Бремя Германа

Герман шёл по жизненному пути трагедией о себе. «В сути, судьба моя воплощение драмы, драмы о святом поколении… Мало избранных, ярких и уникальных, людей чести и воли, — тьма приспособленцев». — Правда, не новая, но являя характер — нёс он её в народ всякий раз с обновленным сердцем. В тонкости сложного для понимания определенья не вникал, поскольку — впрямую был выразителем поколения полного полезных мыслей, мотивированных надежд и желаний, раненного в певчую душу грубым цинизмом хищного мира. По крайней мере, так он считал. «Мир — смертельная суматоха вокруг тривиальной наживы». Герман.

Герман сложился замысловатой, иррациональной личностью. В круг его интересов, входило всё, на что падала тень его «изысканного декадентства»! «Лицемерие опора лжи, поскольку является её донором. Ложь, в свою очередь — порою меняет историю и направляет в сторону вредных, губительных заблуждений ». Герман обрел себя в роли психолога деток с полставкой егеря. «Дети живут любовью, а любовь свободой». Но, отнюдь не приветствовал праздничную активность и детскую непосредственность. «Личность склонна к метафизической грусти, а не ломает комедию».

7 октября. 19:50. Герман прошел торжествующий ресторан, безжизненную библиотеку, вечный продмаг и циничный загс. Барственно наблюдая мир подарков, ценных ценами, он неожиданно вспомнил, что у значительной части клиентов кафе, где он провел эпизод жизни, были проблемы со временем.

«Сомнения сковывают тело. Я думаю, что занимаюсь любимым делом. Но если так — меня бы не тяготило чувство, что жизнь идет мимо. Пока найдешь себя в жизни, больше можешь в ней потерять. Если ты долго пытался быть справедлив и прав, а прав был или нет — сам не знаешь — обратись к смерти — она не лжет. Она прямодушна. Она мудрее каждого из живущих. К чертям занудство. Нужно не лгать, хоть себе, по возможности, изыскивать силы для продуктивных идей, отринуть рутину и суету, сосредоточиться на фундаментальных ценностях и возвысить трезвую честность. Вера и победа! Вот, что вне конкуренции в этой жизни. Вера и победа могут быть постулатами, отнюдь не противоречащими друг другу». Мысли такого рода отрадно томили Германа, как негласная эротическая фантазия, и посещали его обычно в минуты моральной борьбы с суровой реальностью… «Много народу стало повествовать о том, как рисовать в воздухе пальцами, чтобы красиво жить». Герман — всегда предчувствовал, — удаче быть! Предчувствием этим он мог тяжело заболеть, то жить с ним легко и непринужденно в лесном массиве. Вера — понятие отчасти победное, однако в казино фортуны она приводила Германа к зловещим фиаско. Делайте ставки дамы и господа! Непостижимость философа — рок. «Красота — может заключать в себе незаурядный ум. Незаурядный ум — обязан заключать в себе красоту!» Герман обращал эту фразу в философский вопрос, чем с сомнительной пользой, решительно усложнял. Социум его не жаловал за крайний индивидуализм. Надежда отвернулась. «Проигрывался». После, привычно нарезая ребром ладони в пространстве абстрактный хлеб, он с гневом мог дельно отметить: «нет, нет ему счастья на земле».

Адам Каминский был лучшим мастером часовых дел в городе. В его мастерской часы шли как религиозные праздники. Он был не из тех, кому нальешь простого вина, и он подарит тебе — спасибо. Казалось, что Адам влюбил в себя само время и переживет саму смерть. Нужно отметить, что у живущего под счастливой звездой часовщика было два сына. Одним он гордился, как человеком серьезных правил — другого готов был убить за вычурный юмор. Смеркалось. Волглось. Герман шёл мысленным представлением. Искрясь, затеялся посеребрённый дождь. Асфальт стал глянцевой кожей дельфинов, а небеса чёрным морем. Надежда взяла из кармана плаща требовательный телефон и магнетически привлекательный платок с бриллиантами инкрустировал листья румяной осени.

