В одну из тысяч ночей.

— Мать, спишь?
— Сплю.
— Как спишь-то, если отвечашь. Спит она. Слышь?
— Ну…
— Гну. Фонарек далеко у тебя?
— Под подушкой.
— Ну так посвети. Не видать ни зги.
Она достала из-под подушки фонарик прошлого века и высветила для него угол.
— Иди, иди, Чалый.
Почему «Чалый», ни она, ни он не знали. Чалый, да и все тут.
Минут через пять, его кровать тихонечко заскрипела, вбирая в себя постаревшее и похудевшее тело.
— Мать, а мать.?
— Гнать. Чего тебе?
— Да так. Забыл уже.
Покряхтывание, ворчание и все стихло. Верные ходики прошлого века привычно постукивали, забирая их время.
— Мать, а мать?
— Ну.
— Пну. Что молчишь-то?
— Не молчу я. Тебя слушаю.
— Это… все спросить тебя хочу.
— Ну, началось «что-где-когда». И пошто тебе не спится?
— Помирать, мать, страшно.
Ее всегда смешили его детские страхи. Вроде такой большой, сильный, а пауков да мышей боится. Теперь вот и смерти.
— А чего ее бояться. Не змей-горыныч, триста лет жить не будешь.
— Да это понятно. Опосля тебя боюсь помереть. Давай лучше я буду первым.
— Ну, будь если так хочется.
— Я там познакомлюсь с кем надо, договорюсь… а потом уж и ты подгребай.
— Вот, дурак старый. С кем это ты там, договариваться собрался? Договорщик нашелся.
Время ночи источалось под невнятный шепот. О чем уж её старик рассуждал, ей не интересно. Они давно уже вобрали в себя друг друга, передробили, перемешали и слепили одно — целое и неделимое.
— Зоя, слышь?
Из-под полудремы буркнула:
— Не знаю я куда подевались эти сорок рублей. Спи.
— Я все думаю, кто их спёр тогда? Вроде и не заходил кто чужой. Надо ж… Неужто кто из ребят? Не хватало еще чтоб воров вырастили.
Его мало беспокоили дни настоящие. Они мелькали или тянулись, но никакой особой ценности уже не представляли. Зато, что было сорок лет назад, помнилось в мельчайших подробностях, и по-прежнему либо радовало итогом, либо огорчало.
— Ты там говори, да не заговаривайся. Нечего на детей поклепы возводить. Я взяла деньги и Надьке пальто купила. Девку секретарем комсомола выбрали, а у нее пальто выше колен и рукава до локтей.
— А пошто столько лет молчала!!! Я, чисто, извелся весь.
— Боялась я. Сначала боялась, что достанется от тебя, а потом надеялась, что забудешь. А ты смотри-ка всю жизнь помнишь.
— Я бы что, на пальто не дал?
— Не дал бы. Ты, Гриша, лодку запотеял брать, будто рыбак такой заядлый. Вот и боялась я что ты утопнешь в первый же день. Обмыл бы с мужиками и утоп.
— А… это ты будто бы меня от неминуемой погибли спасла и дочу за мой счет приодела. Ну спасибо тебе.
Старик обижено помолчал и продолжил:
— Да и не утонул бы я.
— Ага. Такие не тонут.
Старик решил немного обидеться. Это ж надо столько лет молчать про сорок рублей. Он же тогда первый и последний раз деньги скопил.
Чуть успокоившись, задремал. И очутился там, где потерялись сорок рублей. Покос. Трава изумрудно-зеленая вся в цветах. Утреннее солнце искрит росой. Отец, он и брат Иван идут друг за другом в прокосе. Зоя с ребятишками Сережей и маленькой Надюшкой ждут их в конце полосы. Тепло, радостно, привычно и спокойно.
Эту картину прерывает темнота. В дрему врывается пыхтящий паровоз, который слепит. Испугано открыл глаза. Старуха, подсвечивая себе фонариком, идет в угол.
— Тьфу… испужала до смерти. Паровоз старый привиделся.
— А ты не подглядывай.
Чуть порозовел небосвод, оба уснули. Когда тьма уходит, становится не так страшно.
Она проснулась, когда солнце, сквозь незатейливые занавески, жизнеутверждающе хозяйничало в горнице. Было до боли тихо. Ходики перестали отсчитывать время. Оно остановилось. От этой тишины ей стало сначала не по себе, потом страшно. Боясь взглянуть на кровать мужа, старуха, зажмурив глаза, окликнула:
— Гриша? Дед?
Не получив ответа, разразилась немощным криком. Ай… яяя…
— Мать, ты чего это? Зой, тебе плохо?
Перепуганный старик гладил ее по руке.
— Ты, старый Чалый, пошто ходики-то не завел? Страшно ить.
— Забыл, мать, забыл. Счас я. Вставай не бойся. Глянь какое солнышко. А ты сразу вопить. Я печку подтоплю, чайник поставлю. Вставай, Зоя, вставай милая.
Завтракали молча, каждый думал о чем-то своем, а по сути об одном.
— Живем, мать, с тобой как в круглосуточном детсаду. Ням-ням, а-а, бай-бай. Не зря же говорят малый да старый. И что живем?
— Живется, вот и живем.