Чужая жизнь
kashtankaaa Возрастные ограничения 18+
В мире тысячи разных людей, и жизни этих людей могут переплетаться, люди могут оказаться случайными прохожими, а могут быть люди, которых мы никогда не встретим. И все эти тысячи разных людей разные, от цвета волос до проставления ударений в словах. Они смеются, улыбаются, плачут, кричат и проходят мимо. Один человек наблюдал за этим, человека звали Жак Перу.
Каждый будний день Жак Перу вставал в семь утра, шел чистить зубы, расчёсывать свою лысеющую голову, жарить себе омлет и пить черный чай с двумя ложками сахара. Он надевал свой черный костюм и шляпу, брал зонт про запас. Закрывал за собой дверь, каждый раз поправляя коврик в прихожей, спускался по винтовой лестнице вниз и шел на работу. Он работал обычным служащим пять дней в неделю, не считая праздников. Жак всегда был одинок, не считая того неудачного романа в 9 классе, когда после танцев, провожая домой девочку, он хотел ее поцеловать у подъезда, а на него решил нагадить пролетавший голубь. Такую нелепую случайность Жак посчитал полным фиаско и больше не решался заводить романы и даже не делал попыток.
Каждый день он шел по знакомой дороге от дома на работу и от работы домой. По вечерам он садился в свое единственное в квартире кресло, которое стояло напротив балконной двери. Отсюда Жак смотрел, как мадам Жанет бегает по кухне и готовит ужин для своих шумных детей и ворчливого мужа. У Жака детские крики вызывали отвращение, и вся эта картина «Встреча мужа после работы» вызывала у него отвращение, но все же это было его ежедневным ритуалом, после чего он брал какую-нибудь из книг, стоящих на полке, и спокойно под тихое шуршание страниц погружался в дремоту и засыпал.
По субботам с утра он ходил в кафе в 5 квартал от своей квартиры, пил заваренный кофе по-турецки и ел круассан. Отщипывая круассан по кусочкам, глядя как крошки слоеного теста рассыпаются мимо тарелки прямо на белоснежную скатерть. Смакуя сладость только что испеченной выпечки, крепко заверенным кофе, Жак любовался вывеской напротив. На большой жерди на металлических цепях была подвешена деревянная вывеска, на ней было выжжено «Сапожная лавка». Жак никогда не заходил в нее, но ему нравилось наблюдать как эта вывеска трепещет вместе с осенним ветром и ловит желтые листья, как она покрывается снегом, так что становится почти ничего не видно, а потом с нею медленными каплями об асфальт стекают остатки зимы, а на ней качаются птицы, как дети на карусели, и как она отбрасывает небольшую тень и источается запах теплого леса, когда солнце нагревает город в самые погожие летние дни.
Когда Жак Перу чувствует, что вывеска ему надоела, он переводит глаза на людей, здесь их ходит бесконечное множество: туристы, которые идут с раскрытыми ртами и фотографируют все подряд; одинокие женщины, бродящие в поисках последнего шанса; занятые бизнесмены, которые из каждого приема пищи делают деловую встречу; суетящиеся мамочки, которые пытаются впихнуть в ребенка хоть немного еды, пока их мужья изменяют им в объятиях проституток; только что влюбленные, которым негде укрыться, вот они и шатаются целый день по улицам, в надежды насытиться ненасытной любовью. Жак смотрел на них и пытался представить, о чем думают эти люди, и как они все здесь оказались. Случайное мгновение соединило их жизни один единственный раз и разведет их навсегда.
Но вот сейчас они все находятся в одном месте, люди с разными социальными статусами, размером заработной платы, разными мыслями и по разным причинам. И Жак начинал играть в игру. Иногда он притворялся с кем-то знакомым, иногда он представлял, что с кем-то встретится снова, и тогда они вспомнят друг друга и начнут болтать, как старые друзья. Но все это были пустые мечтания, Жак был очень одинок и имел заурядную внешность, так что едва ли его мог кто-нибудь запомнить. Официанты, и те только успевали задержать его у себя в памяти, как их увольняли или они уходили в другое место. В итоге Жак Перу оставался незамеченным.
