Шесть.1

Звуковое искусство не проникает в бумагу или компьютерный текст. Оно остается лежать в незатронутой области смыслопорождений и богоподобия. Поэтому собирать мысли, чтобы авторизоваться в утонченном, лучше в Призрачном павильоне на утесе Исчезающей Луны, там тишина и неплохая вода для чая в ручье. Рассвет выдается ватным. Водопад испаряется в тусклом утреннем воздухе. Что-то пролетает в тумане над изморозью: какая-то птица. На пороге затяжной зимы живется не тяжело, думается редко и о недолгом. От употребления выгорают гласные и теряют в скорости некоторые глаголы. Что до листвы а ну так-то тот чай в чайнике крепче, если перед чаепитием вымести дворик и разровнять грабельками песок в пристальном каменистом парке. А чай сюда завозят из Сычуаня, его доставляют в специальном багаже на барже, против течения Хуанхэ. Пишу напролет, как повелось, без выморок, валандаясь по тропинкам без дела, то ли стоя так, уставившись на пустую стену с расстояния одного шага. В настоящем, этого момента, письме имею к Вам сообщить некоторые детали об отмежевании общности из шести достаточно молодых человек, которую потеряло последовавшее крейсерским манером судно, под парусом, болтающимся как тряпка. Две экспедиции с целью спасти хотя бы одного или двоих потеряли след в однообразном колебании волн, словно представленных одними и теми же двумя водяными каплями. Посреди выговоренного задним числом сквозило запоздалое предощущение одной на всех шестерых беды; а с одного из бортов исчезла лодка, и кроме того, мнится утраченным и отзывается голодающей голограммой некоторый список явлений, прежде не составлявшийся и удививший — в состоянии составленности — даже старых глядельцев из бочки, оставленных коротать безымянное о горизонта об остальные, отсталые, хотя и не столь неумолимые, азбучные фаланги: фонарики, нож, чистые тряпочки из столовой, ракетница и ружье, бинокль, радио с батарейкой, сухое молоко и несколько галлонов питьевой воды, шесть зонтиков и мазь для загара, сейф из каюты помощника капитана с четырнадцатью миллионами условных валютных ценностей, книга из библиотеки «Как выжить, если ты попал в океан», мясо и овощи со склада, а также хлеб, масло, печенье и особенно много чая, больше ста килограмм. Насколько больше? Может быть, всего на два или там три? Ну, я не знаю, я не располагал достаточным временем, чтобы завершить измерения на подобной вот этой высокой ноте. Я то и дело бываю выбит из колеи устного пересчета, ведь эти самые дни на излете осени весьма оживленно теряют накал. Невнятные, едва затеплившись, они рано сходят на нет, и в скоропостижно выпавшей темноте доводится возвращаться на невзрачный зрительный ощупь. Бывает, что и письмо создается из разновеликих клочков и выглядит как бы немного пьяным или не в себе. Разве не обязан присутствовать в блуждающем плавании врач или иной умелец оказать помощь при непредвиденном? Таковой подразумевается. И, безусловно, я не позволил бы себе обеспокоить вас неурочно и послебуквенно, если бы в нашем несчастном и несмешном случае судовой лекарь чуть ли не возглавлял операцию по экстраполяции денег из сейфа.

