Поход в магазин

Принято считать физический труд более энергозатратам, чем духовный или умственный. Вот только я, после того как весь день просидел за компьютером, еле находил в себе силы чтобы подняться.
Время было где-то восемь вечера, за окном темень, только огоньки фонарей и фары редких машин освещают улицу каким-то бледным, призрачным сиянием.
Сегодня человек десять заинтересовались нашими окнами. Весь день я с ними переписывался, отвечая на глупые вопросы. Лапшу на уши вешал, одним словом. Объяснял, почему наши окна лучше, чем у конкурентов (хотя сам я ими в жизни не пользовался), в общем, работал. Потом вспомнил, что мне ещё нужно доделать рекламу и дописать статью, кажется, о пылесосах. На это ушло ещё несколько часов.
Под вечер решил себе бутербродов наделать, а хлеб взял и закончился. Всегда так бывает. Ничего не предвещало беды, и тут бац, закончился хлеб. Или стиральный порошок, или яйца. По-разному бывает. Выходить на улицу желания не было, я решил отложить покупки до завтра. Но потом всё-таки передумал. Нет ничего хорошего в том, чтобы до последнего откладывать мелкие дела. Они перестают в мелкие неудобства, а мелкие неудобства — в большие неприятности.
К тому же, из дома я обычно выхожу по вечерам, чтобы быть как можно более незаметным, чтобы люди меньше обращали на меня внимание. Мне постоянно кажется, что прохожие смотрят на меня с осуждением, будто вопрашая: «Зачем ты такой из дома вышел? Иди обратно». Смешно, конечно. Я вообще человек-анекдот. Вот только если присмотреться к анекдотам поближе, в них оказывается больше трагичного, чем весёлого.
Пока спускался по лестнице, пару раз чуть не упал, но я уже привык к этому. Мне нужно держаться за перила, но трудно это делать, когда под руками костыли. Мне тяжело держать опору. Ноги почти не слушаются, словно это не мои собственные конечности, а тяжёлые камни, привязанные или, скорее, даже прибитые к телу. Я к этому ещё не привык…
Я открыл подьездную дверь и с усилием сделал шаг вперёд. Располагавшаяся возле дома детская площадка казалась мертвецки безмолвной. Но всё же она не была пуста — два мальчика старательно возились в песочнице. Они сидели прямо под фонарём. Озарённая неярким светом песочница казалась центром, душой площадки, остальные части которой скрывала тьма. Невольно я сравнил двух мальчуганов с бесплотными духами, которые могли бы жить у нас во дворе, если бы там кто-то умер. Скорее всего, у этих духов была печальная история. Поздно уже, им домой пора, а они всё играют. Беспризорники, что ли?
Один из них внезапно повернул голову в мою сторону. Смотрит на меня, оценивает. Другого за рукав куртки дёрнул, тот тоже на меня уставился. То ли боятся, то ли удивляются, то ли всё вместе. Может, мне всё это только кажется?
Ближайшей к дому продуктовой точкой был круглосуточный ларёк. Но хлеб там не продавали, максимум — сухарики к пиву. До нормального магазина было рукой подать, но для меня и такое расстояние было сравнимо с марафонским. Но я мужественно его преодолевал… Только не смейтесь.
Оставалось только перейти дорогу. С детства этого не люблю, потому что очень боюсь машин. Даже на пешеходном переходе, даже если есть светофор. А теперь страх стал ещё сильнее, с моей-то неповоротливостью и медлительностью легко можно попасть под колёса неосторожного водителя.
Секунду я колебался, перед тем как решиться сделать первый шаг. И тут из-за спины меня окликнул незнакомый голос:
— Молодой человек, не будет мелочи? Хоть сколько-нибудь…
Я обернулся. В нескольких шагах от меня на мокром после дождя асфальте сидел человек, одетый в тонкую потёртую куртку, больше напоминвшую плащ. Как-то не по погоде. На его голове было что-то вроде мягкой кепки с небольшим козырьком. Лица мужчины я не разглядел, но судя по голосу он был пожилым.
— Вы это мне? — спросил я, стараясь своей интонацией выразить сильнейшее пренебрежение и даже возмущение. Кто он такой, чтобы просить у меня деньги? Скорее всего, в своё время он не работал, а теперь не получает пенсию. Он сделал свой выбор. Так ему проще. Я же, со своей стороны, тоже могу строить из себя нищего на паперти. У меня для этого есть законные основания. Но я этого не делаю. Я работаю и обеспечиваю себя. Потому что я честный человек.
Такие мысли крутились в моей голове в тот момент.
Мужчина издал глубокий тяжкий вздох и опустил голову. Долгое время он молчал.
— Да, да… Вам, — произнёс он робко и неуверенно. В его дрожащем, но не наигранно жалобном голосе будто была сосредоточена вся скорбь мира. Создавалась ощущение, что деньги он просит чуть ли не в первый раз, превозмогая сильнейший стыд.
