Вкус к жизни

Чудище перебирало кости. Отчего варёное мясо не колеблется в расставании с ними, а сырое выражает полнокровный протест? Потому что голова остаётся воспринимать ещё некоторое время процесса варения части конечности в грязном котле. Его пачкали надписи и рисунки. Побитые стены прошлого логовища однажды зашипели в ухо сонному жильцу. Он вышел из дома и стал позади и поблизости четырёх молодых самцов человека. «Свора, — прошептало чудище. – Город платит тебе, чтобы камни могли говорить очень мило». Если вмешаться сейчас, то никогда, к счастью, не узнаешь цвет мыслей баллончиков с аэрозольной краской.
*
Аким злился. Мартын собирал деньги с каждого, кто пришёл посмотреть на предательство боли, в скорейшее появление которой веруешь со знанием дела. Нож резал обильную шрамами плоть, знойные угли плевались искрами от бесстыдного танца стоп, обыкновенный бытовой молоток раздробил в алое тошнотворное месиво мизинец на правой руке, пули пробили сквозные отверстия в икрах, а зрители заклеймили: «Спектакль!» Их болевые ощущения ограничились гадостью клеветнической рвоты в адрес потерпевшего чудовищное фиаско. Городские власти не одобрили бы подобную бесполезность траты денежных средств въедливыми налогоплательщиками. Представление проводилось в дряхлом гаражном кооперативе под скорый снос для строительства потенциального светлого будущего очередного социального проекта вместо, ночью, среди любителей не доверять первому встречному, но вестись за скоплением положительных слухов о нём. Аким действительно испытывал злобу к девушке. Дружище Мартын взял её наличные уютные бумажки с благодарностью – любовь к бывшему поощряет предательство собственной болью, и единственный исполнитель анатомических трюков окажется в безжалостном бесчувственном бешенстве. Пеной изо рта плотской сверхъестественности захлебнётся на долгую-долгую славу.
— Через недельку будешь готов к новой битве за кровь, Ким, — выразился мускулистой уверенностью Мартын, стоя меж двух, опасных последствиями воссоединения, ещё влюблённых. Рада с лихвой обладала способностью вставлять палки в колёса механизму молниеносного, по заурядным человеческим меркам, заживления.
— Чего впустил её тогда?! – зверел циркач. Худой и малорослый, большеротый, чья местами беззубая пасть материнского молока не хватала. Не сыскалось Акиму родства ни с кем в мире исключительности и стандарта. Через трое-четверо суток горьковатая внешность засияет примерной улыбкой без страховидных хулиганских пробелов. Парни подростками столкнулись лбами в жестокой принципиальной драке, дожили до двадцати трёх лет и умерли для оседлости. Сегодня – охаяли, завтра – стадионы напророчат.
— Элементарно же, Ватсон!.. – Мартын смолк с броском друга за спину – к самке.
**
Пепловый бутон котла стоял на огне. Чудище из года в год предпринимало однократные попытки очистить деталь своей кухни от символов старой любви, кровожадной по справедливости. Очищение производилось тоже деталью, желательно самой крепкой из кремового костяного набора. Крепость ложилась на кончик беловатого языка содействовать выработке чрезмерной слюны. Дикость. Чистка котла подручными средствами клейкой пузыристой лужицы с ладони и палочкой из древа человечка приносила ежегодные плоды очарования создаваемой кашкой. Её кушали мухи, вязли лапками, отрывали друг другу крылышки и обращались в живую картину. Стоило лишь капнуть капелькой дикости.
***
Ни окон, ни дверей. Тёплая нора с одним источником света под колдовским пузатым атрибутом сковывала воображение и раздувала панический пожар. Раду, Мартына и Акима подвесили за руки и оставили свободными ноги. Когда они ими дёргали к спасательным шансам в разные стороны, огонь увеличивал мощь аромата мясного бульона из шайки гостей. Кричать никак не получалось, в горле от напряжения распускались злобные шипы и вытекало железо. Приветствовался шёпот. Он словно обучал кого-то культуре таинственности сберегательной речи. «Зачем повторять за нами?» — ослабевала девушка и опускалась голыми ножками к буйному кипятку. Пар и брызги ликовали на кровяной пыльце из цветочного этого горлового вскрика от ожоговой лапы. Аким сделался мёртвым довольно давно. Пухлая тётка забрала его ребёнком из больницы, назвалась хорошей подругой матери и рассказала про катастрофу с участием некоего мистического количества машин. Мальчишка не вынес лжи и кинулся проверять правду на прочность во многих углах перекрёстных дорог. Ни единой аварии не произошло с ним, этаким, целость и невредимость опровергали чужое враньё о виновном с коротких штанишек. «Если бы, то!..» Стопы жгло терпимо по сравнению с кипячением пары конечностей по коленные чашечки. Акима больше не сводила с ума шоковая сотрясающая реакция организма, не удушали вонючие рвотные массы. Высокое антропоморфное, худощавое даже и где-то приятно фигуристое существо землистого оттенка наконец-то удовлетворило познавательную любопытнейшую потребность жертвы на металлических жгутиках вверх головой. Рада и Мартын были живы и задвинуты на второй план. Кожа обитателя жилища не страдала от сухости, лоснилась гладкостью дождевого червя в обтекаемой форме. Тёмно-коричневый волосяной покров терял значимость и с превеликим удовольствием путался в области половых органов и овального черепа с острым подбородком. У существа отсутствовали соски и пупок, но замечательно гнулись внутрь себя тонкие когтевые пальцы. Маленькие мутные глазки увлажнялись трепыханиями запертой в них крови. Чудище – хищник, ему есть чем рвать на куски добычу. И человеческому в нём хотелось бы понять медлительность в отношении к неминуемой смерти. Обитатель вытащил конечности-лохмотья из котла, послюнявил указательный палец и взрезал им мокрую, потную Акимову шею с усердием пытливого кровопускателя.
****
Солнце сегодня пролезло в дощатую глушь. Аким насчитал восемь избёнок и десять собак. Его не учуяли, пахнущего мхом и ягодой моложавого леса. Слова произносились с трудом, тихие, омерзительные. Рада и Мартын не услышат. Самоуверенное чудовище! Вышвырнуло наружу за ненадобностью только его. Содрогаться от вида огня и помышлять о поисках правд их нетленных секунд.