"Любовиха"

В колхозный клуб привезли «Чапаева». Перед фильмом показали киножурнал «Новости дня» о возвращении солдат с войны домой. Большинство женщин в зале — вдовы или девчата на выданье. Их глаза впивались в лица военных с потаённой надеждой: «А, может, своего увижу».
Клавка сидела рядом с подругой детства Настей. Обе, горемыки, и года не потешились с любимыми, как тех забрали на фронт. Щёлкая втихомолку семечки, Настя повернула голову к подруге и прошептала:
– Наши уже не вернутся.
– Всякое бывает в жизни, – ответила та с толикой оптимизма.
Краем глаза Клавдия заметила сидящего неподалёку сбоку солдата. Пётр — пока единственный из односельчан, кто вернулся живым и невредимым назад. А проводили из села за четыре года более сотни парней и мужиков.
Военная одежда сидела на нём ладно. И он щеголял в ней уже целую неделю по сельским улочкам. Пётр маялся от безделья. Война приучила его к определённому порядку, а сейчас наступила пустота и в душе, и в делах. Даже выпить, как следует, чтобы снять это проклятое напряжение войны, было не с кем. Настоящих мужиков раз-два и обчёлся. Каждый был в деревне на вес золота. Каждый — достояние колхоза.
Молодые девчата высыпали из клуба первыми. Так повелось в селе, что сначала цепочкой идут по дороге невесты, а за ними, как пастухи, — парубки. Взрослые же шли парами и в одиночку, внимательно вглядываясь в дорогу. Девки, что кровь с молоком, и вдовы по привычке вертели головами. Единственный ухажёр Пётр вышел из здания последним и остановился недалеко от дверей. Закурил для порядка, осветив огоньком спички бритое и наодеколоненное лицо. Тянул папиросу не спеша, поглядывая только в одну сторону.
Клавдия и Настя, не сговариваясь, остановились под фонарём.
– Куда Пётр пойдёт, как думаешь, Клав?
– Не знаю. Мужики, где хотят, там и мостят дорожки. А мы потом по ним ходим.
– Ладно уж. Небось, на тебя и нацелился. Ты же у нас самая красивая, вот тебе и везёт с мужиками. Ладно, прощай. Завтра расскажешь.
Хитра женская натура. Клавдия пошла домой не по короткой тропинке наискосок, срезая путь, а по большаку, чтобы быть на виду. Через пять минут она оглянулась. Никого. Замедляя ход, прошла метров десять и снова не обнаружила за собой человека. Ещё дважды раздосадованная красавица хотела увидеть бредущего за ней солдата, но он не появлялся.
– Ой, кто здесь? – испуганно спросила Клавдия, подходя к забору своего дома.
– Это я, Пётр.
– Ты не заблудился, Петруша?
– И такое бывает. Может, ты меня выведешь?
– Ты парень холостой. Почитай, вольный ветер, в какой двор захочешь, в такой и влетишь. А я – вдова. Меченая баба, судьбой наказанная.
– За что же ей тебя, такую красивую, наказывать, Клав?
– За ту самую красоту и несу крест. Знаешь, как липнут взгляды людские. Порой придёшь в дом, хоть в девках, хоть и после, не отмоешься. Прямо, как короста какая-то на теле.
– Ну что ты наговариваешь на себя, Клав? Люди ведь замечают красоту, вот и смотрят. С красивой внешностью человек – редкость. А куда им ещё смотреть? Целыми днями коровьи хвосты, бычьи рога перед глазами, да председатель колхоза с требованиями. И вдруг ты со своей статью приятной.
– Ладно говоришь, Петруша. Насовсем приехал или как? – прощупывала она гостя.
– Не знаю. Дом есть, а вот хозяйки нет. Я уже не молодой. Так что ходить вокруг да около не стану.
– У меня вот тоже дом без хозяина. Присядь на лавочку, чего стоишь.
Долго говорили в ту ночь двое односельчан, захватив даже утро. И когда Пётр подумал, что женский инструмент настроен, и можно поиграть, то попытался положить руку на её плечо.
