Хозяин трактира ссорится с сыном (Глава 1)

Твердой тяжелой походкой по пустой улице шагал Федор Константинович Крушин. Темно-синие злые глаза, прямой, чуть заостренный нос, плотно сжатые губы. Если вы не знали Крушина до сей поры, то вы точно сказали бы про него: «Что за ужасный старик?!» К тому же на щеке мужчины красовался косой рубец, и при солнечном свете могло показаться, что шрам начинал кровить. Добавить еще старое пальто, зонт тростью да черный цилиндр (так, для собственного удовольствия), и вы получите Федора Крушина, владельца местного трактира «Синие ели». Необходимо также знать о нем, что всю испорченность его характера на себе ощущал сын Виктор. Об отце он говорил так: «Мне иногда кажется, что Бог создал черта во плоти. Где же еще батюшка мог взять для своей душонки столько пошлости, цинизма и дурного тона? На него только взглянешь, а он уже высказал тебе пару ласковых». Но пока мы попусту сотрясаем воздух, «черт во плоти» уже дошагал до старого ветхого моста, переброшенного через грязную мелкую речушку. А за мостом как раз и располагался трактир Крушина. Это была крепкая деревянная постройка с выцветшими буквами «Синие ели» на уже давно проржавевшей пластине.
— Верка! Где эта сколопендра?! — только войдя в свои владения, пробасил Крушин.
— Федор Константинович, вы же сами Верку послали за водкой на местный рынок, — напомнил хозяину плотный немолодой бармен Швырягин.
— Без тебя знаю, толстяк! — прикрикнул на мужчину Крушин, но Швырягин только устало посмотрел на пришедшего. За столько лет он уже привык к нескончаемому гневу Крушина. — Верка давно водку купила, видал я на улице, в ящиках стоит. Я спрашиваю, где сейчас она шляется?!
Бармен только пожал плечами. Крушин тяжело вздохнул и прошипел:
— Если эта шлында опять опоздает к ужину, то я ни капли не удивлюсь.
Он скрылся в своем кабинете, где его ждала кипа бумаг: счетов, договоров и прочее. Документы на меня навевают скуку, поэтому оставим Федора Константиновича одного и переместимся на другой конец города, где вышеупомянутая Верка прогуливалась с молодым человеком.
Вера была девушкой не совсем того поведения, которого бы ей самой хотелось, но не будем оскорблять ее грязными словами. Просто заметим, что добрая половина мужчин наведывалась в «Синие ели» не для того, чтобы поесть и выпить. Верке было чуть больше двадцати лет. Ясные зеленые глаза, пышные русые волосы и, конечно, роскошная фигура буквально пленили мужчин. И их совсем не смущал ее довольно скудный гардероб: широкая длинная юбка из плотной ткани темно-серого цвета, старые башмаки, прохудившиеся в нескольких местах, зато аккуратно заправленная клетчатая рубашка да шаль, черная крупной вязки.
— Вера Антоновна, как вам нынче погода? — поинтересовался молодой человек, по внешности которого сразу было понятно, что он иностранец.
— Погода, как кот мартовский, все воет и воет, — нехотя ответила Вера.– Давайте лучше за вашего батю поболтаем или за еду вашу заморскую.
— А чем, Вера Антоновна, вам…
— Ой, да прекратите! — вспылила девушка. — Будет вам известно, дорогой мистер гость, что для здешних я — Верка. Все меня так кличут, и вы будете, коль не считаете себя исключительным.
— Но это же некультурно… — вновь начал иностранец, но был перебит.
— Со своей культурой ты тут быстро окочуришься. Или научись вести себя по-человечески, или проваливай — плакать никто не будет.
Тут Верка как бы невзначай заприметила того, ради кого, собственно, и пришла сюда под предлогом прогулки с гостем. Она довольно грубо приказала иностранцу ждать ее, а сама поспешила к другому со словами:
— Что, Витя, мамку навещал?
Виктор Крушин поднял свои красные от слез глаза на девушку, но голос его был тверд и равнодушен:
— Тебе-то что? Я погляжу, ты, Верка, сегодня занята? — Виктор слегка кивнул в сторону гостя.
— Не ревнуй, Витенька. До вечера я всегда твоя, не забывай.
— Насколько я знаю, сейчас утро, а ты уже с клиентом.
Верка оставила это без внимания. Она начала поправлять ему галстук, который не нуждался в уточнениях.
— Заказ главы. Личный, — тихо сказала Вера и отошла от мужчины.
— Ты там поаккуратнее, Верка, иностранцы — чужаки, от них не знаешь, чего ждать.
— Неужели я слышу заботу в твоем голосе, Вить? — спросила девушка и растерянно посмотрела на него.
— Думаешь, мне приятно будет узнать, что ты слегла с позорной болезнью, а потом выслушивать от отца, что нам срочно нужна официантка?
Верка погрустнела. Она поняла, что Виктор просто потешается над ней. «Легко смеяться над подстилкой, когда сам и образование имеет, и работу приличную», — подумала девушка и уже собиралась вернуться к «заказу», но вдруг почувствовала на своих плечах крепкие мужские руки.
— Конечно, я за тебя переживаю, дурочка, — прошептал Витя ей на ухо, слегка приобняв, и уже громко добавил: — Увидимся в трактире, Верка.
Мужчина проводил взглядом уходящую парочку. Что до Верки, то она, конечно же, была влюблена в Крушина-младшего, а вот Виктор не питал к ней взаимных чувств. Он лишь безумно был к ней привязан, не представляя и дня без нее. Как же можно прожить без этой чудной хамки, которая всегда рядом… Безответная любовь или безграничная привязанность: какая из историй в итоге принесет больше боли, покажет время.
