«Ларуня с Юрковского»

…Середина восьмидесятых, где-то на Балтике, начало лета, стенка главной пристани Минной гавани.
Морской тральщик «Контр-адмирал Юрковский» грустно покачивается на слабой июньской волне, пришвартованный поодаль от кораблей бригады в главной гавани базы. Боевому славному пути тральщика, построенного ещё в далёкие довоенные годы и вскрывшего ни одно минное поле противника, пришёл свой логический конец. Что тут поделаешь? – всё в нашей жизни на земле когда-то заканчивается, хотя в это и не верится, особенно в юности. Да и то здорово, почти пятьдесят лет в строю, небывалый, надо прямо сказать, срок для корабля. Славный был проект: крепкий, быстрый, маневренный, устойчивый, мощный и удивительно удобный в бытовом плане. Впрочем, все эти очевидно положительные качества для обычных кораблей, делали его и слишком уязвимым, как тральщика в современных условиях по уровню физических и магнитных полей. Ну, это и понятно, он ведь железный будто крейсер, вот и оказался к этому времени последним действующим кораблем в своем классе.
В один из таких безрадостных для Юрковского день Феликс с тремя своими товарищами Пашкой, Макаром и Билом, курсантами четвертого курса одного из старейших Ленинградских военно-морских училищ, в обеденный «мертвый час» прибыл к кораблю для прохождения летней практики. Грустное перед ними предстало зрелище: главная мачта морского тральщика завалена, артиллерийские установки сняты, вьюшка и кран-балка демонтированы, палуба давно не крашена, «медяшки» не чищены, тусклы. На корабле остался лишь дежурный экипаж в полтора десятка человек, которому меж тем вполне удавалось держать корабль в чистоте и порядке.
— Падайте на свободные койки в носовом кубрике, – говорит вахтенный матрос у трапа прибывшим курсантам, – после подъема доложу о вас старпому, теперь не стоит его беспокоить.
Свободных мест в кубрике навалом – весь кубрик. Аккуратно заправленные койки тремя тесными ярусами в виде лесенки ниспадают к палубе. Курсанты после суточной переезда не раздеваясь с удовольствием валятся на нижний этаж, живо обсуждая увиденное, лишь Феликс забирается подальше ото всех на верхнюю койку под потолок и тут же провалился в сон, где всё-время беспокойно бегал по огромному полю, с высокой шершавой травой надоедливо забирающейся ему за шиворот, в рукава, неприятно щекоча, тревожа.
Знал бы он, что это была за трава.
— Экипаж, подъем, – как обычно не вовремя, на самом интересном месте, врезается команда вахтенного у трапа в его сознание. – Большой сбор!
Курсанты, как и все выскакивают на верхнюю палубу и также становятся в строй рядом позади экипажа.
— Курсанты? – удивляется коренастый старшина первой статьи, по-видимому старший среди моряков. – Откуда прибыли?
— Из Питера, – коротко за всех поясняет Стариков, — на практику.
— Зем-ля-ки! –радостно тянет тот, — и я с Питера, с Петроградки. Три года дома не был. Как там мой Гротик, Петропавловка, Елагин, Крестовский?
— Всё на месте, никуда не делись, но мы вообще-то с Васьки, – улыбается курсант и, протянув руку, представляется, – Олег, для своих Феликс.
— Очень, очень приятно, – говорит земляк, пожимая протянутую руку. – А я, Сергей Дмитриев, по прозвищу «Сир Питерский», для своих Серый. Ой, смотри, что это… у тебя? – вдруг округляет глаза он, – да это ж, кажись, африканка… забралась.
Из широкого правого рукава «робы» – удобная хлопчатобумажная рабочая одежда моряков – Феликса, плавно покачиваясь, выглядывает симпатичнейший лысый хвостик с маленькой кисточкой на кончике.
