Двери. Стены.

За двадцать дней за окном ничего не изменилось. Цементно-серая, похожая на вату гуща, не то облака, не то туман, скорее все-таки облака, продолжала и не собиралась заканчивать свое ленивое движение в серую бесконечность. Эти облака на вид ничем не отличались от обычных, такие же кучные, ленивые, но они были снизу, сразу под окном, из-за чего появлялось чувство высоты и какого-то космического полета, иногда кружившее голову. Где-то вдалеке из-под серой тверди пробивалось белое свечение. Его природа была неясна, понятно было только то, что располагалось оно далеко внизу, где-то в глубине этого серого безмолвия.
А над пустошью висели два солнца. Красное всегда было на одном месте, всегда неумолимо нависало над домом, всегда смотрело в окно, его свет, казалось, проникает во все уголки квартиры. Оно было больше, светило ярче, поэтому серость пустоши была подернута красноватым оттенком. Ночью же, когда слабенькое, тусклое Белое Солнце заходило за Красное, оставался только этот красный свет, облака будто бы начинали кровоточить. Белое Солнце было почти нормальным, даже каким-то родным, но его было видно не всегда. Оно вращалось вокруг Красного, повторяя обычный цикл обычного солнца. Иногда казалось, что Белое постепенно сближается с Красным, что ночи становятся короче, дни длиннее. Они явно были как-то связаны, не только своим циклом, а чем-то еще. Быть может, Красное Солнце питалось Белым. В таком случае, рано или поздно Белое должно было потухнуть и тогда останется только Красное Безумие и кровоточащий пепел облаков.
Оба они снились Алану по ночам. Вот уже двадцать ночей ему снился сон, один и тот же, снова и снова, иногда по нескольку раз за ночь. Сон уже устоялся, стал неотъемлемой частью его жизни. Ему казалось, что каким-то образом этот сон был связан с реальностью, уж больно он походил на его ежедневные попытки привести свои мечущиеся мысли в порядок.
Каждую ночь Алан обнаруживал, что сидит, прислонившись спиной к стене, на лестничном пролете, слабо освещенном белым сиянием, лившимся откуда-то сверху. Он чувствовал себя уставшим, почти истощенным, все мышцы болели, будто бы он только что пробежал без остановки несколько километров. Трясущиеся конечности не слушались, затекшая без движения спина ныла. И он сильно хотел пить. Горло ужасно саднило, распухший язык не помещался во рту, который, казалось, был набит песком.
Каждое движение отдавалось болью, но белое сияние манило, тянуло к себе словно магнитом, он должен был идти к нему. И он вставал, превозмогая слабость и боль, опираясь о влажный цемент стены, дрожа всем телом от напряжения. Хватался за холодную железную перилу и, наваливаясь на нее всем своим весом, втирая ржавчину себе в руки, начинал подниматься. Он буквально тащил себя вверх, подтягиваясь на руках и до крови сдирая кожу ладоней, иногда запинался и падал, разбивая колени о ступеньки, но снова вставал и лез дальше. Иногда он падал в конце очередного пролета, на пол, а не на ступени, и тогда он давал себе несколько минут отдыха. Он прижимался лицом к холодному шершавому цементу лицом, чувствовал, как отдавалось в пол биение жилки на виске, слушал удары сердца, не помещавшегося в грудной клетке, и думал: «Нет, больше не смогу, даже если так и сдохну здесь, пускай, все равно больше не смогу». Но затем он отрывался от пола, все так же, опираясь о стены, поднимался на ноги, хватался за ржавую перилу и снова начинал бесконечный подъем к слабому белому свету, который все никак не приближался.
Постепенно сквозь звук его тяжелого дыхания и шорох волочащихся по ступеням ног проступал другой звук. Тяжелые гулкие удары барабанов, игравших какой-то медленный ритуальный ритм. Звук зарождался где-то на границе слышимости, а вместе с ним зарождалась тревога. Алан ускорял шаг. Вместе с ним ускорялись барабаны. Они становились все быстрее и быстрее, громче и громче; их ритм начинал напоминать ему что-то. Из сознания выплывали видения диких обрядов аборигенов далеких, нетронутых цивилизацией островов, обрядов совершавшихся перед жертвоприношениями. Костер, разрисованные щерящиеся лица, упругие, мускулистые татуированные тела. Алан переходил с шага на бег, ускорялся, как мог, несмотря на боль в мышцах.