Виктор не спешил идти в трактир. «Не стоит отцу видеть мои слезы», — подумал он и направился к старухе Грильяж, получившей свое прозвище не за любовь к конфетам, а за твердость и принципиальность. Для этой бабушки не существовало разных точек зрения, широты мысли и прочей философии. Грильяж жила на чердаке у местных богачей, которые свято верили ее гаданиям, а она этим пользовалась. Виктор часто навещал старую женщину, ведь она была другом отца.
Пыльное и ужасно захламленное жилище в полумраке казалось чем-то таинственным и, несомненно, притягивало. Грильяж, седая, с дряблыми руками и морщинистым лицом, сидела на полу в каких-то обносках и раскладывала карты.
— Доброе утро, Грильяж! — с улыбкой поприветствовал Виктор старуху.
— И тебе, Витенька, и тебе. К мамке захаживал?
— Захаживал. Могилку прибрал немного, а то всю перекосило.
— Как там она? — старуха явно пропустила все сказанное мимо ушей, но Крушин не обиделся, потому что знал: Грильяж не способна сосредоточиться на всем сразу. Она продолжала заниматься раскладом.
— Знаешь, на жизнь не жалуется, — ответил Виктор.
— О, узнаю в тебе Феденьку. Сарказм здесь лишний, мальчик мой.
— Кстати, насчет отца: люди говорят, что он собрался уезжать.
— Люди все равно что голуби, ворковать только умеют. Или ты обучился птичьему языку?
— Обучишься тут, как же. Погадаешь мне? — Виктор не верил в это, но подобная глупость помогла бы ему расслабиться перед встречей с отцом.
— Бери-ка ты ноги в руки, Витюш, и проваливай побыстрее. Я не гадаю неверующим, — старуха зло посмотрела на него и окончательно потеряла к молодому человеку интерес.
— Грубая ты, Грильяж, хотя у отца гонору побольше будет, — напоследок сказал Виктор и покинул чердак.
Как бы он ни тянул время, но пришла пора идти в «Синие ели». И снова пустая улица, снова ветхий мостик и речушка. Виктор зашел в деревянную постройку, перебросился парой фраз со Швырягиным, грустно посмотрел на осиротелый стул Верки (она всегда сидит тут утром) и немного помедлил, прежде чем постучать в дверь и войти. Каждая встреча с отцом давалась ему тяжело.
— Здравствуй, пап. Как дела? — Виктор сел на обшарпанный стул возле выхода.
— Так разве себя ведут приличные люди? Не видишь, отец работает! Нечего так голосить! Молча вошел и молча сел, — жестко произнес Крушин, не отрываясь от своих бумаг.
— Не обучен манерам по вашей милости, папа, — съязвил сын.
— Ты мне еще поговори! — Федор Константинович посмотрел на него с ненавистью и громко стукнул кулаком по столу.
Виктор был невозмутим, даже позволил себе закинуть ногу на ногу и закурить.
— Не смотри так. На меня уже бросали такой взгляд. Заходил сейчас к Грильяж.
— Как там старуха? — немного смягчился Крушин. Когда разговор заходил о его друзьях, он откладывал все свои дела.
— Ничего. Руки трясутся, голос, как у больной.
— Жива еще, и ладно, — отозвался Федор Константинович. — Чего расселся?! Кто работать будет?! Живо!
— Ты меня жизни не учи. Уже ученый, — тоже повысил голос Виктор. Он медленно поднялся и, играя трубкой, начал ходить из угла в угол. — Ты лучше скажи: к маме ходил?
Для хозяина трактира будто время остановилось с этой фразой. Он машинально посмотрел на фотографию в рамке, что стояла на столе. На снимке молоденькая девушка: доброе лицо, мягкие черты, но грустные глаза. Когда было сделано это фото, Федор уже знал, что будет с его женой. Он перевел взгляд на сына и в тысячный раз убедился, как же Виктор похож на мать.
— Я спрашиваю: ты к маме ходил? — голос юнца вернул мужчину из тяжелых воспоминаний.
— Нет, — просто ответил Крушин.
— И, похоже, не собирался. Люди поговаривают, ты спутался с «миловидной девчонкой» Усатого барона. Конечно, тебе не до своей жены. Позабыл ее точно! — раздраженно бросил Виктор.
— Ополоумел совсем, стервец?! Нинка мне в дочки годится. Я и отношусь к ней как к родной. Барон — мой друг. Хватит об этом!
Крушин-младший вдруг резко остановился и с издевкой произнес:
— Жаль Нинель, раз она тебе родная.
Федор Константинович медленно отложил очередной договор. Его щеки побледнели, проступили напряженные скулы, челюсть сжалась; он откинулся на спинку кресла и, прожигая взглядом Виктора, спросил:
— Ты намекаешь, что жалеешь о своей причастности ко мне?
Сын в два шага преодолел расстояние до стола, перегнулся через него, затянулся и выпустил кольцо дыма прямо перед лицом отца:
— Я не намекаю. Я прямо говорю.
— Ты — безмозглый паршивец! — за криком последовала пощечина.
Виктор не ожидал такого поворота событий. Он, конечно, знал о вспыльчивости Федора Константиновича, но до рукоприкладства еще не доходило.
— Ты меня никогда не любил, — прошептал парень, глядя в пол. — Хорошо, что это взаимно. Нет ничего лучше взаимности.
С этими словами отец и сын, навсегда потерянные друг для друга, встретились глазами. Оскорбленный Виктор ушел, хлопнув дверью. Крушин-старший, совершенно опустошенный, обратился к фотографии жены:
— Как же, Иришка, так вышло? Я виноват перед тобой.
В кабинете воцарилась тишина. Через некоторое время часы на стене пробили полдень. В этот момент владелец трактира уже купил в цветочной лавке желтые хризантемы и стоял у входа на кладбище.