Одинокой ночью

Я – лесник, направленный в отдаленные угодья N-ского ведомства. Сюда меня направил городской совет по приказу главного управляющего лесным хозяйством. Должность лесника я получил три месяца тому назад, столько же им проработал и работаю до сих пор. Я не мечтал об этом, но во многом я видел здесь приятные моменты: суровый климат, ежедневное общение с природой и наблюдение за пейзажами зимних лесов. А главная прелесть – никаких людей, могущих потревожить тебя по пустяку. Да, людей здесь нет вообще, лишь случайно попавшие на территорию моего угодья охотники составляют мизерное исключение. Зимой, кстати, их и вовсе нет: в холодную пору на местных территориях охотникам запретили отстреливать живность. Жалование меня устраивает, да и я во многом не нуждаюсь: теплая одежда, рабочие инструменты, некоторые книги – все, что мне необходимо для пребывания здесь и спокойной жизни в целом. Иногда мне кажется, за такой труд я получаю много, а все, что от меня требуется – это следить за вырубкой деревьев для личного пользования и прогонять назойливых браконьеров. Для таких случаев за моим плечом всегда висит двуствольное охотничье ружье, которым я легко могу напугать нежеланных гостей ошарашивающим выстрелом в воздух. К слову, работа у меня не сложная: один раз в день приказано обходить лес по его периметру, осматривая его и изучая. А еще я обязан следить за пожарами, однако зимой их почти не бывает, о чем, благо, лишний раз не приходится беспокоиться.
В сущности, маленькая хижина с тесной комнатой, чердаком на втором этаже и крошечной кухней – все, что было в моем распоряжении. Небольшая комната была полностью моей. На чердаке я так же хозяйничал. Он, второй этаж, предназначался для гостей, которых никогда не было. Амбаром я не располагал, поэтому там, в старом и пыльном помещении, я хранил свои припасы на несколько месяцев вперед. Сама же усадьба располагалась посреди холодного густого леса в нескольких часах ходьбы до ближайшего поселка. Это успокаивало меня и давало мне возможность уже несколько месяцев наслаждаться одиночеством, будучи в стороне от городского общества. Радовало меня еще и то, что дом трудно отыскать, даже если у кого-то имеются координаты или карта: хижина пряталась в глубине темной рощи, сливаясь с ее черно-белыми тонами, и лишь управляющий знал, как меня достать. За время лесничества в угодьях я ни разу не встречал здесь человека. В течение трех месяцев работы моя хижина стала моей крепостью и оплотом. Это был мой дом с моими законами, и только я вершил здесь справедливость, был судьей и властителем собственных поступков. Хижина и я – это то, чем я не собирался делиться ни с одним человеком. Да, я никому не был рад: ни случайным посетителям, ни друзьям, ни даже родному. А уж тем более я не мог терпеть случайно попавших на мою территорию зевак. Лишь проживание в обществе с самим собой дарило мне истинную радость и, наверное, счастье. Но к одному я не был готов. Одна очередная одинокая ночь перевернула мне жизнь и сломала меня. То, что произошло тогда – мое мучение и тягость, моя боль и расстройство, моя горечь и убийство. Я получил урок без всяких учителей.
Стояла поздняя зима. Пронзительной метелью надвигалась глубокая и холодная ночь. Я уже был в кровати и готовился ко сну, накрывая себя теплым пледом. Длинная стрелка престарелых настенных часов приближалась к двенадцати и, подобно беспощадному отсчету, начал звенеть их напористый бой. Взгляд упал на пейзаж за окном, что было напротив меня: во тьме ночи бушевала зимняя метель, сметая все, что попадалось на ее пути. Подчиняясь ветру, высокие и толстые деревья прогибались под мощным дуновением охлажденного воздуха. Кажется, что прямо сейчас одно из них с громким треском повалится на засыпанную снегом землю, но громадные стволы удерживали деревья на плаву. Поочередно завывающий свист вьюги сменялся тревожным боем часов. Рев метели был так громок, что мне казалось, будто его напор проносился за моей спиной. В такт ветру сотрясались рыхлые оконные рамы. Впрочем, волнительно покачивалась и сама старая и хилая деревянная усадьба. В лесу сейчас мрак, и, кажется, метель смела бы всякого осмелившегося посетить угодья. Вот-вот я и сам замерзну, глядя в непроглядную холодную тьму, благо тепло маленького камина, растопленного мною еще днем, согревало меня и всю спальню. Лишь со второго этажа – небольшого и неотапливаемого чердака – доносилось прохладное дыхание сквозняка. Отрывчатые языки пламени не только согревали меня теплом, но и освещали комнату бледным светом. Блекло перекачиваясь, отблески огня отбрасывали играющие тени на стены. Ночь была прекрасна и ничего не могло нарушить мой покой. Я плотнее укрылся одеялом и, повернувшись на бок, приготовился ко сну. Но!