— А смысл? Я вам дам последний полтинник, а вы его пропьёте! — я сказал это рефлекторно, сразу пожалев о своих словах. Сейчас я даже уверен в том, что это сказал не я, а какой-то глубинный инстинкт, заведующий худшим, что есть в человеке, и при этом живущий отдельно от него.
Лица старика я почти не видел, но с увереностью могу сказать, что тогда оно стало ещё более грустным и даже обиженным. Этот человек, несмотря на своё положение, сохранил в себе достоинство — то качество, которое составляет основу сильной личности.
Мне вдруг стало стыдно и я отвернулся от него, устремив взгляд на бело-жёлтую зебру.
— Эх, сынок, а я ведь в жизни не напивался! — прошептал он с каким-то мягким нравоучительным упрёком, — Понимаешь, сынок, уже третий день горло болит, сил нет. Думал лекарство себе купить дешёвое. Люди всё мимо проходят, я попрошайничать не привык. Вот под вечер только решился…
Сердце моё сжалось от приступа жалости. Но я не послушал его стенаний. Всё-таки откуда мне знать, что этот человек говорит правду? Да, голос его действительно охрип, но причиной этому могли стать сигареты. Не сделаю ли я хуже, если дам ему денег? Вдруг его кто-то «крышует»? Такое явление не редкость.
Быстро поразмыслив в таком ключе, я молча пошёл к магазину.
Сердобольность не свойственное мне качество. Между справедливостью и милосердием я бы выбрал первое. Но с другой стороны, насколько эта ситуация справедлива? Я ведь ничего не знаю об этом старике, а уже делаю о нём какие-то выводы. В моих глазах он если не пьяница, то уж точно бездельник и тунеядец. И я зол на него, как на всякого другого человека. Зол, потому что у него есть руки и ноги, нормальные, работающие руки и ноги, а он ими не пользуется. Он выбирает ремесло попрошайки. Хотя, с другой стороны, может есть что-то, о чём я не знаю? Почему он обратился именно ко мне? Уж не из-за того ли, что я сам нахожусь в крайне незавидном положении, а потому должен быть мягче и сострадательнее к ближнему?
Не оскудеет рука дающего. Но что, если мне уже нечего давать, что, если моя рука давно оскудела? Квартира у меня своя, это правда. Но это всего лишь ветхая однушка, доставшаяся от бабушки. Тонкие стены, осыпающаяся с потолка краска, вечные проблемы с электричеством. Сплю я на раскладном диванчике, на нём же и работаю, и ем. В туалете, который по совместительству является ванной комнатой, я без труда, не двигаясь, могу дотянуться до двух противоположных стен. Жалкое, угнетающее существование. Почему я должен делиться последними крохами с каким-то бомжом?
Во мне боролись два различных существа. В их природу я лезть не стану, но для удобства назову одно из них совестью, а другое — слабостью. Совесть была величественна, сильна и воинственна. У неё был и щит, и меч, и добрые кулаки. Слабость была жалкой, уродливой, низкой и… слабой. Но в то же время изворотливой, хитрой и многоликой. Она искусно притворялась здравомыслием, рассудком, холодным расчётом, и даже самой совестью… И обе эти сущности были равны, благодушие одной соответствовало гнусности другой. И обеих я слушал. Потому что не мог заглушить в себе их пронзительный крик, бивший мне прямо в виски.
Я находился в просторном ярко освещённом здании, меня окружали люди, звуки, голоса. Я ковылял по залу, разглядывал красивые упаковки… И в то же время пребывал глубоко в своих мыслях. Судя по всему, совесть начала побеждать. Но почему? Мне кажется, я был благодарен тому бездомному. За то, что он доверился мне, за то, что назвал сыном. За то, что голос его был ласков, несмотря на хрипоту. Он уже сделал для меня что-то хорошее. Да, может быть, это был мизерный жест, может быть, я даже его выдумал… Но ведь стоит слеза капли воды.
Я вдруг почувствовал, что не усну этой ночью, если не помогу ему. И эта мысль сразу приняла форму аксиомы, единственной возможной истины.
Я купил два батона — себе и ему. Ещё взял палку недорогой колбасы и большую упаковку гречки. «Ничего, сварит как-нибудь...» — подумал я.
Слева к магазину примыкала аптека. Конечно же я купил там лекарство от кашля, причём достаточно дорогое. У меня оставалось ещё двадцать пять рублей — мелочь, конечно, но и их я решил отдать бездомному.
При выходе из аптеки я посмотрел на другой конец улицы. Да, бездомный всё ещё был там. Я обрадовался так, как не радовался последние несколько лет… Окрылённый светлым чувством я пошёл через дорогу, не чувствуя своих костылей. В ту минуту я был самым нормальным, самым полноценным человеком.
Я подходил к бездомному всё ближе и ближе. Он сидел, подперев голову рукой и, казалось, ни на что не обращал внимания. Я подошёл к нему вплотную. Он не поднял глаз. Я сказал ему: «Ну что, принимайте подарочки». Он не отреагировал. «Спит, что ли...» — подумал я. Приглядевшись получше, я увидел, что глаза мужчины были открыты, а грудь неподвижна. Он не дышал