Алан пробегал пролет за пролетом, но лестница не кончалась. Постепенно барабаны забивали собой все остальные звуки и начинали звучать уже в самой голове Алана, он переставал слышать что-либо кроме них, даже собственные шаги. Тревога скоро превращалась в ужас, ужас погони, гнавший его все выше и выше по лестнице, заставлявший сердце, уже бьющееся в ритме барабанов стучать еще быстрее.
И когда обезумевший и потерявший всякую ориентацию в пространстве Алан уже не чувствовал ничего кроме тупого страха, тысячью ударных разрывавшего его мозг на части, лестница заканчивалась хорошо знакомой площадкой. Именно здесь в реальности находилась дверь в квартиру Алана. Но во сне на ее месте была только серая цементная стена. Под потолком болталась лампочка, которая и давала то самое сияние, к которому он бежал. Но хоть лестница и кончалась, барабаны ужаса все еще рвали голову Алана. Он чувствовал что-то позади, уже совсем близко, и бежал к стене, туда, где должна была быть дверь в квартиру. Он бился о стену, царапал ее, а потом просыпался.
Каждое утро он находил себя по другую сторону этой стены, в своей квартире, усталый и измученный, с разбитыми кулаками и сломанными ногтями. И каждое утро он понимал, что и в реальности этой двери нет.
***
Дверь исчезла девятнадцать дней назад.
Утром того дня, после первой изматывающей гонки по лестнице, Алан обнаружил себя лежащим на спине в собственной прихожей у серой цементной стены, вместо которой раньше была дверь из квартиры. Не сводя со стены тупого, не осмысленного взгляда, Алан отполз от двери и уперся спиной в дверь комнаты. Он медленно, опираясь спиной на дверь и все также пялясь на дверь, поднялся на ноги. Нащупал дверную ручку. Повернул. Ввалился в комнату и захлопнул дверь. Еще несколько минут он простоял, держась за ручку и смотря на дверь, вернее, сквозь нее, на цементную стену. Потом отошел от двери и лег на кровать.
Он проснулся, услышав громкий шорох в стене. Открыв глаза, он увидел, что вся комната освещена красным светом.
***
Следующие пару дней он провел в сомнамбулическом шатании по своей квартире, преобразившейся, ставшей гротескно зловещей под красным сиянием безумного Солнца. Каждый предмет здесь был отчасти знаком, но извращен в той или иной степени. Старый телевизор теперь постоянно шипел помехами. Он не переключал каналы и не выключился, даже после того как Алан перерезал сетевой кабель. Он позволил только немного убавить громкость, но его шипение все равно всегда было слышно где-то на грани слышимости. Пишущая машинка, некогда лучший друг Алана, теперь печатала ему угрожающие записки. Он находил их каждое утро торчащими из машинки. Он пробовал печатать на ней, но на бумаге всегда оставались только новые угрозы и оскорбления. Все они были напечатаны красными чернилами, а вся бумага, проходившая через машинку, почему-то обгорала по краям. Из стен иногда слышались шорохи и неразборчивые голоса. Они раздражали, но проявляли себя крайне редко, каждый раз заставляя Алана трусливо вздрагивать и озираться по сторонам.
Все лампы в квартире постоянно горели, но их свет был болезненно желтым, от них только болели глаза. На третий день такой новой жизни Алан разбил лампочки везде, кроме ванной. Ванная была единственным местом, куда не попадал красный свет, а оставаться там в темноте он не хотел. Когда Алан зашел туда в первый раз он увидел, что зеркало (Это было большое и очень старое зеркало, в прекрасной оправе из бронзы, украшенной витиеватыми узорами. Это зеркало, можно сказать, было гордостью Алана, к тому же, единственной вещью, напоминавшей ему о семье.) отражает совсем не то, что наблюдает он. Сначала в нем отражалась ванная, по которой из стороны в сторону ходило отражение Алана, жестикулируя и крича на кого-то, кто был за границей зеркала. Потом зеркальный Алан подошел к зеркалу с той стороны, несколько минут задумчиво смотрел на Алана настоящего и ушел за границу, пропав из виду. Через пару минут свет в зеркале потух и в течение следующего получаса Алан наблюдал в зеркале только тьму. Все это время он не мог оторвать от зеркала глаз. Он всматривался в него, напрягая зрение изо всех сил, и заметил в темноте какое-то движение. Алан уже поднес лицо настолько близко к зеркалу, что оно запотевало от его дыхания. И тогда свет в зеркале включился, озарив окровавленное лицо зеркального Алана, который стоял у самого зеркала и кричал. От неожиданности реальный Алан отскочил от зеркала и заорал сам, он кинулся к двери, но она оказалась заперта. Он орал и бился в дверь, а Алан в зеркале тем временем отошел вглубь ванной, и оказалось, что обе его руки отрублены по самые плечи. Он вскинул голову к потолку и снова закричал. И тогда моргнула лампочка уже в реальной ванной, и отражение в зеркале стерлось, превратившись в изображение каких-то дальних закоулков космоса и путешествующих по ним двух солнц, а дверь открылась, выкинув Алана обратно в коридор, к выходу, которого больше не было.