Но самое любимое в его игре было представлять мысли этих людей, представлять их образы в других жизненных ситуациях, в которых, возможно, они никогда не окажутся. Или представлять, почему эти люди выглядят именно так, что пришлось им пережить в своей жизни.
К обеду Жак, насытившись кофе, круассаном и своей игрой, оплачивал счет, оставлял еще 4 франка чаевых и шел прогуливаться по улицам родного города.
Так он проводил каждую неделю, не считая праздников, изо дня в день, из года в год. Все было бы ничего, но однажды в нем появилось зудящие чувство. Жак подумал вначале, что ему показалось, когда он обернулся на пустынной улице. Потом это чувство стало сильнее, оно приходило чаще и чаще, когда он вставлял ключи в замок и открывал дверь своей квартиры. И в конце концов поселилось в нем так прочно, что Жак не знал, как он думал, пока у него не было этого чувства.
По вечерам он также садился в кресло, наблюдать за мадам Жанет, но он перестал испытывать даже отвращение, перестал хотеть читать книги и даже перестал наслаждаться вкусом свежеиспеченного круассана по субботним утрам. Жак не мог понять в чем дело, он все старался жить как прежде, но все было тщетно.
«Моя жизнь никогда не станет прежней! Я не могу жить чужой жизнью, вдруг она нужна кому-то другому», — подумал однажды Жак Перу.
И в тот осенний день, когда ранняя осень по-настоящему прекрасна, когда дни еще полны тепла, Жак в полной решимости отправился домой со своей работы. Он шел по знакомым улицам тем же маршрутом, что и всегда, поднялся по винтовой лестнице вверх, отсчитав 125 ступенек. Вставил ключ и открыл свою дверь. До него долетал шум городской жизни, который залетел через дверь подъезда и поднялся вверх, ударившись о потолок, распространяясь по лестничным пролетам. Жак поправил коврик в прихожей, закрыл за собой дверь и ощутил прохладу и тишину в квартире: все стояло на тех же местах, что и утром. Жак обвел глазами прихожую, снял шляпу, прошел в кухню, поставил чайник, оглядел кухню: там стояли все те же кастрюли и тарелки, которыми Жак не пользовался – это был подарок его матери. Жак сел на диван в зале и стал ждать. Он ждал… Ждал, пока не услышал свисток чайника. Он встал, зашел на кухню, залил в заварной чайник горячей воды, от которой шел пар. Вернулся в зал и сел на диван и стал ждать. Он ждал… Взгляд его был направлен в стену напротив. В этот вечер Жак не сел в кресло и не стал наблюдать за мадам Жанет. Он ждал и смотрел в стену, так долго, что начал думать, что видит сквозь стену, видит чужую спальню, где есть любовь, вспоминал свою одинокую квартиру, кастрюли, в которых никто не готовит. Жак все смотрел, смотрел дальше сквозь дом, сквозь город, сквозь страну и сквозь мир. Он подумал, что невесомо парит в воздухе, но он все так же сидел на своем диване в своей пустой квартире. Тогда Жак поднял свою руку вверх, сжал кулак, оттопырив большой палец. Его рука была твердой, как будто ее отлили из стали, в голове у него сильно стучало, а остального тела не существовало; он смотрел в стену, потом отвел глаза на свою согнутую руку, выдохнул и резким ударом, направленным на грудную клетку, проткнул ее. Его палец впился в собственную грудь как в нечто мягкое и утонул, разрывая собой мышцы и органы. По руке Жака потекла кровь, вниз по его черному выглаженному костюму, заливая диван алым цветом. Мимо него проносилась его жизнь: его первый крик, первое падение, подзатыльник от матери, первый позор у школьной доски, получения диплома, поход на работу, свежие круассаны, люди, которые проходят мимо. А кровь тем временем заливала пол, пачкала единственное кресло Жака, затапливая квартиру, начала просачиваться сквозь паркет, пока не начала капать с потолка в квартире снизу.
