Братишка, я так скучаю по тебе...

… По дороге в город Павлов и Антонов перетасовали нудный будний в пятничный прогульный. Ближе к вечеру однако, работа — волк, так требует их крови. Андрюха умничал и модничал типа логическим базаром и Павлик с ним не состязался, дымя волшебными самокрутками Ивана-самоучки. Сознание пыталось дать дёру, но он надел на вечного питомца обязательный ошейник с коротким поводком. Плюс намордник от обязательств. Не кусаться. — Паша… Па-ша. — Ай? — Где тебя скинуть? — К сестре хочу. — Дальше. — Кого хочу, туда и покачу. А адрес мой — Cicada.

Антонов прописался на двенадцатом этаже одной из «свечек» жилого комплекса «Цикада». Так-так, топ-топ, трезвеем ножками в обход кабинки скоростной, квартирка номер ш-ш-ш! Дон-дон. Сюрприз для его куклы. А это что за Кен? — А-а… доброе утро. — Bonjour. В двенадцатый час дня. — Парень отодвинулся в сторонку, позволяя войти хозяину благородных двухкомнатных метров. — Вы Павел, да? — Антонов разулся, исследуя зрением пока что невнятного кадра. — Он самый. А инфанта где? — Обещала скоро быть. Агния её куда-то умыкнула… — Ясно, не продолжай, сестрёнки развлекаются терзаньем кошелька. В бутиках подруг девицы старшей. Станислав? — Да. — Как-то мы всё с тобой не пересечёмся… Да я и у родителей бываю крайне редко, занятые люди. А дома ещё реже. Ада до сих пор с матерью в ссоре. Потому и радует меня собой. Ну ты конечно в курсе. Про твои проблемы с жильём я наслышан, сочувствую. — Ростом он чуть выше среднего, русоволосый, голубоглазый. Вполне себе среднестатистический. С маленькой бородёнкой, чему малышка — истая фанатка. Павлик направляется в личные покои, бухнувшись в двуспальную постель. Стасик за ним увязался, не дерзнувши за барский порог. — Заварить вам кофе? — Кофеварка-то в уме? Помнится, Ада её уделала каким-то… демоническим методом. Мне не понять. — У Стаса, кстати, замечательная улыбка, скромно-компанейская, и ямочки на щёчках. — Вся бытовая техника в исправном состоянии, хоть Ада и враждует с ней по несколько раз за день, но я поспеваю вовремя и катастрофы удаётся избежать. — Правильно, Стас, не подпускай её к технике вообще, которую она НЕ понимает и НЕ бережёт. Я ей сотовые как программы обновлял, вот такая принцесса мартышка… Стасик, у нас… обедами пахнет. Ты не повар ли случайно? — Профессионально, работаю в «Матрёшке», здесь, ну недалеко. — В том «чате» Ада висла постоянно, объясняя сбой явления домой «пищеварительными чудесами». — Ты там с ней познакомился? — Да. Она никогда одна не приходила, всегда с подружками. Они громко смеялись. Так разношёрстно. Ада сама по себе очень хорошенькая и смех у неё такой же. Беззлобный. Понимаете, Павел? — А что ж не понять-то? Не замолкай, говори. — Стас убрал руки за спину и оной приложился на дверной откос. — Очарованный ею, я стал допускать грубые ошибки в приготовлении простейших блюд вроде яичницы с беконом. Жалобы пошли. Меня, можно сказать, почти уволили. Я испугался. Настолько был болен её смехом и его непременным присутствием в моей жизни… В тот день всё так удачно получилось! Меня отчитали, и она на какое-то судьбоносное время осталась одна! Без всей этой свиты. Конец рабочего дня, воскресенье, я лично принёс ей свой самый волшебный десерт. Красотка засмущалась, а я покраснел, но скушала Ада всё до крошки. Подруги так и не появились в тот вечер. Мои руки обрели прежние силу и мастерство, голова — работоспособную ясность, а видение сервировки стало более красочным и сочным. Минусы сменились на плюсы, как жалобы на чистосердечные «спасибо» от сытых и довольных желудков… Я не настаивал на отношениях с углублением. Влюбился в неё напрочь. Мне достаточно было просто держаться за руки и в глаза смотреть, разговаривать о погоде. Быть платоническим её любовником… В свои тогдашние двадцать два я женщин не знал, так как старомоден и верю в силу чувств, хотел единожды и навсегда. Клянусь, мог бы ждать вечность и обернуться скелетом той девушки, ожидающей идеального принца, но не поддаться… пустышке. — Беременность входила в её планы? — Нет. Сидела в «Матрёшке» растерянная, одна. А у меня выходной, ребята позвонили, и я несусь… Извини, я перепутала даты. Я боюсь. Скажи, что всё будет отлично. Скажи, что я отличница. Скажи — люблю… — Антонов, потянувшись, поднимается, сворачивая к хранилищу всяко-разного шмотья и обнаружив насмешливый ноль в помятой пачке из кармана. — Вот как. Стасик, ты не дышишь? Забыл пополнить счёт своим гвоздям. — Нет. Даже и не вдыхал. — Это отлично. Курение убивает… как же муторно рыться в тряпье… ничего не понимаю… вот ты где! Убивает желание бросить. — ААА!!! Пашка!!! — Если б не живот девятого месяца, младшенькая с превеликим удовольствием запрыгнула бы на старшего брата. Но обнимает будь здоров. — Привет! Ты уже познакомился со Стасиком, да? — Ада единственная из всей семьи Антоновых была низкорослой, по братское горячее сердечко, в которое и дышала многосложным жаром. — Он тебе понравился? Он хороший! Супер! Да? Павлик, да? А ты кушал его пищеварительные чудеса? А почему ты стоишь у гардероба? Ты куда-то собрался? А с нами посидишь? Ой. Малыш толкается. — Потому что он устал тебя слушать. Пойдём попробуем, что там Стасик нам приготовил… Постой, солнышко. — Как же ему не поздороваться с истинным чудом внутри и не оставить на временном ласковом домике любимого всем существом племянника мягкий прикасанием привет. — Дай я его чмокну нежно-нежно.