Событие развилось в неразбериху, распалось в бестолковой и сутолочной нелепице, утратило линию голой горизонтальности. Доктор уехал и больше не принимает по пятницам. Нет, вот берите капли, это от энтропии. Идите домой и там пейте их. Да, и натощак тоже. Разговаривайте зря о зрительном и о разном. Не столь обязательно быть в исключительном курсе, чтобы мало-мальски судить, судача, об этом или хотя бы вот например о том. Смотрите сначала, переходя дорогу, левее, а после вправо. Уделите внимание тощей роще растений на подоконнике, и они отплатят сторицей за вотщую толику. Помню почти сегодня, как мое предшествующее послание невпопад вызвало реакцию, бестолковый и кривой резонанс, и мне, чтобы избежать контакта с одетым в спортивное исполнителем силового решения, часто перепадало частями исключать себя из числа привычно приходящих в определенные времена. Цветы на моем попечении пересохли, повяли и практически обратились в тлен. Скукожилась сансивиерия. Околел олеандр. Танатировали традесканция и тещин язык. И только один невзрачный и старый кактус не отступил перед палой поступью постыло захромавшей судьбы. На пороге моего дома меня объял запах. За раздвижной дверью с украшениями из самшита он сгустился в терплый текучий настой и распахнул тени и оттенки тем. Поспешно, не мешкая, затеплил я тогда лампу и — на ходу выпутываясь из мешковатого кимоно и пары стоптанной об улицу обуви — в невпопаде недоумения устремился в давно не навещаемое мной помещение. Источником яркой перцепции являлся, торча из высохшего горшка, пыльный и покосившийся эхинопсис. Его ветхое тело в шрамах выпростало волосатый стебель с белой глаукомой цветка. Итак, итого и так далее, не теряйте надежды. Не тормозите и отвергайте приграничные условности поведенческих стереотипов. Никогда не настаивайте ни на чем. Не соглашайтесь свидетельствовать и передавать эстафету. Живите, изнеживая желания, долго и — по возможности — странно. Не поспешайте и больше ходите выпестованным прилежным пешком. Избегайте излишеств. Опасайтесь остаться в узах, пренебрегая гиблой гиперболой. По длинному, покрытому водорослями, волнорезу, с которого, бывало не раз и не два, мы удили и рыбу, и мидии, идя, уходите в сторону новых черт. А непосредственно перед нами пели, переправляясь через канал, унылые гондольеры: о небо, нам будет радостно умереть ничего не нашедшими под тобою. Плелась по пустому небу луна. Я бесследно прождал вас в укромном углу, у панорамных окон на океан, где мы с вами выкурили бы травы с арабом, заикающимся на месопотамском, и он подтвердил бы, кивая, как вялый Альцгеймер, что на тропинке между забором с надписью «Danger» и зданием цеха некто выстрелил в человеческое колено из Colt Anaconda. И позже, уже совсем изжив жест, одними губами бы исшептал, что там же, в цветении полевых лилий, примулы и календулы, а также пасторального лопуха, этот выше помянутый выбежал за угол, когда отвернулись смотреть, как корчится и кричит человек с выпученным от боли лицом. Удалялся взначай и неровной, беглой, как pizzicato, походкой того, кто уклоняется от оси полудня. Понимал, что теперь он совершенно свободен, а потом его выследят и, скорее всего, подвергнут местной разновидности казни.

Дело в том, что у самой дальней стенки контейнера в упаковках плотно утрамбованных плиток филиппинского амфетамина установлено взрывное устройство с магнитным пускателем. Пожалуйста, не пытайтесь там что-то двигать. А как я заберу? А зачем вам забирать? Просто попробуйте побывать там, ожидая, когда вернется он сам. Но у меня не так много времени, если вдуматься. Это не займет больше одного дня, вы не успеете заскучать. Хорошо, я возьму с собой почитать что либо. Но будет ли у меня возможность сделать с ним все, к чему потечет дао, я имею в виду, потом? Ну как бы да, он нам, как кажется, не особо нужен. Вам не нужен врач? Нам не нужен амфетамин. Что касается доктора, то мы также не видим исключительной необходимости в его ярко выявленном, непреложном присутствии. Профилактические мероприятия соблюдались и, мы полагаем, будут соблюдаться в дальнейшем. А если, упаси Посейдон, что-то пойдет не так? Мы мерцающе выскажемся в том смысле, что переменная — на взгляд наблюдателя — выбрала одно из числительных положений, но в целом все не настолько плохо, чтобы вот так взять вот и сжать, уложив в руки лицо, все вещи в их жестко атрибутированных пропорциях. Все же все, как и всегда, расплывчато. Вот, например, вам ведро с мутной водой, и идите лейте его на мельницу. Живите на берегах и ждите, оставляя после себя калейные календари погоды. Дышите на ладан за заиндевелой плеврой иллюминатора. Вслушайтесь, наконец, в склянки. Прижатым за дверью поздно мыслить, как выйти из них самих. И все-таки, меня беспокоит одна возможность. Да, и какая же? Что, если — выйдя из — в себя не вернется он сам?

На этот ускользающий счет вот вам инструкции. Он освежит общение с одним из своих пациентов, знакомым с обстановкой на острове. Так как лодка не оборудована ни парусом, ни мотором, они наймут команду из четырех отчаянных человек, не чуждых искусству грести веслами дни напролет. У него беспрепятственный сонм сочувствующих. В течение некоторых лет практики он симптоматизировал впечатляющий список навязчивых состояний как у элитарных сотрудников, так и у обыденной матросни. К нему спотыкались с депрессивными эпизодами, перемежаясь, хромали с истерическими расстройствами, порывисто устремлялись с шизофренией — и никто не возвращался в свояси неутешенным. Преодолевать аутогенное чувство греховности нелегко. В ходе личной беседы в креслах он устанавливал индивидуальную девианту отклоняющегося поведения и назначал дозу амфетамина в изысканной паузе между стимулирующим воздействием и параличом. Беседа обрывалась на полузвуке, терялась в перфорации смысла. Доктор какое-то время сидел молча, с закрытыми глазами и длинными пальцами рук, сформировавшими домик с двухскатной крышей. Потом он вставал и открывал глаза. Опускал руки. Шел к двери и поворачивал ключ. Возвращался. Сдвигал малозаметную потайную стенную панель из синего дерева с инкрустациями серебряными слонами. Доставал из подсвеченной ультрафиолетом ниши пакет с разновеликими капсулами белого, терракотового и розового оттенков. Ложку, зажигалку Zippo 1941 Replica, шприц и ватные шарики. Присаживался за отдельно расположенный столик. Заваривал в ложке капсулу.