Надо отдать должное, ни один мускул при посторонних не дрогнул у Феликса на лице. Напротив, он совершено спокойно, не суетясь и повизгивая, уверено, будто повидавший виды бывалый моряк, каждый день вытаскивающий из своих рукавов всякого рода грызунов и вредителей, резким движением руки сверху вниз вышвырнул незваную гостью из своей одежды. Вот только направление полета для не званной гостьи он почему-то выбрал не в сторону моря за борт, что было бы вполне логичным в данной ситуации, а, наоборот, в сторону надстройки корабля. Жалко видно стало её. Впрочем, как выяснится позже, крысы в большинстве своем великолепные пловцы и ещё неизвестно, что бы для неё оказалось приятней: приземлится на жесткую палубу корабля или приводнится в ласковые теплые воды Балтики. В данном же варианте животное, пролетев около десятка метров, удивительным образом легко и ловко, словно кошка, сгруппировалась и, приземлившись на железную переборку всеми четырьмя лапами, неспешно полезла по вертикальной поверхности вверх, как по дереву.
— Вот… это… да-а! – восхитился её акробатическому мастерству Пашка, товарищ Феликса.
— Африка-анка, – уважительно, с некоторой безнадежностью тянет Сир Питерский, – мы этих тушканчиков два года назад в дальнем походе где-то в Атлантике подхватили. Они хоть и небольшие, но шустрые, всю отечественную популяцию грызунов с корабля выжили, вот за нас похоже взялись.
— Здорово, – шумно выдыхает Макар и, толкая Володьку Белковского, Била, их четвертого практиканта, восторженно восклицает, – видал, какая пластика, грация, вот только цвет не понял какой.
— Черный, – радуется старшина, – с белой грудкой, а на кончике хвостика небольшой завиток, кисточка.
— Да ты, Серый, зоолог, – шутит Феликс и, на секунду задумавшись, добавляет, – а у моей Ларуни Африкановны, ещё белое пятнышко на задней лапке.
— Да ты сам зоолог или… ботаник, как тебе ближе, – хохочет Пашка, – она это почувствовала, так и знай, скоро явится познакомиться поближе.
— Это мы ещё посмотрим, к кому она явится, – парирует Феликс.
— Посмотрим-посмотрим, – соглашается Пашка.
И Ларуня не заставила себя ждать, уже вечером пожаловав в курсантский кубрик собственной персоной. Курсанты, умудренные опытом Феликса, вздремнувшего не раздеваясь на верхней койке вблизи кабель-трасс, разбегающихся на корабле во все стороны под потолочными переборками и являющимися, естественно, живыми крысиными магистралями, в этот раз несколько подготовились к торжественной встрече. Во-первых, по рекомендации бывалого Сира Питерского они убрали все съестные припасы в железные тумбочки. Во-вторых, легли спать на средний ярус, трудно доступный для грызунов, как сверху, так и снизу. Ну и, самое гласное, в этот раз они сняли с себя всю привлекательную и удобную для крыс одежду и, забравшись под одеяло, плотно подтолкнули его под матрас со всех сторон. Но стоило им лишь выключить свет и слегка задремать, как перепуганный Феликс в ужасе подскочил на своей жесткой койке и, больно стукнувшись лбом о железный пружинный каркас верхней кровати, завыл от обиды и боли.
— Ты что, с ума сошёл, или блох во сне гонять вздумал? – возмутился Пашка, занявший соседнюю с Феликсом койку.
— Ничего я не сошел, у меня, кажись, по спине кто-то пробежал, – потирая быстро надувающуюся на лбу шишку, говорит Олег.
— Кажись, кажись, – высунув заспанную голову из-под одеяла, сердито шипит Макар, – крестится надо, когда… кажись, кажется. – Он только-только заснул, поздно вернувшись из каюты-компании, где вдоволь наигрался с боцманом корабля в нарды и насмотрелся финских развлекательных передач, чудом просачивающихся сюда на специально сконструированную местным «Кулибиным-радистом» антенну.
— Сам крестись, – рычит в ответ Феликс, — и вообще…
— Так, всем тихо! – по-деловому перебивает их Бил и, энергично вскочив с койки и включив свет, командует, – Феликс лежи смирно, остальные хватаем «гады» и за мной.