Что-то напористо постучало в дверь. Стрелка остановилась. На часах двенадцать. Я никого не ждал, да и кто-бы смог дойти сюда в такую непогоду. Возможно это оторвавшаяся ветка долетела сюда и ударилась об дверь, но ближайшее дерево стояло в нескольких десятках метров от усадьбы. Скорее всего мне показалось: за стенами бушевала метель, и природа пугающего звука могла быть какой угодно. Но точно одно: никто из здравых людей не смог бы устоять в такую дурную непогодь сегодня ночью. Я не придал стуку особое значение и, прикрыв глаза, начал уходить в дремоту. Постепенно мое дыхание углубилось и я почувствовал легкость, как это обычно бывает, когда засыпаешь. Усыплял и хаотический треск древесины, доносящийся из растопленного камина. Пронзительные отголоски метели постепенно превращались в плавную и мягко льющуюся музыку. В темноте закрытых глаз промелькнули тусклые картинки – я засыпал все глубже. Мне причудился маленький горный ручеек, что протекал под моими ногами. Вода была прозрачной и чистой; я внимательно наблюдал за каждым камешком, что лежал на дне. Прохладный гранитный песок окутывал мои ступни. Я наслаждался каждым звуком стремящегося вдаль журчащего ручейка. Внезапно я перенесся на летнюю лужайку. Утреннее солнце, недавно вышедшее из-за горизонта, только начинает обогревать землю. Под моей спиной очутилось мягкое покрывало, на котором мне предстоит прилечь и отдохнуть. Нежный речной бриз взмахом сбросил с меня соломенную шляпу, и лишь взглядом я провел ее стремительный полет. Головной убор попросту улетучился и спрятался где-то за растущим неподалеку деревом. Я прилег на прохладную землю и ладонью нащупал влажную траву, роса которой почти испарилась под лучами восходящего солнца. В рассветном небе я разглядел медленно текущие облака, а следом за ними – фронт густых серых туч. Надвигалась гроза, и мигающая вдали зарница только подтвердила мои догадки. Сквозь крепкое сновидение я расслышал еще несколько ударов по двери. Теперь грохот стал сильнее, однако мои веки оказались слишком тяжелыми, чтоб их поднимать. Я не придал этому значения и снова окунулся в свои грезы. Повеял холодный ветер, заволновалась трава. В резком порыве всколыхнулась моя тонкая льняная рубаха, густые волосы взметнулись вверх. В воздух взлетели листья. Лужайка оказалась без присмотра солнца. Горизонт нагромоздился хмурой массой. От холода моя кожа покрылась мурашками. Всюду потускнело. Куда бы я ни глянул – кругом сгущались мрачные тучи. Я услышал раскат грома – гроза уже невдалеке. Яркий свет молнии ослепил меня и оглушил последующий за ним сильный грохот. В дверь постучали еще раз. С каждым разом удары становились все громче. Молния ударила по верхушке соседнего дерева: оно вспламенилось и в следующий миг с треском повалилось – на земле образовался пламенный вал. Еще один удар по двери – сильный и громкий – крепко меня разозлил и окончательно разбудил. Я приоткрыл глаза: за окном все так же бушевала метель и в камине все так же горела древесина. Я снова здесь – один по среди зимнего леса. Дверной грохот не утихал. Все же мне следует проверить, что происходит снаружи. Надев теплый бушлат, я подошел к источнику своей головной боли. Кажется, за дверью кто-то стоит и ждет. Но кто бы смог взять на себя смелость отправиться в путешествие по ночному лесу если не окончательный безумец? Какой человек смог бы выстоять и странствовать в такую неважную погоду? Пока я выжидал удачного момента, удары прекратились. Я прислонил ухо к холодной двери, затаил дыхание и стал выслушивать: хруст снега выдал чьи-то шаги, они медленно спустились с порога и снова встали. Спустя несколько мгновений снова послышался треск свежего снега в обход дома – незнакомец пошел в сторону окна. Я мысленно провожал его взглядом и мог лишь догадываться об его