В квартире, которая располагалась снизу, жила молодая девушка Вивьен со своей бабушкой, набожной католичкой. Эта бабушка не отпускала Вивьен никуда одну, кроме воскресной мессы, так как сама в это время была у врача, который ставил ей капельницы, и уж тем более не разрешала Вивьен говорить с такими странными людьми, как их сосед сверху. Но когда вечером в день ранней и еще совсем теплой осени с их потолка полилась красная жидкость, капая рядом с иконой девы Марии, бабуля послала Вивьен постучать в дверь к их соседу и спросить «чего это он устроил там».
Вивьен побежала наверх и начала стучать в дверь, ей всегда было жалко месье Жака, она считала его ужасно печальным и одиноким. Жак в это время истёк последней каплей крови, полулежа на кровати, и уже не мог слышать стука в собственную дверь, хотя если бы он ее услышал, то удивился бы до такой степени, что встал бы мертвый из могилы, чтобы открыть. Но, к сожалению, мертвецы не слышат стука в дверь.
Вивьен сбежала вниз к консьержу и спросила, у себя ли месье Жак, так как у них что-то течет из его квартиры, а он не открывает.
Консьерж открыл журнал записи:
— Да, вот месье Жак 18:55, как обычно, он у себя — утвердительно ответил консьерж.
— Не могли бы Вы мне дать дополнительные ключи? — спросила Вивьен.
— Милая мисс Вивьен, к сожалению, нет, но мы можем вместе пройти и постучать к нему, но если не сработает, я прихвачу с собой связку.
Вивьен утвердительно кивнула, и они отправились наверх.
Консьерж настойчиво постучал:
— Месье Жак! Месье Жак! Хм…- он пожал плечами. — Вероятно, уснул — сказал он, глядя на встревоженную Вивьен. Они вставили ключ в замочную скважину и со скрипом раскрыли дверь, к ним в ноги хлынула кровь. Вивьен издала испуганное и протяжное «оооох!» и упала в обморок, ее белое платье и светлые волосы оказались в крови быстрее, чем консьерж успел отреагировать и подхватить ее.
Его ноги омывала алая вязкая кровь, он приподнял Вивьен, облокотив ее о стену, пару раз ударил по щекам и убедившись, что бедняжка чуть-чуть приоткрыла глаза, прошел в квартиру. Он шел как по вязкой топи, прошел на кухню, в которой увидел заваренный чай, понюхал его. «Заварка совсем свежая» — подумал он и прошел в зал, где на диване полулежа, опустив голову на подлокотник, было обескровленное тело, а в грудь была воткнута рука. Консьерж был славный малый и с крепким желудком, но здесь он не выдержал, и его начало мутить, он выбежал на лестничную клетку, где лежала Вивьен. Отдышался.
— Мисс Вивьен, пойдемте, я Вам помогу спуститься, здесь дело нечистое, надо вызывать…- он поднес к ней руки и, испачкав их в крови, помогал ей спускаться вниз. Обернувшись назад, он видел, как кровь медленно, капля за каплей, перетекает с одной ступеньки на другую.
— Что там происходит?! — крикнула бабушка Вивьен, открыв дверь и увидев окровавленную внучку. Ее глаза были наполнены страхом: «у него что, стыда нет совсем?!». Бабуля была точно уверена, что месье Жак занимался чем-то преступным, вот это и дало о себе знать.
— Он не только стыд потерял, но еще и жизнь — ответил консьерж. — Возьмите ее, я пойду вызову…- он передал Вивьен ни живую ни мертвую в руке бабке и побежал вниз вызывать помощь.
Через 30 минут, следователь в черном хлопковом плаще подымался по винтовой лестнице, а весть об убитом собственным пальцем месье Жаке облетела весь город.
Честно говоря никто особо и не знал, кто такой этот месье Жак, но все уверяли, что как-то видели бедного малого и даже были с ним знакомы.
В следующее воскресенье бабушка пошла вместе с Вивьен на воскресную мессу, а на следующий день они собрали свои вещи и переехали в другой город. Бабуля говорила, что нужно благодарить святую деву Марию, что и с ними не случилось беды.
