыбается.
А у меня там два яйца в шелухе крашенных лежат – в церковь приготовил по митькиному совету, чтобы здоровым весь год быть. Яйца ей отдал – еш, голодная, наверное. Нет, отвечает, дома две дочки ждут, им сохранит. Ну и ладно.
В машину сели, адрес назвала – и правда, не далеко, но пешком бы день шла.
Полдороги я нотации читал – что это за мода такая: в церковь на Пасху компаниями ходить. Тем более, что детишки дома.
— Я с мамкой живу, — рассказывает. — Она во внучках души не чает. Отца нет у них — матрос самый настоящий: в Новороссийске познакомились. Вот и наматросил, только имя и знаю…
Зачем же, говорю, родила?
— А как иначе, дете-то ни при чём. Бог ведь дал.
Да, дела… Вот тебе и молодёжь… Сидит деваха, в темнеющее окно грустно посматривает, думает о своей доле молодой, материнской. Обидно, наверное, так рано себя связывать, — погулять, испытать и напробоваться сока весеннего ещё хочется… Бог дал — не отказываться же…

Вот и подъехали к её дому.
— Спасибо вам, — глядит так серьёзно, — помогли незнакомому человеку. Сердце у вас большое, значит.
Да какой там…
— Вы только не уезжайте, я вам сейчас тоже яичек крашеных вынесу. Праздник ведь…
И упорхнула, даже дверцу в машине не прикрыв. Через минуту смотрю — на третьем этаже окно загорелось. Пришла, значит. Думаю, да чего я буду ждать-то — доброе дело благодарности не требует. Уже за руль взялся и тут понял, что она в моей куртейке убежала. Точно, значит, ждать придётся.
Через десять минут ругать себя начал — подозрения всякие в голову полезли. Но успокаивался — может, закружилась с детьми, про куртку забыла. Ещё через пятнадцать минут подняться решил.
Дверь самая обычная, без изысков. Звонить не стал, постучался тихонько.
Через минуту женщина уставшая открыла, смотрит вопросительно.
— Извините, — объяснить пытаюсь, понимая, что даже имени девушки не спросил, — я вашу дочь, наверное, подвез с кладбища только что. Она в моей куртке ушла. Вернете, может?
Женщина как-то недобро на меня зыркнула и говорит:
— А что же ты прямо в машине напился, что пошутить так решил? Совесть-то есть?
И тут в коридор две малышки как две капли выбегают:
— Баба, баба, кто это?
— Дяденька какой-то. Пошутить пришёл.
… Ничего не понимаю.
— Да нет, — оправдываюсь зачем-то, — я вообще не пью. Ваша дочь мне и про дочек, и про матроса своего рассказывала!
Мать лицом как снег стала. Дверь открыла, заходи.
Молча так, в зал заводит и головой в угол кивает:
— Она?
Господи, хорошо стена сзади была. В углу портрет той девушки, которую подвез. Чёрной ленточкой перетянут…
— Вчера сорок дней, как похоронили. У неё после родов осложнения были, два года промучалась. В церковь все ходила, для дочек счастья выпрашивала.
А я и сказать ничего не могу — сердце выпрыгивает. Только «извините» выдавил и в подъезд вышел. Чувствую, дышать не могу — окно между этажами открыл и стою, сам себе не верю. Ведь вот она, полчаса назад со мной в машине ехала. Живая.
Отошёл кое как, к машине спустился, сел в неё, а там — ещё духами пахнет
Да что же это такое? Сплю, может?

… Как домой доехал — не помню. Тёщи не было уже. Жена сразу поняла, что не то со мной что-то.
— Ты чего такой? — спрашивает.
Я и рассказал всё как было. Только, говорю, не осуждай и не смейся — правда все до последнего слова.
Она меня чаем с медом напоила и спать уложила — мол, утро вечера мудренее.
Восьми не было разбудила, уже собранная.
— Вставай, — говорит, — наверное, нам на самом деле надо вдвоём в церковь сходить.
Через полчаса и отправились.
Машину где вчера оставил. Идём, по сторонам смотрим. Молчим.
На том самом месте, на скамеечке, смотрю, куртка моя лежит… А на могилке ближней земля свежая. Жена остановилась, фотографии на крестах разглядывает:
— Ольгой твою вчерашнюю пассажирку звали, — рукой на такой же что и дома у неё, только маленький, портрет показывает. И слёзы по щекам.
— Молодая совсем. Домой, значит, к дочкам поехала… Ангела ты вёз.

… С тех самых пор я в чудеса верю. И кулич на Пасху сам пеку. Ведь именно с него и началась история.