расположении. Кто-то подошел к окну. В темном просвете я разглядел силуэт человека. Его лицо уставилось на меня. Подобно статуе незнакомец застыл, изучая мою внешность и комнату. Уж было захотел я прогнать его, как он быстро исчез. Снова послышался медленный крадущийся хруст: шаги возвращались к двери. Незнакомец поднялся на порог и несколько раз постучал в дверь – теперь уже слабее. Кажется, странник догадывался о моем выжидании. Как и я, он так же молчал. Неизвестный вообще не издавал ни звука, и лишь тихие шаги частично выдавали его намерения. Единственная дверь хижины выступала барьером между неизвестным вопросом. Открой ее – и ты получишь ответ не только на вопрос, но и узнаешь суть задачи, познаешь сущность самого вопроса. Это и предстоит мне сделать, раз уж я здесь и жду ответов. Я протянул трясущуюся руку к защелке и отодвинул ее в сторону, замок ниже я отпер ключом. Послышался резкий щелчок и дверь слегка приоткрылась. Я схватил ручку, не дав двери открыться полностью. Образовалась узкая щель. В дом ворвался леденящий ветер – я поправил бушлат и стал ждать. Ждал и незнакомец. Стена, что была между нами, постепенно разрушалась. Кирпичик за кирпичиком, я разваливал преграду в ожидании неизвестного. Однако долго ждать не пришлось: моя рука ослабла и окончательно отпустила железную ручку – распахнулась дверь.
На фоне ночной рощи передо мною предстала старуха. Она стояла на пороге и, совершенно не шевелясь, своими крупными выпирающими глазами уставилась на меня. Во тьме сверкали узкие зрачки. Ветер развеивал ее редкие седые волосы. Фиолетовые зауженные губы незнакомки тряслись от холода, а тонкая кожица на них давно потрескалась и кровоточила. Губы кровоточат и сейчас. Я углядел, как маленькая капля крови упала и мигом окрасила снег. С ее подбородка виднелись одинокие длинные волоски, которые так же прорезались и со щек, а горбатый длинный нос вызывал у меня лишь отвращение. Лицо стареющей женщины мертвецки бледное и, кажется, перетерпело лет восемьдесят. Сейчас же ее обличье сплошь укрыто глубокими морщинами. Бабка была маленького роста, спина ее изгорбленная, к тому же она очень худая, почти истощенная. Тонкий плащ и старые ободранные ботинки – единственное, что обогревало ее в такой холод. За спиной старуха держала маленький испачканный мешок. Она заметила мой интерес и мигом спустила его на порог. Все ее хрупкое тело начало трясти. Я молчал и, кажется, она тоже не желала говорить. Лишь свист вьюги разбавлял безучастную тишину. Ну почему люди так часто приходят в такое неудобное время, особенно такие, как эта старая бабка? В такую пору, когда ты больше всех нуждаешься в покое и тишине – в дом врывается эта старуха и имеет наглость молчать и пристально изучать мое лицо. Все же я очень медленно приближаюсь к своим ответам. Бабка нахмурилась и опустила глаза вниз. Ее молчание длится уже несколько минут. Я не желал стоять на холоде и со злости захлопнул дверь. Стало еще тише. Кажется, женщина застыла. Она простояла еще немного, подняла свой мешочек и развернулась. Уж было она окончательно ушла – я решил вновь открыть дверь и окликнуть ее. Старуха услышала мой голос и развернулась. Мне пришлось впустил ее в дом.
Я не смог объяснить этот поступок даже самому себе, да и времени на рассуждения было мало. Однако ничего глупее я не совершал – по среди ночи я впустил незнакомого человека в свой дом. Не имея ни единого понятия о том, что происходит, я застыл и был в замешательстве. Сейчас в моей голове полный беспорядок, почти хаос. Я не смотрел женщине в глаза, но чувствовал висевший на мне проникающий взгляд. Я взглянул на нее и понял: выражение ее лица все еще не изменилось: оно такое же неприятное и отвратительное.
– Стало быть, вы хотите у меня переночевать? – женщина что-то пробормотала и кивнула головой.