Спустя секунду вооружённые тяжелыми ботинками до зубов курсанты окружают койку Феликса. Пашка одним рывком срывает с него одеяло, три пары толстых каучуковых каблука, готовые немедленно вступить в бой, зависают над сжавшимся от испуга Олежкой, но на стареньком ватном матрасе никого кроме него в огромных семейных трусах, конечно же, не обнаруживается.
— Феликс, может ты лунатик? – ехидничает не проснувшийся ещё после ночных посиделок Макар, внимательно ощупывая складки простыни и наволочки его кровати, а заодно и его самого в безразмерных парашютах.
— Да сам ты лунатик, – неуверенно огрызается Феликс, отбиваясь от товарища.
— Тихо, – вдруг шикает на всех встревоженный Бил, прикладывая правую руку к уху, – слышите?
Где-то совсем близко, что-то хрустит, шебаршит, царапает. Феликс, как ужаленный с испуга снова подскакивает и, в очередной раз врезавшись любимой шишкой в верхнюю железную койку, сдавленно воет.
— Да тихо ж вы все, – сердится Бил и, указывая пальцем на стоящий рядом герметичный железный ящик, шепчет, – кажется здесь, в рундуке.
— Лунатик, лунатик, – тихо сквозь зубы, медленно сползая со своего ложа на палубу, цедит обиженный Феликс, – креститься надо, крестится!
— Да ладно-ладно, – окружая вместе с Пашкой и Билом рундук, веселится Макар.
— Открывай, – командует Бил и, отступив на шаг назад, взводит свою каучуковую гаубицу.
Феликс резко распахивает увесистую дверку рундука, и семь тяжелых ботинок одновременно влетают вовнутрь, с грохотом врезаясь друг в друга и в железное содержимое рундука. Последний восьмой ботинок Олежка держит в руках над головой, приготовившись к немедленному завершению боя, если, конечно, это ещё потребуется.
Как крыса могла пробраться туда, вовнутрь? – совершенно непонятно, ведь Феликс точно помнил, что перед тем как уложить в него свой мешок с провизией всё тщательно проверил: ни щёлки, ни дырочки, ни трещинки, ничего не было – не то, что мышь, таракан не проскочит!
Охотники, окружив поле битвы, с некоторым страхом и сомнением всматриваются в развороченный под ударами судьбы «сейф». Пашка первый тянет свой башмак и вдруг, выронив его, взвизгивает, словно ошпаренный, и прыгает в сторону трапа на выход с кубрика. Тут же вслед за движение Пашки из ящика, будто австралийский сумчатый тушканчик из программы «В мире животных» на уровень человеческого роста выпрыгивает «нечто», падая на кого-то в толпе оцепеневших курсантов. «Бесстрашные» практиканты бросаются врассыпную, с грохотом опрокидывая всё и вся, что попадает им под руку. Макар, не помня себя, рванул вслед за Пашкой к трапу, но от излишней прыти промахнулся и, врезавшись в железный косяк броняшки, случайно «топчет фазу», ну, выключает свет, то есть. В кубрике стоит страшный грохот и вой. На странный шум посреди ночи из пустующего в последнее время кубрика сбегаются вахтенный у трапа, дежурный по личному составу и старший по кораблю.
Странная картина, однако, предстанет им после включения света: Макар, стоя на четвереньках у трапа, усердно таранит его головой и иступлено воет; Бил с намотанным на руку ремнём с опаской выглядывает с верхней койки в дальнем углу кубрика; Пашка вообще чудом оказался плотно укутанным под одеялом в сове койке.
А Феликс?