– Не надо. Ты что, Петруша, не знаешь наш бабий закон?
– Какой ещё бабий закон?
– В первый вечер, солдатик, ни гу-гу. Понятно? Понимаю, что натерпелся. Но ягодку надо рвать спелой, а не с зеленцой. Давай прощаться. Вот тебе за первый вечер моя рука, пока.
– Пока, – уже вслед Клавдии сказал Пётр.

2
На следующий вечер они не встретились. Ещё с утра Пётр отправился в райвоенкомат вставать на учёт. После, перед обедом, зашёл к родному дяде. Гостя поначалу не признали. Но, когда всё разъяснилось, не отпустили. Хозяйка быстро заставила стол закусками. Поставила и всегда доступный напиток. Вскоре и сама присела за стол, изредка поглядывая на печку, где варилась баранина.
С каждым выпитым стаканчиком вопросов и ответов становилось всё больше. Пётр рассказал родственникам о военных годах, о том, что чудом остался жив. При этом он слегка выпячивал грудь, где на гимнастёрке теснились боевые награды. Посетовал на то, что пока он один парень в деревне. Старшие в свою очередь ссылались на трудное военное времечко, пообещали на первых порах помочь родственнику, чем смогут. А главное то, что у них на примете есть девушка, как раз подходящая для Петра. Выпивая и хорошо закусывая, проговорили долго. Захмелевшие дядя с тёткой оставили племянника ночевать. Не попал он к себе домой и на второй вечер – не отпустили родные.
Помеченная вниманием свободного жениха, Клавдия эти два дня, что не было Петра, не находила себе места. Ещё на ферме, которая стояла на большаке, она то и дело поглядывала на дорогу. Придя домой, натаскала воды куда надо и не надо. Потом вылила её на огород и принесла свежей. К вечеру, скорее от отчаяния, затеяла ремонт калитки. Молоток плохо слушался и частенько попадал по пальцам, а не по гвоздям. Думы о первой встрече, о серьёзном разговоре будоражили женский организм. Ей всё время чего-то хотелось, а чего – не могла понять.
Приближался третий закат. Не выдержав внутреннего напряжения, Клавдия принарядилась, брызнула на себя духами, накинула на плечи косынку и полетела в центр села. Проходя мимо магазина, вдруг увидела выходящего из него Петра с авоськой в руках.
– Клава! – позвал её Пётр.
Она прошла мимо, словно впервые видела этого человека.
– Клава, постой. Ты что? Это же я. – А потом, сообразив в чём дело, догнав её, сказал: – Прости, что не пришёл после нашей встречи. Подожди, остановись. Был в райцентре в военкомате. Потом проведал своих родственников по отцовской линии. Дядя Николай мне сейчас за отца. Посидели, поговорили о жизни. Четыре года не виделись. Старые они уже стали. Сама понимаешь, сразу не уйдёшь.
– Ну и оставался бы ещё там. Тебе же не к кому в село ехать. Душа не болит, – бросила на ходу Клавдия, выказывая свою обиду.
– Извини, я понимаю. Мол, пришёл, зажёг спичку, посветил ею разок и всё. Вот специально прямо с дороги зашёл в магазин, купил вина, конфет дорогих, консервы, ну и там ещё всякое другое. Пойдём ко мне. Дом-то мой видишь через две хаты. Там спокойно и поговорим. Чего на улице пылить словами. А?
– Ладно, уж, – сухо ответила Клавдия, и они пошли в сторону двора Петра.
– Войдя в дом, хозяин выставил на тумбочку всё, что купил в магазине, и посмотрел на Клавдию. Их глаза встретились на границе примирения. На лицах появились улыбки.
– Сейчас я достану скатерть.
– А я накрою на стол.
– А я схожу в сени за салом и яйцами.
– У тебя хозяйство появилось?
– Пока не обзавёлся. Это мне соседи помогают. Пойду, посмотрю, может, какая зелень на огороде наросла. А ты тут хозяйничай.
Себе он налил водки, ей хорошего красного вина. Посмотрев друг другу в глаза, они молча выпили за встречу и примирение.