– Хорошо. Тогда я проведу вас. У меня есть чердак. Я редко там бываю, поэтому он весь в пыли. Но та старая кровать, что там стоит, она вполне пригодна для ночевки. Второй этаж не отапливается, и никаких вещей для вас у меня нет. Поэтому вам решать, чем будете заниматься. Предупреждаю: иногда там бегают крысы. Если одна из них пристанет к вам – можете воспользоваться палкой и прогнать грызуна. Но как бы вы не старались исправить свое положение, несчастье все равно вернется. Я, можно сказать, осуждаю вас, но все же предоставлю ночлег. При этом я потребую с вас обещание: оставьте мои вещи в покое. Не трогайте их, не прикасайтесь и даже не смотрите в их сторону. Эти вещи мои. Я живу лишь тем, что владею чем-то. Не вздумайте даже притронуться к ним, иначе я без всяких раздумий воспользуюсь той палкой для крыс и изобью вас при первой возможности. Она приоткрыла рот, я сразу учуял несвежий запах гнилых зубов. Но старуха так ничего и не сказала. Я взял ее грязный мешок и отвел на второй этаж. На удивление бабка бодро поднялась по лестнице, не попросив моей помощи. Дорога к чердаку была темной, и весь путь я освещал свечой. Небольшое помещение действительно не обогревалось – сейчас там очень холодно. Благо не мне там ночевать. Я отдал все принадлежности старухе и оставил ее, закрыв за собой дверь. Сам же я вернулся в свою комнату и прилег. В холодную минуту камин продолжать меня обогревать. Я хотел быстрее заснуть, забыться и дожить до утра. Гроза в моих сновидениях превратилась в бедствие.
Я долго не мог задремать: постоянно кружился в постели, вспоминал эту проклятую старуху и смотрел в окно. Время от времени среди густых туч мне удавалось проглядывать бледные лучи месяца. Там, в ночном небе, за массой зимних облаков пряталось полнолуние, которое постоянно утаивалось от моего взора. Все же иногда лучи раскрывались и тягостно освещали всю мою комнату, оставляя на стене рыхлые тени волнующихся веток. В этих узорах можно разглядеть целую историю чьей-то скромной жизни. Это и помогло мне скорее погрузиться в сон. На некоторое время мне удалось немного отдохнуть. Но радость продолжалась недолго: в затишье я услышал бродящие тихие шаги и вздох своего отчаяния. Снова она мне помешала. Я вышел за ней. Эта бабка в своей старой и белой ночнушке – видимо это та вещь, которая была в ее дряблом мешке – со свечой в руке неторопливо изучала мою кухню. Она открыла шкафчик и что-то выискивала. Старуха тарабанила кастрюлями и гремела жестяными чашками, одну из которых она уронила. Бабка огляделась, но меня не заметила. Затем она спустилась ниже и перешла к мешку с овощами: достала из него грязную картошку и надкусила ее. Бабка, пожевав сырой овощ, с отвращением выплюнула этот скользкий кусок прямо на пол. Я не вытерпел и тихо подошел к ней за спину – старуха не услышала. Я мягко постучал ей по плечу – та вздрогнула всем телом, обернулась ко мне и выронила свечу. Свет погас и помещение окуталось тьмой. Я ничего не видел, но слышал томное дыхание и все так же ощущал ее пронзительный взгляд. Она замерла на месте и молчала.
– Что вы здесь делаете? Вы разбудили меня и снова не даете мне покоя. Где же я нагрешил, что вы так издеваетесь надо мной?
– Я лишь хотела выпить воды. После длинной дороги меня мучает сильная жажда, и сейчас мне нужно ее утолить, если позволите. – я поднял свечу, поджег фитиль и вручил ее обратно в руки старухе, после чего взял стакан и набрал воды из бочки. Она сделала несколько громких глотков: ей действительно хотелось пить.
– Почему ты открыл мне дверь?
– Сам не знаю. Сейчас это уже не важно. Вы гостюете в моем доме, поэтому не задавайте глупых вопросов. А еще лучше – и вовсе не тревожьте меня. Мне нужно идти, я вас покидаю. Завтра много работы, поэтому дайте мне отоспаться.
– Что тебе еще нужно от меня?
– Я вознаградил вас жизнью, теплом и водой. Это лучшее, что я мог вам подарить. Будьте внимательнее: я могу забрать эту жизнь так же, как и вручил ее прямиком в ваши руки. Мою же вам не забрать, запомните это. Если кто и заберет – этим господином буду я сам. Вы уже допили? А теперь уходите, прочь отсюда. Идите в свою комнату и ложитесь спать. И больше не тревожьте меня. Заберите хоть всю воду, но дайте мне выспаться. Испытание водой можно вытерпеть, но сном – никак. – Старуха развернулась и медленно похромала обратно на чердак. Я взял ее чашку и взглянул на дно: превращаясь в яд, остатки мутной воды постепенно смешивались с кровяными разводами. Я выбросил чашку.