***
После случая в ванной состояние Алана ухудшилось. Им завладело маниакальное желание выбраться из квартиры. Все его внимание было приковано к тому месту, где раньше была дверь. Теперь он мог часами сидеть или даже стоять напротив него, просто прожигая взглядом цемент, не меняя позы, даже не моргая. Это было похоже на медитацию. Словно йог, он направлял всю свою концентрацию на достижение невозможного. Алан полностью погружался в себя, не обращая больше никакого внимания на голоса из стены или помехи телевизора, в эти моменты он, казалось, достигал просветления. Его взгляд не был тупым и бессмысленным, он был живым, словно Алан видел что-то на стене или за ней. Но рано или поздно что-то в стене разочаровывало его, начинало раздражать, он хмурился, моргал, отводил взгляд и, в конце концов, приходил в ярость. И тогда он начинал метаться по квартире из комнаты в комнату, бросая гневные взгляды то на шипящий телевизор, то на пишущую машинку, то за окно, на вечно безумное Красное Солнце, огрызаясь на голоса из стены, сворачивая все со столов и полок, переворачивая мебель и снова возвращаясь к серой стене. Несколько раз он пытался пробить ее, но ничего не выходило. Как и с окнами. Ленивая серость все так же клубилась снизу, окропленная красным светом. Он понимал, что был заперт. Он задыхался в приступах клаустрофобии и опять и опять бился с дверью, разбивая кулаки и ломая ногти. Он кричал на нее и умолял ее, сам не зная о чем.
И к вечеру, обессиленный, он падал в кровать, чтобы снова бежать по лестнице и ломиться в дверь с другой стороны. Так, днем он желал выбраться из квартиры, а ночью попасть туда. И этот цикл казался нерушимым и до боли знакомым. Но, в конце концов, новый сон все изменил.
В этот раз он очнулся уже на полу площадки, к которой бежал в предыдущих снах. Он с трудом оторвал лицо от цемента и огляделся. В отличие от ранних снов, в этом чувствовалась реальность. Впервые за долгое время Алан осознавал, что происходит. Как будто с его головы сняли душный мешок. Площадка изменилась. Лампочка, болтающаяся под потолком на каком-то хаотическом пучке проводов, теперь давала красный свет, делая этот сон похожим на гротескную сцену убийства из плохого фильма ужасов. Выход на лестницу был заложен кирпичом. Но все это Алан заметил лишь краем сознания, ведь первым делом он увидел, что дверь в квартиру вернулась на свое законное место. Она, усмехаясь, смотрела на него своим рыбьим глазком с таким видом, будто всегда здесь стояла и будет стоять, а он, болван, ее даже не замечал. Он подошел к ней, притронулся к приятно прохладной ручке и нажал на нее. Она легко поддалась.
По полу квартиры клубился туман, завихряясь в гипнотизирующем танце дымчатых фигур и узоров. Туман полз из комнаты, дверь в нее была открыта. Алан направился прямо к ней, но тут откуда-то сбоку раздался громкий удар. Алан вздрогнул, чертыхнулся и машинально отступил в сторону. Звук шел из ванной, но дверь в нее была заколочена досками, подперта его письменным столом и закидана разным хламом – стульями, пишущей машинкой (раньше она стояла на этом самом столе), кучей книг, свернутым в трубу ковром из комнаты и так далее и так далее. Звук повторился, на этот раз послабее, из ванной донеслись шипения и шорохи, но и они вскоре смолкли. Алан постоял, прислушиваясь, пожал плечами и пошел в комнату, навстречу туману.