Ада наседала на мучное, Антонов — на вторую чашку кофе, Стас оставил их вдвоём. — Ты совсем ничего не съел. — Не хочу, мне в офис надо, нервничаю. Детка, пользуйтесь комнатой, я не против. Вы реально туда не заходите или как? — Сестрёнка, подогнув к себе одну из ножек, ещё больше расплылась по алой коже комфортного углового диванчика, засовывая в ротик кончик указательного пальчика и щуря на «поганца» глазки. — А вот я возьму себе твои великие квадраты и двуспальное ложе императорское, а из меньших детскую сделаем. Рюкзак всегда гнал тебя из дома на очень продолжительные таймы. Он снова собран. — Теперь её кулачки разминаются в Пашкиных пальцах, возвращая тёплую кухню юности, где двухгодовалая Ада лепила тесто на его ладони и пекла «сосисочный пирог». — Ты постройнел, Паша. Кто ж тебя не кормит? Ты уезжаешь куда-то? — Не знаю, медвежонок, возможно, на неделю. Лучше две. Не уверен. — А чего разоделся? — Укороченная, суперлёгкая, махагоновая кожаная куртка, кварцевого цвета, недооблегающие, «левайсы», графитовая маечка, она же безрукавочка, с V-усугублённым вырезом и ненавистные аспидные «техасцы», чернеющие там у входа, уводящие, несносные, королевича из семьи на прелести пираток. — Соображай детскую, хорошая моя, давно пора. Материально ты подкована, да и в норушке этой всё такая же царица. Она твоя, если не станет вдруг меня. — Дурак. — Павел, улыбнувшись, поцеловал сестричку в огненность ланит. — Не дурак, а предусмотрительный. Завтра — туманная область, возьмёт и рассеется. Но не метры, наследница ты моя. — В куртку прилетает слабенький комочек из фольги. Ну вот. — Иди отсюда. Детина. И пусть Завтра тебя обрюхатит. Чтоб жило и росло внутри Завтра. — Ну пусть попробует. — Чтобы ты не думал от него избавляться!.. Панька, обними меня, пожалуйста. — Объятье вышло родственно-прощальным. Всего лишь на сегодня. Их много таких в прошлом, обидчиво-довольных. — Пока, золотко, звони мне. Если что. — Позвоню. — Приятна ноша на плече двух лямок с отпуском в придачу. Вперёд на пятничный улёт! С пересадками в неизбежности рабочего кресла. Р-р-р. — Стас, проводи меня, будь добр… — До зеркала громадного в далёкой от ушей сестры прихожей. — … и послушай. Ты знаком с понятием «избитая фраза»? — Сталкивался. — Good, столкнись ещё с одной. Обидишь Аду или ребёнка, я тебя закопаю. В самом прямом смысле. Доступно? — Не обижу. И в обиду не дам. — Красавчик. Таким и оставайся. Пока и удачи с подлинно мужской позицией слов на ветер не бросать.