Вот так Жак Перу стал знаком каждому, кого он представлял своим старым другом. Только вот на праздники теперь не приезжал никто к мадам Перу в дом престарелых, а она так и не поняла, куда пропал ее сын, она все писала, но никто не отвечал на ее письма.
Каждый будний день Жак Перу вставал в семь утра, шел чистить зубы, расчёсывать свою лысеющую голову, жарить себе омлет и пить черный чай с двумя ложками сахара. Он надевал свой черный костюм и шляпу, брал зонт про запас. Закрывал за собой дверь, каждый раз поправляя коврик в прихожей, спускался по винтовой лестнице вниз и шел на работу. Он работал обычным служащим пять дней в неделю, не считая праздников. Жак всегда был одинок, не считая того неудачного романа в 9 классе, когда после танцев, провожая домой девочку, он хотел ее поцеловать у подъезда, а на него решил нагадить пролетавший голубь. Такую нелепую случайность Жак посчитал полным фиаско и больше не решался заводить романы и даже не делал попыток.
Каждый день он шел по знакомой дороге от дома на работу и от работы домой. По вечерам он садился в свое единственное в квартире кресло, которое стояло напротив балконной двери. Отсюда Жак смотрел, как мадам Жанет бегает по кухне и готовит ужин для своих шумных детей и ворчливого мужа. У Жака детские крики вызывали отвращение, и вся эта картина «Встреча мужа после работы» вызывала у него отвращение, но все же это было его ежедневным ритуалом, после чего он брал какую-нибудь из книг, стоящих на полке, и спокойно под тихое шуршание страниц погружался в дремоту и засыпал.
По субботам с утра он ходил в кафе в 5 квартал от своей квартиры, пил заваренный кофе по-турецки и ел круассан. Отщипывая круассан по кусочкам, глядя как крошки слоеного теста рассыпаются мимо тарелки прямо на белоснежную скатерть. Смакуя сладость только что испеченной выпечки, крепко заверенным кофе, Жак любовался вывеской напротив. На большой жерди на металлических цепях была подвешена деревянная вывеска, на ней было выжжено «Сапожная лавка». Жак никогда не заходил в нее, но ему нравилось наблюдать как эта вывеска трепещет вместе с осенним ветром и ловит желтые листья, как она покрывается снегом, так что становится почти ничего не видно, а потом с нею медленными каплями об асфальт стекают остатки зимы, а на ней качаются птицы, как дети на карусели, и как она отбрасывает небольшую тень и источается запах теплого леса, когда солнце нагревает город в самые погожие летние дни.
Когда Жак Перу чувствует, что вывеска ему надоела, он переводит глаза на людей, здесь их ходит бесконечное множество: туристы, которые идут с раскрытыми ртами и фотографируют все подряд; одинокие женщины, бродящие в поисках последнего шанса; занятые бизнесмены, которые из каждого приема пищи делают деловую встречу; суетящиеся мамочки, которые пытаются впихнуть в ребенка хоть немного еды, пока их мужья изменяют им в объятиях проституток; только что влюбленные, которым негде укрыться, вот они и шатаются целый день по улицам, в надежды насытиться ненасытной любовью. Жак смотрел на них и пытался представить, о чем думают эти люди, и как они все здесь оказались. Случайное мгновение соединило их жизни один единственный раз и разведет их навсегда.
Но вот сейчас они все находятся в одном месте, люди с разными социальными статусами, размером заработной платы, разными мыслями и по разным причинам. И Жак начинал играть в игру. Иногда он притворялся с кем-то знакомым, иногда он представлял, что с кем-то встретится снова, и тогда они вспомнят друг друга и начнут болтать, как старые друзья. Но все это были пустые мечтания, Жак был очень одинок и имел заурядную внешность, так что едва ли его мог кто-нибудь запомнить. Официанты, и те только успевали задержать его у себя в памяти, как их увольняли или они уходили в другое место. В итоге Жак Перу оставался незамеченным.
Но самое любимое в его игре было представлять мысли этих людей, представлять их образы в других жизненных ситуациях, в которых, возможно, они никогда не окажутся. Или представлять, почему эти люди выглядят именно так, что пришлось им пережить в своей жизни.