Это был не туман. Все окна были разбиты и через них в квартиру вваливались подсвеченные красным облака. Они лениво переваливались через подоконник и растекались по полу, игриво бурля всей своей ватной массой. В центре комнаты по колено в облачной массе, жеманно облизывающей его ноги, спиной к двери стоял мужчина. Он был абсолютно гол, если не считать черного потертого и засаленного цилиндра на его голове, из-под которого в разные стороны торчали длинные рыжие космы. Среднего роста, немного полноватый, с на редкость волосатыми ногами.
– Кто ты? – собственный голос показался Алану чужим, знакомым лишь смутно. Услышав Алана, мужчина сначала глянул на него через плечо, потом обернулся полностью, из-за чего его эрегированный пенис закачался из стороны в сторону. Его лицо было скрыто маской, зеркальной маской, в которой Алан видел свое лицо. Маска повторяла контуры лица мужчины, так что лицо Алана в нем крутилось и искажалось с каждым малейшим движением головы незнакомца. Одна глазница маски была абсолютно черной, а в другой горела нехорошая красная точка.
– Кто я?! – его высокий голос, почти фальцет, был полон дребезжащей насмешкой и больного энтузиазма, через каждое слово он вставлял смешок. – Подонок! Мы ведь столько времени провели вместе! Ха-ха! Впрочем, у меня много имен! Я, наверное, не назвал их тебе все! Ну, это мы еще наверстаем! – Он театрально хлопнул в ладоши. Его ногти были покрашены черным лаком, старым и облезающим. — Хотя, для кого-то имя, а для кого-то диагноз!
– Заткнись! – лицо Алана исказила гримаса ярости. Этот шут выводил его из себя – Кто ты? Что ты здесь делаешь?!
Мужчина вдруг резко подпрыгнул к Алану и заехал ему коленом в живот, а когда Алан от боли осел на колени, схватил его за плечи и горячечно выпалил ему прямо в лицо:
– Хочешь знать, кто Я? Ты даже не знаешь, кто ты!
– Я… – Алан только хватал воздух ртом.
– Давай, удиви меня! Ну же!
Алан вспомнил про печатную машинку.
–Я писатель… Наверное – у него вдруг заболела голова.
–Ха-ха-ха! Ну да! Писатель! И что же ты написал?! Поделись со мной! Ха-ха, дай автограф!
Алан снова чувствовал, что он во сне. Все ощущение реальности разваливалось по швам и слезало с него, как старая змеиная шкура.
– Ну, так ты не хочешь представиться? – прошипел ему на ухо этот шут
– Я не помню… Не знаю.
***
В этот раз Алан проснулся от шума на кухне. Он лежал на полу и валящие из окна облака лизали его лицо. Он чувствовал себя разбитым, но зато к нему вернулось чувство реальности. Мир был настоящим. Безумным, но не сонным. Алан не без труда встал и подошел к окну. Опершись на подоконник, он по пояс высунулся наружу и подставил лицо слабому ветерку. После затхлого воздуха в квартире воздух за окном казался свежим, хоть в нем и витал пепел и пах он гаревом. Вдруг сбоку, со стороны кухни, снова раздался грохот и звон разбившегося стекла. Алан посмотрел налево и оцепенел. Из разбитого окна кухни, стоя на подоконнике и тоже высунувшись, на Алана пялился его зеркальный двойник с отрубленными руками. С тех пор как Алан видел его в последний раз, он изменился. Его лицо покрыли множественные кровоточащие шрамы. Правый глаз заплыл, а левый горел огоньком безумной страсти. Нижняя челюсть была оторвана и болталась на лоскуте кожи, из-за чего язык, извиваясь гнусным червем, колыхался рядом с горлом. Из разорванного рта на грудь и шею тянулись ниточки слюны. Он смотрел на Алана как-то жалостливо и вопросительно, склонив голову на бок, как собака. Потом он отвернулся и, по цыплячьи вытянув шею, глянул вниз, в облака. Алан понял, что сейчас хочет сделать его отражение и его захлестнул ужас. Рискуя выпасть, Алан высунулся из окна почти полностью и заорал:
– Нет, нет, черт, не прыгай, стой! – двойник в последний раз взглянул на него и оттолкнулся от подоконника. Алан смотрел, как он исчезает в облаках, будто бы ныряет в морскую волну. Алан медленно сполз с подоконника и отошел от окна.
Он стоял посреди комнаты, глядя на красное солнце. Ему хотелось пройти на кухню, посмотреть, но он боялся. Вдруг сзади раздалось жуткое громкое шипение. Он резко обернулся. Это был телевизор. Ранее устойчивый звук помех теперь то усиливался, то ослабевал, а сквозь сами помехи постепенно пробивалось изображение.