Бедный Феликс он один, совершенно брошенный всеми, в оцепенении стоит посреди кубрика с высокоподнятым ботинком над головой и ужасом взирает на свои форменные не по размеру огромные семейные трусы. Там, на самом сокровенном месте, уцепившись передними лапками за удобную хлопчатобумажную ткань, висит Ларуня, медленно стягивая её с Олега под тяжестью своего веса. Ощущая полную свою беспомощность перед этим африканским чудом – ну, действительно, не станешь же сам себя лупить ботинком, – Феликс с ужасом наблюдает за неспешным, но неуклонным движением своих парашютов согласно закону всемирного тяготения вниз. В какой-то, видимо, критический момент он неожиданно по-спортивному легко подпрыгивает и, вывалившись из «набедренной повязки», виснет в чем мать родила на ручках аварийного люка. Ларуня же, ощутив под собой твердую поверхность, неспешно следует к злосчастному рундуку и, издевательски осмотрев всех окружающих напоследок, легко протискивается в никем незамеченную щель в его донышке. Моряки и курсанты долго и весело хохочут… над собой, дивясь находчивости этой необычной крысы.
Остаток ночи курсанты посвятили тщательнейшему исследованию кубрика с целью выявления всех возможных входов и выходов Ларуни в него. Пашка с Феликсом решили, что это они «накаркали» второе её пришествие своим глупым спором, а раз так, то вскорости та заявится вновь, но теперь уже к Пашке, и тот по научению моряков везде и всюду на кабель-трассах расставил соответствующие ловушки. Однако, к всеобщему удивлению ни в эту ночь, ни в следующую, ни в какую другую в течение всей курсантской практики Ларуня больше ни разу не показалась в кубрике. В результате к концу практики, про неё саму и её удивительное поведение несколько подзабыли, во всяком случае, перестали говорить, думать, а потому очень удивились, когда та вновь явилась к курсантам в последний день их практики. В этот раз они нежились под июньским солнышком во время «мертвого часа» на ходовом мостике корабля. Личный состав Юрковского по случаю выходного дня практически весь убыл в увольнение, и Пашка, где-то раздобыв полулитровую бутылку замечательного прибалтийского ликера, предложил друзьям сотворить небольшой пикничок, отвальную, что ли, по случаю завтрашнего убытия домой. Курсанты согласились и с радостью в давно непосещаемом никем укромном для посторонних глаз месте на топе корабля накрыли «поляну», предварительно сгоняв за колбаской, булочкой, лимонадиком в гарнизонный универсамчик.
И вот в самый разгар веселья, когда Бог весть откуда в руках вечно поющего на всех курсантских посиделках Пашки появляется гитара, в центр их импровизированного стола – раскинутого полотенца прямо на палубе – видимо заслушавшись, неторопливо выходит бесстрашная Ларуня и усаживается прямо на приготовленный артистом бутерброд. Курсанты, поглощенные пением и музыкой товарища, естественно, прихода их недоброй знакомой не замечают. И лишь когда тот, допев очередной свой шедевр, не глядя, хватает со скатерти приготовленное им снадобье и тащит его в рот, все, кроме Пашки, с ужасом обнаруживают её прямо перед его носом. Ларуня, не желая быть укушенной, громко пищит и… трудно понять, что творит дальше.
Спустя секунду Феликсу с огромным трудом удастся поймать своего невменяемого товарища у лееров ходового мостика, вот-вот готового выпрыгнуть с высоты пятого этажа в воду вслед за отправленной уже туда гитарой, на которую, как он станет утверждать впоследствии, и запрыгнула крыса. Куда же на самом деле делась непредсказуемая Ларуня, выяснить так не удастся – никто, как окажется, этого не увидел, да и не мог увидеть пока ловили взбесившегося Пашку. Но булка… без колбасы от того самого сэндвича будет найдена чуть в стороне рядом с характерной едва заметной щелью в переборке, ведущей с ходового мостика в рубку. Смешно сказать, но вместе с той колбасой из бутерброда со стола исчезнет и только начатая курсантами полулитровка. Пашка, немного придя в себя, с пеной у рта станет утверждать, что он справился с чудо-крысой, а эти исчезновения досадные случайности, стечение обстоятельств. Курсанты же лишь улыбнутся ему в ответ, ничего не говоря, уверенные в том, что Ларуня восстановила меж ним и Феликсом свой статус-кво.
Впрочем, как раз это Пашка и не станет оспаривать!..