Не спеша пишите сюда о главном, обычным почтовым почерком, не умалчивая и о нечаянном. Между нами не двуязычие. Любопытна любая личность — ведь люди так и не научились приходить вовремя, оставаться на высоте и умирать не разорванными на исчезающие фрагменты. Это волнует. Левая и правая рука редко встречались вместе, а потому им приходится помнить себя в продолженном изъявлении искусственного истукана я и его испытываемых инструментов. Левой рукой он пережимал бицепс, а правой брал контроль из вены в перетекающей мышце на локте. Медленно инсулировал теплый раствор свободного основания внутрь. Через шесть секунд зрачки человека увеличивались вдвое. Во дворике продолжалось утро и распылялся на цветовые облака день. Позже и спустя распогаживалось. Слеза или капля пота катилась по быстро пересыхающей коже. В капиллярах мерцали нити огней, и в горле взрывался горячий и долгий вакуум. Нравственные ориентиры терялись где-то в пазухах правильно подобранного интерьера. Человек начинал извлекать эстетический камертон из ровного исчезновения настоящего. Они закуривали, но разное; потом приступали пить чай. Нечетко очерченное в четырех словах растечется по палубе мокрым полотенцем глубокого непонимания. Убогое станет унесено быстрым боковым ветром. Как вы вообще сами? Неплохо.

— Читаете что-нибудь?
— Не без этого.
— Разумеется, не о чем?
— Какой там. Отдаю предпочтение как. Что до о чем, так то прошлые, где-то пустые дни.
— Заметно ли уплотняется посекундное?
— Весьма и весьма. Секунды капают себе на истертое одеяло будней. Однако, дождя пока нет. Но как бы облака опустились к земле, каплями пропитав воздух. Как вот у вас, если бросить взгляд за запотевшее. Виды удаляются в хроматические ряды.
— Действительно, здесь приятно. Случается все словно бы само собой. Облака окутали горы Уи, и здешний улун мягок и очень тонок.
— Немного сушит во рту.
— Это нормально. Но вот отведайте этой трубки, забито как раз под ваш исключительный случай.
— Не прогадаю?
— Что вы. И цзин на сегодня обещает облачную прохладу и стойкость, если бы не храброе бессердечие.
— Сердце вообще не чувствую.
— Вещество высочайшей очистки. Без примесей. Говорят, розовый гуаньдунский фосфор привносит большую тягу в готовые к употреблению формы, но мы — в нашем обычае — посматриваем на вещи с простым и не взыскующим большего отношением.
— Ну вот, а во внеурочное я располагаю временем, чтобы успешно осуществлять контрабанду. Гуань инь, до тонны за раз. Вполне мог бы, сочувствуя вам, посодействовать.
— Мы подумаем. Чай пригодится в дороге. Чисто чтобы не спать.
— А как вам удается не отдыхать, ведь этот вот водопад неумолчен и ночью?
— Да просто не спим, и все. Уже много пронзительных и неповторимых лет. Нам здесь не глохнется на тропинке по гребню утеса. Не оглушительно переходя мостик, перекинутый через поток у подножия водопада. Как правило, никогда не анализируется раз'единенно.
— Они при вас?
— В надежном источнике.
— На острове нас подхватит бодрый аэроплан. Чтобы не сказать, самолет. Можно будет взлететь с полосы в джунглях и добраться, теребя четырьмя винтами, до самого, что ни на есть, материка.
— Вот и чудесно. Так и начнем сегодня, чуть позже, как только выйдем отсюда. Сначала вы, потом я.
— Не наоборот?
— Можно и наоборот. Но только зачем?
— Действительно. А что с выражением лиц?
— Лица пусть будут обычней некуда. Выдавленные в ничто, пока тела ходят в лес, на работу или стоят в очереди за пособием по обездомленности. Забудьте все, обо всем, всех и все такое. Давайте обратимся к нулю, чтобы чуть ли не стать им самим. Начнем, став им, наконец, отсюда. Что-то будет являться словно бы само по себе. Как капли росы в узлах раскинувшейся в укромном сияющей паутины. Остановимся на одном или одной. Одного миллиона нам хватит?
— Достанет и значительно меньшего. В прошлый раз все обошлось в половину или возле того.
— И предпоследнее. Купюры измяты, размыты, обуглены, очень ветхи.
— Этим повествовательным фигурам не интересна судьба ваших денег. Они, в некотором роде, энтузиасты. Причем, абсолютно бесповоротные.
— Тогда так. Встретимся на закате где-то у нижних палуб. Я буду в тельняшке телесного цвета.
— А я приду голым, но с узелком, в который и уложу всю свою одежду.
— Хорошо.
— Да, неплохо.
— Да.