Много ли надо вдове! Глоток вина сбил гордую женскую плотину. Забродил пьянящий напиток по закоулкам организма, собирая все бывшие ожидания в одно — женское счастье. Заглянул в голову и вскружил её так, что в глазах потемнело. Клавдия натянулась, словно струна на гитаре. В этот момент она почувствовала всем своим нутром потребность в исполнителе на своём инструменте. Пётр, хотя и не слыл великим мастером настройщиком, но уловил миг соблазнительного обморока. Он подхватил Клавдию и одним движением положил на кровать. Через время раздался выкрик облегчения. Это – голос счастья. Совесть от этого порыва спряталась так далеко, что не отыскать до утра.

3
С такой лёгкостью на душе и сердце Пётр ещё не просыпался. «Отчего так?», – мелькнула мысль и упёрлась в рядом лежащую подушку. Клавдии на ней не оказалось. «Наверное, на ферме», – подумал счастливый Пётр. Уже не солдат, но ещё и не мужик, встал, умылся по-армейски до пояса в своём дворе. Вытираясь полотенцем, оглянулся. На не паханом столько лет родительском огороде начинал поднимать голову бурьян. На единственной яблоне белый налив уже поблёскивали плоды. «К обеду должна быть», – подумал Пётр.
Однако ни в обед, ни вечером Клавдия не появилась в чужом доме. В ночи от приятной вчерашней близости остались лишь кусочки воспоминаний. В голову лезли разные мысли: «Почему? Что случилось? Что я не так сделал?». Все сразу и вперемежку они затуманили разум. «Надо идти, а то с ума можно сойти», – решил Пётр.
Когда стемнело, новоявленный жених открыл калитку и постучал в дверь. С первого стука никто не открыл, хотя зажжённая керосинка стояла на столе. После настойчивого третьего сигнала, раздался тревожный голос:
– Кто там?
– Клава, это я Пётр.
Она молча впустила его в сени. Поочерёдно они вошли в комнату. Клавдия села на стул. Пётр посмотрел на соседнюю скамейку, но без приглашения не сел.
– Садись, чего стоишь?
– Клава, ты чего не идёшь домой? Я ждал тебя с работы. Что случилось?
– Садись, садись. Что случилось, говоришь? Врать тебе не буду. Вот, видишь, ещё мокрый платок.
– Отчего же? Я никак не возьму в толк.
– Ты заснул тогда под утро, ну и я вслед за тобой задремала. И прямо, как наяву, ко мне подошёл мой муж Дмитрий. Ни словечка не сказал, а так посмотрел, так посмотрел. У меня и всплыло от его взгляда всё, что к нему испытывала. Люблю я его до сих пор. Прямо какую-то преграду меж нами поставил. Не обижайся, Петруша, так бывает. Сразу, выходит, не отрежешь былое. Видишь, как держит, потому что настоящее было. Подождать надо. Ты иди. Без обиды. Я тебя не забуду. Как у меня отлегнёт, я сама приду. Не ищи со мной встречи. Вот возьми, я тебе пирожков с картошкой и капустой напекла. Иди, Петруша, всё будет хорошо.
О деревенском романе вскоре знало всё село. За тем, как завязывается любовный узелок у Клавдии и Петра, наблюдала и лучшая подруга Настя. Внешне она находилась на стороне Клавдии, но ещё в клубе сразу стала ей соперницей. Теперь Настя внимательно следила за поведением подруги, вслушивалась в её разговоры. И вскоре поняла, что у новоявленной влюблённой пары не всё в порядке, не всё гладко складывается после их первой бурной ночи.
«Это мой шанс», – решила Настя и начала действовать. Ей очень хотелось отломить от этого пирога хотя бы корочку счастья. А если повезёт и …
Очень поздно, уже при зажжённой лампе, Пётр услышал слабый стук в дверь. Сердце ёкнуло и сжалось, а потом заколотилось вновь, дыхание просто спёрло. Повторно послышался нерешительный стук. Хозяин дома, справившись с первым волнением, встал и, не спрашивая, открыл щеколду. На пороге стояла Настя.
