Миниатюра. Захар.

Виктор крепко сжал вспотевшую ладонь любимой женщины, она не проронила и слезинки на похоронах родной его сестры, жизнь которой оборвалась мгновенно и виной тому автокатастрофа. Супружеская чета скрылась в тени ветвистого шатра единственной в кладбищенской земле взращённой ивы от жарких июньских лучей, скорбных лиц немногих присутствующих и склоняющей к молчанью атмосферы. Лея должна согласиться, она в первую очередь – родительница.
-Ты послушай меня, Ли, нутром плодородным послушай…
-Смени тон, я не твой «пациент на кушетке».
Разговор этот проклюнулся ещё тогда, за завтраком в обеденное время в воскресный выходной, когда Витю стошнило овсяной кашей после звонка рыдающей в трубку матери и сообщения о гибели везде спешащей Эльзы. Летящей с ветерком к удочерённой кнопочке на праздник в среде новых, удивительных наличием родителей, друзей.
-Хорошо. Скажу прямо: девочкой интересуюсь только я. Скажу правду: сейчас для неё открыты две дороги – назад под бюджетный колпак за тридевять земель отсюда либо же вперёд, в нашу теплокровную ячейку с мамочкой-адвокатессой и папочкой-психотерапевтом. – Виктор поднёс к тонким красноватым губам женскую «мужскую» руку, поцеловав колечко в правом безымянном из нежного белого золота. Горько-шоколадные глаза Леи готовы дать отпор. Каким ключом ты хочешь отпираться…
-У нас есть Захар, Витя. Который мне достался ну просто титаническим ломанием себя. Который стал мне воздуха профессии дороже. Который вышел копией тебя и лучше нас двоих, объединённых… Я никогда не соглашусь на второго ребёнка. Вплоть до развода… О-о-о! Возьми малышку за руку и пусть она идёт на путь второй.

Когда у шестилетнего Захара однажды появилась на законном основании ровесница-сестрёнка, он целый день просидел в своей комнатке при компании настольной лампы, за закрытой дверью, никого не впуская, рисуя гуашью разные картинки с преобладанием чёрного, отвратительного ему цвета. Мальчик обожал коричневый и все его красивые мамины оттенки, карий влился в радужки и сыну. Мамочка с отцом стучались к нему тихонько, произносили краткие слова, приглашали на обед и ужин, попадались в поле детского зрения и скромно улыбались, ловя «затворника» чаще на выходе из ароматной уборной, где обычно пахло свежестью скошенной травки, вообще чем-то приятным и не человеческим. Дамочку, заселившуюся к ним в просторную четырёхкомнатную квартиру на третьем этаже пятиэтажки, Захар встречал и раньше, несколько ничего не значащих раз, тётя Эльза называла её Лелей. И Лере иное, более мягкое, звучание сокращением двусложного имени определённо очень нравилось, серенькие глазки-бусинки становились больше. И ярче. Он запомнил смешной рот этой штучки, беззубый в нескольких местах, непонятные слова, выпадающие из него, постоянную тягу ручонок к кончикам тощих косичек с неконтролируемым выдиранием бледных волосков, за что тётушка не ругалась, но пальчиком ей волнующе грозила. Леля была худенькой, тоньше, чем Захар, а смеялась громко. Жила у бабули до мгновения «однажды» и виделась с его родителями по вторникам, пятницам и воскресеньям. Родные люди за чашкой вкусного какао, никогда вечером, лишь в середине дня, обнявшись на диванчике и посадив Захара в пуф напротив кушать чайной ложечкой ванильное мороженое, заговаривали с мальчиком о девочке, желающей найти полезную любовь. Он-то понимал, какую, качая сообразительной головкой в медной шапочке покладистых прядей, наслаждаясь сладким порционным вниманием и охлаждаясь раздражением к неизбежному члену их полной заботой семьи.