Со второго этажа я долго выслушивал шаги. Перегородка между моей спальней и чердаком тонка, и я слышал все ее действия и слова, которые, как бы я не прислушивался, все никак не мог разобрать. Она долго ходила по кругу и что-то ворчала себе под нос. Описывая ровную окружность, она в конце каждого захода на миг останавливалась и громко пританцовывала. Иной раз она брала палку и стучала ею по полу – убивала грызунов или отпугивала тараканов. Иногда она несколько раз сильно колотила по полу ногой, отчего с моего потолка сыпалась побелка и падала мне прямо на голову. Я кричал ей умолкнуть, но она меня не слышала. Скорее всего старуха и слышала, однако не хотела замолкать. Она отвечала мне громкими возгласами, выражая свое недовольство. Бабка снова била палкой по полу и стенам, снова, подобно маленькому ребенку, топтала ногами и опять кричала. Вопль же ее пронзительный и неприятный, проникающий глубоко внутрь и вызывающий язвительное раздражение. И как же ее восьмидесятилетнее тело способно выдерживать такие нагрузки? Порой я слышал, как по деревянным доскам катались какие-то шары. Их было несколько: один прыгал ближе к двери, второй – у окна. Когда шарики останавливались, старуха снова их разбрасывала по чердаку и радостно вопила, а затем плакала. Около двадцати секунд они катались по комнате, останавливались, и снова начинали прыгать. Время от времени шары умолкали, и бабка принималась громко ходить по кругу. Там, на втором этаже, судя по звукам разбилось стекло. Кажется, это было старое зеркало, которое набралось пыли задолго до моего прихода в эту хижину. В один миг я услышал громкий всплеск, будто бабка упала и навредила себе, быть может и убилась вовсе. Однако спустя несколько секунд затишья раздался громкий смех – она жива и обратно взялась за свое дело. Старуха часто кашляла и чихала, забивала гвозди и прыгала, затем умолкала и снова разбрасывала шары. Так продолжалось пока я наконец не уснул.
Подоспел следующий день. Как быстро он наступил, но как же долго длилась ночь. К позднему утру меня пробудили приближающиеся к спальне скрипы деревянных досок. Я перевернулся на спину и продолжил храпеть, однако шорох подкрадывался все ближе. Подул прохладный сквозняк. Шаги приблизились к кровати. Я приоткрыл глаза и увидел перед собой ту самую старуху. Она нагнулась над кроватью и, в точности как вчера вечером, потупилась. Ее лицо было на расстоянии ладони от меня, и зрачки все так же сверкали. В дыхании я чуял гниль и отвратный запах ее кожи. Она прищурилась и слабо натянула уголки рта – я увидел что-то похожее на улыбку.
– Что вам угодно?
– Мне пора возвращаться обратно, – бабка очень медленно говорила, и я выжидал каждое слово с непосильной мукой. – Скажи же, какой дорогой я смогу вернуться?
– Поздно вечером, когда шли к моему дому, вы оставили протоптанный на снегу след. Встаньте на тропу и придерживайтесь порядка. Только так вам удастся дойти до места назначения и вернуться к жизни. Всегда следуйте проторенному пути, и вы никогда не ошибетесь. Полагаю, вам уже наскучило здесь. В таком случае я соберу все ваши вещи и вручу вам в руки.
Надеюсь, что эти приготовления будут быстрыми и я скорее смогу вернуться к своим занятиям. Я встал с кровати и, поднявшись на второй этаж, начал разыскивать ее мешок. Мне нужно быстрее избавиться от нее, поэтому на поиски у меня времени мало. На чердаке я обнаружил зловонный запах, три мертвых крысы и окровавленную снизу палку. В углу были разбросаны осколки того самого зеркала. Под ее кроватью была швабра, которой я сразу принялся убирать этот мусор. Я должен вытереть за ней следы, натопить камин, приготовить обед и в конец выкурить сигарету – скорее бы это все закончилось, и я смогу отдохнуть. Одна крыса еще судорожно подергивалась и издавала предсмертный писк – мне пришлось ее добить: сделав несколько ударов по чреву, животное замолкло. После уборки, на подоконнике я нашел большую черную шляпу. Кажется, вчера бабка пришла ко мне без нее. Неважно, шляпу я тоже выброшу: ни ей, ни мне она не нужна. Не в моих задачах следить за вещами незнакомцев.