К обеду Жак, насытившись кофе, круассаном и своей игрой, оплачивал счет, оставлял еще 4 франка чаевых и шел прогуливаться по улицам родного города.
Так он проводил каждую неделю, не считая праздников, изо дня в день, из года в год. Все было бы ничего, но однажды в нем появилось зудящие чувство. Жак подумал вначале, что ему показалось, когда он обернулся на пустынной улице. Потом это чувство стало сильнее, оно приходило чаще и чаще, когда он вставлял ключи в замок и открывал дверь своей квартиры. И в конце концов поселилось в нем так прочно, что Жак не знал, как он думал, пока у него не было этого чувства.
По вечерам он также садился в кресло, наблюдать за мадам Жанет, но он перестал испытывать даже отвращение, перестал хотеть читать книги и даже перестал наслаждаться вкусом свежеиспеченного круассана по субботним утрам. Жак не мог понять в чем дело, он все старался жить как прежде, но все было тщетно.
«Моя жизнь никогда не станет прежней! Я не могу жить чужой жизнью, вдруг она нужна кому-то другому», — подумал однажды Жак Перу.
И в тот осенний день, когда ранняя осень по-настоящему прекрасна, когда дни еще полны тепла, Жак в полной решимости отправился домой со своей работы. Он шел по знакомым улицам тем же маршрутом, что и всегда, поднялся по винтовой лестнице вверх, отсчитав 125 ступенек. Вставил ключ и открыл свою дверь. До него долетал шум городской жизни, который залетел через дверь подъезда и поднялся вверх, ударившись о потолок, распространяясь по лестничным пролетам. Жак поправил коврик в прихожей, закрыл за собой дверь и ощутил прохладу и тишину в квартире: все стояло на тех же местах, что и утром. Жак обвел глазами прихожую, снял шляпу, прошел в кухню, поставил чайник, оглядел кухню: там стояли все те же кастрюли и тарелки, которыми Жак не пользовался – это был подарок его матери. Жак сел на диван в зале и стал ждать. Он ждал… Ждал, пока не услышал свисток чайника. Он встал, зашел на кухню, залил в заварной чайник горячей воды, от которой шел пар. Вернулся в зал и сел на диван и стал ждать. Он ждал… Взгляд его был направлен в стену напротив. В этот вечер Жак не сел в кресло и не стал наблюдать за мадам Жанет. Он ждал и смотрел в стену, так долго, что начал думать, что видит сквозь стену, видит чужую спальню, где есть любовь, вспоминал свою одинокую квартиру, кастрюли, в которых никто не готовит. Жак все смотрел, смотрел дальше сквозь дом, сквозь город, сквозь страну и сквозь мир. Он подумал, что невесомо парит в воздухе, но он все так же сидел на своем диване в своей пустой квартире. Тогда Жак поднял свою руку вверх, сжал кулак, оттопырив большой палец. Его рука была твердой, как будто ее отлили из стали, в голове у него сильно стучало, а остального тела не существовало; он смотрел в стену, потом отвел глаза на свою согнутую руку, выдохнул и резким ударом, направленным на грудную клетку, проткнул ее. Его палец впился в собственную грудь как в нечто мягкое и утонул, разрывая собой мышцы и органы. По руке Жака потекла кровь, вниз по его черному выглаженному костюму, заливая диван алым цветом. Мимо него проносилась его жизнь: его первый крик, первое падение, подзатыльник от матери, первый позор у школьной доски, получения диплома, поход на работу, свежие круассаны, люди, которые проходят мимо. А кровь тем временем заливала пол, пачкала единственное кресло Жака, затапливая квартиру, начала просачиваться сквозь паркет, пока не начала капать с потолка в квартире снизу.
В квартире, которая располагалась снизу, жила молодая девушка Вивьен со своей бабушкой, набожной католичкой. Эта бабушка не отпускала Вивьен никуда одну, кроме воскресной мессы, так как сама в это время была у врача, который ставил ей капельницы, и уж тем более не разрешала Вивьен говорить с такими странными людьми, как их сосед сверху. Но когда вечером в день ранней и еще совсем теплой осени с их потолка полилась красная жидкость, капая рядом с иконой девы Марии, бабуля послала Вивьен постучать в дверь к их соседу и спросить «чего это он устроил там».