–-Впустишь, Пётр?
– А ты зачем пришла? Если за подругой, то её здесь нет.
–Где живёт подруга, я знаю. Я, Петя, не за подругой, а к дружку.
– А-а-а! Подожди. В дом не входи, уж больно ты расфуфыренная.
– А тебе больше нравится, когда пахнет молоком?
– Я люблю, когда от женщины женщиной пахнет. Пойдём вон туда, к яблоне, я провожу тебя по короткой дороге домой.
Они подошли к дереву, и вдруг Настя встала, как вкопанная.
– Пётр, я пришла не за любовью, – сказала она, повернувшись к нему разгорячённым лицом. – Если её у тебя нет, то зачем мне придумывать. Правда?
– Да, конечно, – спокойно ответил односельчанин.
– Ты у нас в деревне один сокол. Какую захочешь девку, такую и схватишь. Долго, Петя, ждать мне своей очереди? Может, она и вовсе до меня не дойдёт. Пришла сама, хоть и стыдно. У нас на ферме о коровах в моём состоянии говорят «в охоте».
– Ну, Настя, ты даёшь. Мне аж неловко, хотя я мужик и должен тебя понять.
– Пётр, не стесняйся. Сущность женского организма одна: хоть у королевы, хоть у графини, хоть у их стряпух. Только обличье разное. Каждой хочется побыть женщиной. Времечко-то идёт. А на свете всем изначально счастье поровну отмерено. Только вот достаётся оно кому больше, а кому совсем ничего.
– Я не дурак, Настя, всё понимаю. Гнать от себя доведённую до такого состояния женщину, не стану. Наперёд говорю: только одна ночь, и Клавдии ни слова.
– Молчать буду, Петруша, никому не скажу. Ты только побудь этой ночью моим голубем.
О выпрошенной той ночью Настюхиной любви никто не узнал. Она же перестала с той ночи завидовать Клавдии. А это очень важно для душевного спокойствия. Теперь Настя считала себя ровней со своей подругой. Из этой печальной любви зародилась новая жизнь, и у Насти появился смысл жизни.

4
К концу третьей недели своеобразной размолвки Клавдии и Петра, она вдруг почувствовала зов своей плоти. От неожиданности даже заёрзала на скамейке. Тело независимо от головы постепенно наполнялось тёплым пробуждением в ней азартной женщины. Наступил предел, когда невозможно было совладать с естественным приходом плотского чувства. Оно – совокупность всех прелестей человеческого естества. И от него просто так, одним сознанием и совестью, не отмахнёшься.
Подтянув на голове кончики косынки, Клавдия вспомнила свои слова, сказанные Петру: «Приду сама». Это стало каким-то дьявольским сигналом, отчего дрожь по всему телу прокатилась волнообразно. Почему-то так захотелось посмотреть на собственное обнажённое тело. Женская нагота – неповторимая природная красота. На её естество не прочь посмотреть и художники, и её носители. Клавдия понимала, что грешит в мыслях, но от этого ещё больше раздирало грудь.
Окончательное решение пришло мгновенно. Вскочив мячиком с места, она вприпрыжку приблизилась к входной двери, вышла и закрыла её на замок. Ключ положила на притолоку косяка. Постояв немного и что-то вспомнив, открыла дверь и вошла в тёмную комнату. На ощупь, а за окном вечер закрывал дню глаза, взяла со стола пирожки, варёную картошку.
Летела не по дороге, а наискосок тропинкой. Никого не повстречав, Клавдия тёплым ветерком прильнула к знакомой двери. В комнате ровно горела лампа.
Тук, тук, тук, послышался в комнате осторожный, словно извиняющийся стук. Петро от неожиданности вздрогнул, встав, решительно подошёл к двери.
– Кто там? – тихо спросил хозяин.
– Это я, Петруша, – как-то жалобно и вместе с тем стыдливо произнесла Клавдия.
