Замуж.

— Доча, спишь?
Катерина не подала виду, что не спит.
— А, ну и ладно… спи-спи.
Катя ловила такой знакомый и любимый с детства запах отца. Мама ее предупредила, что отец перед свадьбой хочет сказать ей что-то очень важное. И вот он крутится уже три дня перед ней и никак не осмелится. Завтра свадьба, да и время уже позднее. У невесты и так легкий озноб перед предстоящим событием. А тут еще отец с важным сообщением.
Что ему не спится, не сидится, не дышится. Как будто в первый раз. Двух старших дочерей одну за другой отдал, и даже бровью не повел.
Алексей о своем страдает. Жена Вера вся в заботах о дочкиной свадьбе, даже и не думает ему помочь. «Блажь все это. Напридумывал себе не пойми что. И даже не думай ничего говорить. Ничего не было, и все». — и помчалась по делам. Катюшка вся от счастья светится. Ласточкой летает. Ей на работе неделю отпуска дали перед свадьбой. Вот она своим присутствием все пространство вокруг него и заполонила. Куда не пойдет, везде на нее натыкается. То поет она, то смеется, то возле зеркала крутится. А то вдруг глаза сильно-сильно зажмурит, к отцу прижмется и не шелохнется, и он дышать перестает.
Одно спасение от дочкиного ликования, в мастерских у станков прятаться. Только какая это работа. То одну деталь запорет, то другую. Ладно, хоть мужики не спрашивали что с ним. Все знают: Михалыч свою любимицу замуж отдает.
Прислушался к дыханию дочки. «Спит моя кровинушка и не знает, что ей завтра предстоит» — комом слова застряли. Тихо хотел этот ком проглотить, да швыркнул невзначай. Получилось звучно.
Катюшка едва сдержалась, чтобы не засмеяться. Глаз чуть-чуть приоткрыла на отца посмотреть. Стоит он на коленях перед ее кроватью, и дышать боится. Так жалко его стало, тихонько по огромной ладони погладила.
— Пап, ну ты чего?
Вздохнул. Может и права жена, блажь все это. Но слова, помимо его воли, уже заготовленным текстом приобрели самостоятельность.
— Доча, мы с мамкой за пять лет с основной задачей справились. Еще когда с Веруней встречались-женихались, задумали что детей у нас будет трое. А кто именно, не обсуждали. Решили так: трое, и неважно кто. В душе-то я, конечно, сына очень хотел. Поэтому, после Надюшки и Любушки, перерыв сделали, чтоб уж наверняка. Верочка тобой тяжело ходила, я прямо весь извелся. Токсикоз мучил, отеки на ногах и сама как-то даже подурнела. Эта беременность совсем на предыдущие не была похожей. Вот мы и решили – сын будет. Одна только бабка твоя, как накаркала: «Вера всю свою красоту девке передала. Вот увидите».
Стоял я, доча, под окнами больницы и как приговора ждал. Страшно за мамку твою было, все-таки маленькая она у нас, хрупкая. Ты вся в нее. Тут окно открывается и: «Алексей, у тебя девочка. Такая красивая!» Наскоро сказала акушерка и форточку захлопнула. Понимаешь, доча, она сказала не у вас, а «у тебя».
Пока говорил, вспотел весь. С колен на пол сел. Так вроде, получше стало.
— Мы тебя обмывали всей бригадой. Мужики меня поддерживали: «Ничего, Лёха, были бы девки – парни набегут». Сменщик мой Егорыч как сказку: «Три девицы под окном…», а Ванька забулдыжник, испоганил все: «Лежали пьяны вечерком…»
Память на миг высветила выкатившиеся глаза и пену у рта обидчика.
Михалыча передернуло.
-Да не бил я его, доча. Так за грудки схватил, да потряс малость, а он возьми да и посиней. Пятнадцать суток дали. С тех пор, Катенок, я ни-ни… Грамма не выпил.
— Пап, а ты что сказать-то хотел?
Все- таки трусливо, это мужское племя, до исповедей и правды.
— Доча, года через два Ванька помер. Что-то все-таки я повредил ему в горле.
Выдохнул и еще раз испариной покрылся. Помолчала чуток любимица его, да и обыденно так выдала:
— Папка, а зачем ты мне все это рассказал?
— Виноват я, Катюшка, перед тобой сильно.
— В чем?!
— Так ведь сам день твоего рождения испоганил водкой этой проклятой, да и то, что с дураком связался.
Руки тряслись мелкой дрожью, сам мокрый был.
— Папка, а я-то тут причем? Ну, умер там когда-то, какой-то дядька от пьянки.
Все уже забыли и про него и про твои пятнадцать суток.
С глаз как пелена медленно так сползла. Дыхание выровнялось, да и сердце из плеча, куда минуту назад родником било, на место встало.
— Да и правда твоя, доченька. Ты тут не причем. Так, что-то втемяшил себе в голову, что и самому не разобраться. Ты прости меня, что я тут тебе наговорил. Пойду я. Ты спи, солнышко. Завтра уж другую фамилию возьмешь, да всю жизнь носить будешь.
Погладил свое сокровище по голове, поднялся с колен и бесшумно вышел на улицу. Глотая прохладу, благодарил Бога, что не позволил сказать чего собирался. Это его грех и ему нести до конца дней своих. А доченька пусть живет в счастливом неведении и дальше.
Сережку-то, Ванькиного сына другой вырастил, да и фамилию ему свою дал. Так что Катюша его завтра Загорской станет.