Тем временем часы снизу пробили девять. Я остановился и начал думать: чего же я еще не сделал. Я мучился воспоминаниями, когда с первого этажа – с моей спальни – раздался звук телефона. Обычно в такое время звонит управляющий угодьями: он просит меня отчитаться о порядке в лесу. По всей видимости я уже опоздал, и теперь мне придется выдумывать. Благо мужчина, что руководит лесным ведомством, глуповат и может поверить в любую ложь. И как такие, как он, отдают приказы другим людям и ожидают полного подчинения? Ну уж нет. Хоть после разговора с ним я и проверю весь лес, однако лгать буду все равно. И завтра солгу. Со шваброй в руке я быстро спустился вниз по лестнице – бабка уже внимательно наблюдала за мной – и поднял трясущуюся трубку. Я услышал голос старого мужчины, но это не был управляющий. Звонок, кажется, адресовался и не мне вовсе, а рядом стоящей бабке. Я кинул на нее взгляд и подозвал к телефону. Старуха, прихрамывая, подошла ко мне, взяла трубку и поднесла ее к уху. Она несколько раз кивнула головой и все время молчала. Доносящийся баритон постоянно что-то твердил, не останавливаясь. Так, не произнеся ни слова, бабка прекратила слушать, кинула трубку и отставила аппарат в сторону. Старуха повернулась ко мне и сказала:
– Теперь мне точно пора уходить. До встречи.
Но по моим меркам никакой встречи, благо, не предвидится. Я вышвырнул старуху подальше от своей хижины и, вздохнув с облегчением, принялся за дела.
В это время меня ждала работа: осмотр леса. Сегодня на улице холодно, и мне пришлось как можно сильнее утеплиться. Я накинул на плечо охотничье ружье и вышел из дому. На улице меня встретили ослепляющие лучи солнца – сегодня чистое небо. Руки ощутили мороз, а холодный воздух не давал легко вдохнуть. Мне предстоит исследовать всю глубину леса, а затем перейти к его периметру. От крыльца моей хижины следовала широкая тропа, ведущая прямо в глубь рощи. Лишь по ней я могу туда добраться. Как обычно, на пути ничего странного меня не встретило. Иной раз я удивляюсь, как в таком огромном лесу ничего не происходит. Однако иногда все же удается увидеть мертвого кабана или одинокого охотника, что прячется в сугробах или под деревьями. Местные браконьеры меня знают. Взамен на разрешение на охоту звероловы одаривают меня дичью или другими необходимыми припасами. Я же закрываю глаза на их деяния. Часом, когда есть свободное время, я и сам беру в руки винтовку и открываю охоту на местное зверье, хотя делать этого мне не позволяется. Служба обязывает меня выискивать и преследовать всякого охотника – выходит, я должен ловить самого себя. Но ведь я лишь это и делаю, что убегаю.
Дорога приближает меня к глубине леса, и чем ближе я к ней, тем громче слышу отдаленные звуки музыки. Звучание размывается ветром. Тропа ведет меня к чему-то, где я еще не был, где не было моего глаза и моей ноги. Где-то уже рядом, совсем неподалеку, за широкой линией деревьев находился источник доносящихся звуков веселья и беззаботности. Я уловил детский смех и возгласы взрослых, слышал приятные мелодии, что напоминают вкус медового яблока. За высокими деревянными балками устроилась большая ярмарка. Там, в далекой глуби холодного и бесхозного леса, сотня стариков и молодых устроили громкий пир, торги и развлечения. В несколько линий расположились торговые площадки, между которыми кружилась маленькая карусель. Люди продавали совершенно нелепые товары: украшения, изделия из дерева, мелкие погремушки, свежую выделку и мясо. Вокруг меня, смеясь, пробежала стая детворы. Они взялись за руки и очертили вокруг меня ровный круг. Пока дети кружились, в попытке выиграть торговали их воодушевленные родители. Каждый из них что-то кричал и подзывал к себе людей, надеясь продать свой хлам. Кто-то, кто более наивный, глядя на цену подходил и покупал. А другой, посерьезней, поглядывая свысока проходил мимо. Мясники массивными топорами рубили кости и разделывали мясо, бакалейщики следили за порядком на прилавке, цирюльники стригли проходимцев, а кожевники, точась, скрижали кинжалами – в общем, ярмарка всецело живет. В ней бурлит стремительное течение. Небольшая компания запустила несколько фейерверков подряд, которые в небе превратились в яркий салют, оставивший за собой громкие взрывы и запах пороха. Местный оркестр из пяти человек отбивал ритмичную мелодию. Рядом с ним за ручку танцевали влюбленные парочки и привыкшие друг к другу старики. Со всех сторон доносился шум, смех и музыка.