Она почувствовала, что в этот момент и лицо, и тело у неё покраснели. Свет из открывшейся двери озарил её фигуру. Вдруг откуда-то взявшееся чувство самоунижения обуяло её. Поднявшийся голос срама, позора не давали ей перешагнуть порог двери. Видя нерешительность и растерянность своей подруги, Пётр притянул её к своей груди и обнял. Губы сами нашли друг друга.
Как ни сильна была страсть их близости, но ещё крепко гасила её давняя первая любовь. Она снова подняла Клавдию под утро, напомнила о себе щемлением в сердце, пристыдила. Не помня себя, она прибежала в свой двор, быстро отцепила полное ведро воды у колодца и зашла за сарай. Быстрым движение сорвала с себя всю одежду и одним махом вылила приятную прохладу на своё разгорячённое тело. Стало вдруг легко, свободно, спокойно в мыслях и движении, словно струи смыли все её грехи.
Давно замечено: после долгой и утомительной дороги стоит ненадолго окунуться в речку, и будто сто пудов с себя сбросишь. А всего-то капилляры под кожей сужаются, и сердцу легче становится работать. А тут не физическая усталость мышц, а процесс более сложный. Тут насмерть в схватке сошлись первая любовь и обнажённая половая страсть. Любовь к погибшему человеку, и естественное влечение, ещё не выросшее в большое чувство.
Клавдию разрывало на части. Одна половина, как якорь, держала её в своём доме, другая, как штурман, всё время глядящий вперёд, твердила: «Надо искать причал, надо прибиваться к одному берегу». И вдруг, как молния, сверкнула мысль – гадалка.

5
Бабка Захар, так её звали по мужу, жила на отшибе села. К ней частенько от отчаяния наведывались самые разные люди, чтобы получить ответы на вопросы о своей неустроенной жизни. Не всем, как хотелось, становилось легче после встречи с ней, но были и такие, кто добрым словом поминал её за нужный совет. Знала бабку и Клавдия. Вечером и отважилась пойти к ней.
Предсказательница при свече колдовала над настоем, от которого шёл пар, и приятный луговой запах распространялся по комнате. Горящая печь, через щели в которой лучиками убегал свет, создавала домашний уют.
– Здравствуйте, бабушка.
– Здравствуй, красотка, здравствуй. Садись ближе к окну, дай я тебя получше разгляжу. Чья же ты будешь? Небось, не чай пить пришла?
– Не чай. Вы угадали. Дело есть. Девичье или бабье сама не знаю.
– Да ты не волнуйся. Рассказывай и смотри вон на ту икону.
– Поняла. В смятении я…
Сколько говорила Клавдия, сама не знала. Но вдруг ей стало легче. Исчезли тяжесть тела, напряжение в душе. И голова как-то просветлела.
– Вот ещё. Возьми, Клава, эту траву. Её прозывают по-разному: кто любисток, кто любчик, любец, любим трава, зоря… Я же зову её любовихой. Придёшь домой, из одной части приготовь в кипятке настой, другую зашей в любимое платье. Больше по этому делу ко мне не приходи.
– Поняла, бабушка, поняла.
Этот звук, этот страшный крик, это убийственное слово и в селе, и в городе ненавидят все. Оно приносит горе. И, порой, ни одному человеку, ни одной семье — десяткам и тысячам.
« Пожар», – закричали зычно и громко сразу несколько человек.
– Горит! – вторили им те, кто увидел пожар позже.
Тушить огонь люди в селе всегда бегут с ведром воды, лопатой или багром, топором, чтобы помочь соседу. Но слишком поздно собралась людская сила в этот раз. Мощь огня уже никто не мог одолеть. Горел дом Клавдии. Она стояла поодаль и с невозмутимым спокойствием смотрела, как пламя пожирает деревянное строение. Прибежавшая позже всех её подруга Настя, опешив от увиденного, хотела закричать, но вдруг осеклась. Возбуждённая она подбежала к погорелеце со словами:
– Клавка, почему не тушишь свой дом?
– Пусть горит, – спокойно и невозмутимо ответила Клавдия подруге, а, главное, себе, – я сжигаю одну любовь и зачинаю другую.