«Как же это коробит, когда ты внезапно осознаешь, что чужое — тебе намного нужнее. А понимаешь ты это всегда безошибочно… У человека всего лишь выпали из кармана бриллианты, а тебе неймется и не желается делать для него ничего доброго».

Герман прибавил шаг и, перебрав пальцами драгоценные камни, с тягостной грустью в голосе, поведал женщине о том, что у неё бриллианты из кармана выпали… «Ваши бриллианты — вам их и носить». Он произнес эту фразу, словно стальные трубы донёс от ворот до склада и тут же сбросил с плеча. Взглянув на часы с шафранным оттенком от Alain Silberstein, женщина беззаботно ответила: «вечно я, что-то теряю, если, что-нибудь нахожу...»

Герман взглянул Надежде в глаза и понял, что всё, чтобы он не сказал — будет излишним, постольку, поскольку Надежда эта ему не принадлежала. «Такую женщину красивым словом не купишь». Кого — то факт этот выбесит, иному же в радость. 20 минут спустя, встретив Надежду в дождившем, тревожном парке — он швырнул женщину на омертвевшие листья клена, и отобрал бриллианты.

Он знал, что этим обидным жестом убьёт в себе лучшую часть мужчины. «Чтобы выстраивать полноценные отношения с обществом, нужно быть минимум полноценной личностью». Герман. — Но специфическое воображенье Германа было порой в отрыве от истины и не имело ни четких убеждений, ни социальных страхов. Тем не менее, Германа озадачила его нестандартная фантазия!

… Карточный долг! Герман не должен был про него забывать. «Проклятие честных игроков. Везёт редко. Никогда не рассчитывай на везение. Сам себя обречешь на пытку… Да, победа — вне конкуренции. Успех — убийца критики. Но если не повезёт — победа и успех уступят место наказанию! Но от чего же зависит везение? От квантовой механики…Что ж теперь как собака ждать костей от судьбы? Не думал я, что Адам так дьявольски меня подставит. Неет, душить фармазона. Тоже живу на свете… Такого простишь — себя потеряешь. Пара мыслей, одно воспоминание, и ты в бешенстве».

20:01. Герман вежливо предложил Надежде нелишнюю безопасность. Они молодо не по годам, надоев дождю, покинули парк.

— Присаживайтесь, я вас подвезу, доверчиво улыбнулась женщина.
В чёрном Порше Герман сделал проникновенный комплимент Надежде за утончённую красоту и трижды ударил ее ножом в сердце. «Твоя жизнь — чьи-то невзгоды! Твой успех — боль другого! Твоя надежда — чьё-то разочарование. Мир стоит на костях своих жертв!» Герман, лихорадочно мыслил и убеждал себя в мессианстве своей жизни в мире. Он зачарованно смотрел на нож пробивший грудину женщины в белой блузке, мокнущей от разводов крови, стекающей под плащ тренч… Герман думал, что убийство жертвенной красоты, уничтоженье хрупкого и прекрасного, что наблюдается сплошь и рядом — привлечёт общество к социальной ответственности. Он хотел, чтобы люди заботились друг о друге, ценили жизнь, и не гибли тысячами от наркотиков; хотел, чтобы люди не ждали всадников апокалипсиса, а занялись делом. Об этом он написал на листке блокнота и оставил его на своём сидении. Герман был шизофреником. «Правда — убийца… Социум — самоубийца… Как быть при таких обстоятельствах? Мечтаешь… Сбылась мечта… Умерла мечта… Все мы посматриваем порой в могилу. Не видать дурдом из-за копоти. Вот и рыщут многие вокруг праздничной жизни, рвутся к ней, жмутся или холуйствуют рядом. Люди теряют божественную бесценность, пьют за здоровье и благополучие. А дальше то что? Скука смертная. Нет, люди всё-таки слепы, глухи и немы. Слепы, потому что не видят или же не хотят замечать очевидного, глухи, потому что не слышат голоса разума, и немы, потому как честно говорить бывает опасно. «Не желаю быть бледной тенью святого поколения, и не обязан терпеть этот глупый, мещанский мир…» Герман отдал часы и бриллианты миру и с перерезанным горлом ушел в закат, возрастающий в триумфальный, водородный взрыв!