Огромные часы возведенной для великого события башни пробили двенадцать. Все посетители ярмарки мигом умолкли. Каждый из них – продавец, покупатель или обычный зевака – остановил свое дело. Фестиваль прекратил жить. На огромном рынке встала глубокая тишина. Лишь веяние легкого ветра и пронзительный бой курантов разбавляли неприятное молчание. Вся добрая сотня людей обратила внимание и развернулась ко мне. Толпа окинула меня взглядом. Их лица выражали то ли страх, то ли недоумение. Все они, кажется, задавались каким-то вопросом. Послышался чей-то плевок под ноги, кто-то метнул нож в мишень. Эта тишина разрывала меня, пускала мое тело на маленькие кусочки. За спиной я услышал шаги – маленький голодранец подошел ко мне и спросил монету. Еще будучи совсем ребенком, он уже вынужден просить деньги на свое никчемное проживание. Крошечный мальчик еще не знал, что совсем скоро он умрет: он кашлял кровью. Вся толпа ожидала моего ответа. Юноша, протянув руку, ждал моей милостыни.
– Господин Лесник, почему ты выгнал бабку? – спросил меня ребенок. Кто-то из толпы прошептался и устремил на меня палец. – Скажи, Лесник, что же она сделала тебе, что ты выпроводил ее из своего дома? Та одинокая старуха, – продолжил голодранец, – и вовсе безобидная женщина. У нее никого нет, и ты был единственным, кто смог бы ее принять у себя и приютить. Она ждала тебя и понадеялась, что сможет дожить свой век в покое, хоть и на чердаке при холоде. Скажи, Лесник, если ты человек, скажи, почему ты был на нее так зол? Старуха ведь, хоть и незнакомка, тряслась в холоде, укрывалась дырявым покрывалом и убивала твоих крыс – она во многом не нуждалась. Дай ей всего каплю воды, и она вознаградила бы тебя. Ты, Лесник, так глуп, что даже ничего и не понял. Ты не осознал главного – у тебя была возможность исправиться и очистить свою душу. Приняв ту женщину, ты бы уже освободился от всего мучительного. – У глаза голодранца засверкала слеза. – Ты, глупец, убил самого себя! Ты не заслуживаешь ничего, кроме грубой смерти. Уходи же, тебя все отвергли. Никто тебя здесь уже не ждет.
– Но ведь она ушла по своему желанию! – ответил я.
Глупец! Глупец! – прозвучал возглас из толпы. – Глупец! Уходи отсюда прочь! Уходи и не возвращайся!
Я стремительно оттуда умчался. Я бежал куда-то, где никого нет, где я мог бы остаться с самим собой. Я просто убегал подальше. Я летел так быстро, что внезапно оказался где-то на опушке леса. Исследуя его обочину, я что-то обнаружил под большим сугробом снега. Там, внутри, что-то шевелилось и издавало неизвестные мне звуки. Нужно подойти, иначе я ничего не узнаю. Движения напоминали мне небольшое животное, что изо всех сил пытается выжить. Я подошел ближе: в сугробе точно что-то шевелилось. Прикладом винтовки я разрушил огромный белый ком, который распался на мелкие части. Под остатками снега лежал тот самый мальчик-голодранец, просивший моей милостыни. Он встал, отряхнул себя и подошел ко мне поближе.
– Зачем, Лесник, старуху выгнал? Зачем? – я пнул мальчика с ноги – тот снова упал в снег. Я опять бежал. Мне пришлось вернуться в хижину. На улице уже темнело, я ускорил шаг. Попав на знакомую тропу, я оказался совсем недалеко от дома. Издали я увидел стоявшего на крыльце человека. Я узнал его: эта была старуха. И все же она пришла, вернулась в мой дом. Та самая встреча состоялась. Как долго она ждала меня?
– Ты так и не вернул мне мешок. – сказала старуха. – Он где-то у тебя, на чердаке. Отдай же его, и я уйду. Ты больше не увидишь меня, я не вернусь к тебе.