Вивьен побежала наверх и начала стучать в дверь, ей всегда было жалко месье Жака, она считала его ужасно печальным и одиноким. Жак в это время истёк последней каплей крови, полулежа на кровати, и уже не мог слышать стука в собственную дверь, хотя если бы он ее услышал, то удивился бы до такой степени, что встал бы мертвый из могилы, чтобы открыть. Но, к сожалению, мертвецы не слышат стука в дверь.
Вивьен сбежала вниз к консьержу и спросила, у себя ли месье Жак, так как у них что-то течет из его квартиры, а он не открывает.
Консьерж открыл журнал записи:
— Да, вот месье Жак 18:55, как обычно, он у себя — утвердительно ответил консьерж.
— Не могли бы Вы мне дать дополнительные ключи? — спросила Вивьен.
— Милая мисс Вивьен, к сожалению, нет, но мы можем вместе пройти и постучать к нему, но если не сработает, я прихвачу с собой связку.
Вивьен утвердительно кивнула, и они отправились наверх.
Консьерж настойчиво постучал:
— Месье Жак! Месье Жак! Хм…- он пожал плечами. — Вероятно, уснул — сказал он, глядя на встревоженную Вивьен. Они вставили ключ в замочную скважину и со скрипом раскрыли дверь, к ним в ноги хлынула кровь. Вивьен издала испуганное и протяжное «оооох!» и упала в обморок, ее белое платье и светлые волосы оказались в крови быстрее, чем консьерж успел отреагировать и подхватить ее.
Его ноги омывала алая вязкая кровь, он приподнял Вивьен, облокотив ее о стену, пару раз ударил по щекам и убедившись, что бедняжка чуть-чуть приоткрыла глаза, прошел в квартиру. Он шел как по вязкой топи, прошел на кухню, в которой увидел заваренный чай, понюхал его. «Заварка совсем свежая» — подумал он и прошел в зал, где на диване полулежа, опустив голову на подлокотник, было обескровленное тело, а в грудь была воткнута рука. Консьерж был славный малый и с крепким желудком, но здесь он не выдержал, и его начало мутить, он выбежал на лестничную клетку, где лежала Вивьен. Отдышался.
— Мисс Вивьен, пойдемте, я Вам помогу спуститься, здесь дело нечистое, надо вызывать…- он поднес к ней руки и, испачкав их в крови, помогал ей спускаться вниз. Обернувшись назад, он видел, как кровь медленно, капля за каплей, перетекает с одной ступеньки на другую.
— Что там происходит?! — крикнула бабушка Вивьен, открыв дверь и увидев окровавленную внучку. Ее глаза были наполнены страхом: «у него что, стыда нет совсем?!». Бабуля была точно уверена, что месье Жак занимался чем-то преступным, вот это и дало о себе знать.
— Он не только стыд потерял, но еще и жизнь — ответил консьерж. — Возьмите ее, я пойду вызову…- он передал Вивьен ни живую ни мертвую в руке бабке и побежал вниз вызывать помощь.
Через 30 минут, следователь в черном хлопковом плаще подымался по винтовой лестнице, а весть об убитом собственным пальцем месье Жаке облетела весь город.
Честно говоря никто особо и не знал, кто такой этот месье Жак, но все уверяли, что как-то видели бедного малого и даже были с ним знакомы.
В следующее воскресенье бабушка пошла вместе с Вивьен на воскресную мессу, а на следующий день они собрали свои вещи и переехали в другой город. Бабуля говорила, что нужно благодарить святую деву Марию, что и с ними не случилось беды.
Вот так Жак Перу стал знаком каждому, кого он представлял своим старым другом. Только вот на праздники теперь не приезжал никто к мадам Перу в дом престарелых, а она так и не поняла, куда пропал ее сын, она все писала, но никто не отвечал на ее письма.
Рецензии и комментарии 0