Да, за плечами у меня висело ружье. Я отошел от старухи на десяток метров – она превратилась в мою мишень. Я зарядил винтовку и прицелился: ее тело было у меня на мушке. Она молчала, и, кажется, уже приняла свою смерть. Старуха не двигалась: она все так же, как и раньше, смотрела мне в глаза и изучала мое лицо. Все теми же выпяченными сверкающими глазами она выедала меня, и сама побуждала меня к действию. Из-за хижины выбежал мальчик. Он встал сбоку и ждал чего-то. Голодранец смотрел то на меня, то на старуху. – Стреляй! – вскрикнул наглый юнец. Мои руки не дрожали: я уверенно и точно прицелился в тело бабки. – Стреляй! – повторил голодранец. – Глупый Лесник, чего ты еще ждешь? Отныне ты сможешь освободиться от своих оков. Она – твое мучение, твой враг и причина всех головных болей. Выстрели же и перестань мучиться. Не сдерживай себя. Поступай, как велит тебе твое нутро. Или отпусти старуху, отдай ей мешок и освободи ее! Чего же ты ждешь, Лесник?
Прозвучал громоподобный выстрел. Из дула ружья медленно вытекал дым, а воздух проникся порохом. Мальчишка стоял и смотрел на меня. Затем он повернул голову в сторону старухи, что уже лежала на красном снегу и прошептал:
– Ты весь в крови.
– Голодранец, – сказал я, – пошли за священником в местную церквушку, и я дам тебе то, что ты так долго у меня просишь. – Мальчишка, немного помолчав, кивнул головой. Я достал из кармана несколько монет и подкинул юнцу. Тот схватил их рукой и устремился прочь. Я же принялся за тело бабки. За хижиной было небольшое фамильное кладбище из нескольких могил, где похоронены все владельцы дома. Это были безымянные надгробия, ибо владельцев никто и не знал. Я достал из чердака лопату и принялся копать. Сначала я расчистил снег, и затем сделал несколько ударов лопатой по земле. Грунт зимой очень твердый, и каждый сантиметр давался мне непосильным трудом. Все же спустя несколько часов я вырыл небольшую яму – для маленького тела хватит. У могилы я поставил камень, на котором молотком отчертил две буквы: «Б.К.». Рядом с ее могилой я поставил еще одно надгробие, где выковал следующее: «Лесник». Я принялся копать вторую яму. Ее пришлось рыть немного дольше предыдущей. Солнце давно уже под горизонтом – грунт охладился еще больше. На улице стояла ночь. Но меня это не останавливало, и я копал, пока не вырыл полноценную яму. Из-за леса я увидел приближающего священника и его сопровождение. Каждый освещал себе путь своим факелом. Еще будучи в дороге, свита уже распевала похоронные песни. Низкий голос священника задавал основной тон службы, за которым все участники панихиды повторяли его слова.

Грешник, грешник! – пропел духовник
Грешник, грешник! – повторила за ним свита

С каждой песней они приближались все ближе. Я уже был готов.
Грешник, грешник! – пропел духовник
Грешник, грешник! – повторила за ним свита

Я взял в руки окровавленное тело бабки и вознес его над ямой. Служба уже стояла рядом напротив меня. Десятки людей пришли распрощаться со старухой. Кто-то плакал, кто-то просто стоял молча и наблюдал. Священник взял факел в руки и осветил лицо мертвеца. Ее кожей уже лакомились маленькие черви. Я закрыл ей глаза и бросил труп в яму. Тело с грохотом повалилось. Все замолчали и уставились вниз. Мужчины сняли свои шляпы. Гробовщики взялись за лопаты и принялись закапывать тело. Священник осветил путь к моей яме. Настала моя очередь. Служба начала петь:

Виновен, грешник, умри!
Виновен, грешник, умри! – повторила свита

Люди продолжали плакать и наблюдать. Я спустился в яму и прилег. Сверху я увидел маленького голодранца. Тот бросил мне на живот несколько монет – он их вернул. Железо зазвенело у меня на груди. Так и закончилось все. Гробовщики принялись закапывать мою яму. Я лежал и уставился на факел. Он – единственное, что освещало мой путь и мой уход. Первый ком земли упал на ноги, второй на живот. Третья порция посыпалась на шею. С каждым разом мне становилось все тяжелее дышать. Свет факела постепенно пропадал. Служба продолжала отпевать.
И в один миг все исчезло.