По экрану то и дело проходили помехи, камера дергалась и дрожала. Она показывала крыльцо дома, в котором жил Алан. Пять выщербленных ступеней, ведущих к массивной железной двери в подъезд, которая была погнута и смята неизвестными силами. По крыльцу медленно расползалось темное пятно. Через пару секунд прямо в центр этого пятна шумно упало безрукое тело. У Алана подкосились ноги, он опустился в кресло. Невидимый оператор знакомо хохотнул и подошел поближе к трупу, чтобы во всех подробностях показать неестественно вывернутое тело. Он лежал на животе, голова свешивалась на верхнюю ступеньку крыльца и льющаяся изо рта струйка крови медленно спускалась по лестнице. В районе таза тело выворачивалось в другую сторону. Одна нога была закинута на стену, а другая подвернута под тело. Кожу на груди изнутри проткнули два ребра. Оператор со всех ракурсов просмаковал эту сцену, отпуская короткие смешки и посапывания, а потом повернул камеру, показав свое лицо. В зеркальной маске искаженно отразилась комната, где сидел сейчас Алан, его бледное, обомлевшее лицо. Опять раздался дикий смех оператора и в этот же момент по экрану с шипением прошли помехи. Телевизор выключился, и по экрану прошла длинная трещина, разделив его по диагонали. Больше он не включался.
***
В коридоре царил развал. По полу были разбросаны доски, куски письменного стола, части сломанной печатной машинки, все то, что недавно было баррикадой, закрывавшей дверь в ванную. Дверь из квартиры была на месте. Распинывая весь этот хлам, Алан проковылял к ней и дернул за ручку. Он еле успел отскочить, когда дверь упала. За ней была все та же цементная стена, но теперь на ней был дверной глазок. Алан прижал лицо к шершавому холоду цемента и посмотрел через пыльное стекло.
Сначала он увидел только лестничную площадку. Она была все так же освещена красной лампочкой. Алан видел только выход на лестницу и все. Ничего необычного. Он отклонился от глазка и уже хотел идти на кухню, но тут к нему в голову пришла одна мысль. Он жил на последнем этаже, но в глазке он видел, что с его площадки есть лестницы и вниз и вверх. Он снова посмотрел в глазок и, от неожиданности вскрикнув, отскочил от него, но тут же снова, от поспешности ударившись головой о стену, приложился к стеклу. По другую сторону стены был он сам. Он стоял там и с безумием на лице стучал кулаками в стену, что-то крича и постоянно оглядываясь назад. Алан, как загипнотизированный, смотрел на него, вглядывался в каждую черточку его, своего, лица. Худое, с запавшими глазами, блестящими страхом и безумием, с неопрятной бородой, с тупо оттопыренной губой, от которой к острому подбородку тянулась ниточка слюны, лицо. На лоб падают сальные, спутанные пряди волос. Как давно он не смотрел на себя в зеркало? Очень давно, ведь в последний раз это обернулось нервным срывом и параноидальной одержимостью.
Пока Алан по ту сторону в истерике стучался о стену, у него за спиной, по лестнице на площадку сползало какое-то существо. Это была черная, желеобразная масса продолговатой формы, настолько огромная, что с трудом протискивалось по лестнице. Она была полупрозрачной, и из-за освещения казалось, что она светится изнутри зловещим красным цветом. Спереди у него была круглая пасть, изнутри полностью покрытая бесконечными рядами зубов, уходившими прямо в горло. Вся морда вокруг пасти была утыкана длинными, тонкими щупальцами, непрестанно шевелящимися. Тварь передвигалась на огромном количестве торчащих у нее из боков тоненьких паучьих ножек, каждая из которых кончалась своеобразной клешней из трех когтей. Сзади оно тащило за собой огромный панцирь, по-видимому, хитиновый. Увидев ее, Алан забарабанил в стену еще сильнее, а потом, видимо поняв тщетность своих попыток, он побежал к лестнице, надеясь проскочить мимо монстра, но тварь неожиданно проворно выставила вперед одну из лап и ударила Алана. Он напоролся грудью на клешню, и тварь подняла лапу, оторвав его от земли. Другой клешней она обхватила его голову. Он схватился за лапу руками, но она с силой сжала клешню. Его ноги и руки обмякли, безвольно повисли в воздухе, из-под клешни потекла кровь. Тварь откинула тело в сторону и повернула слепую морду к стене. Казалось, она смотрела на Алана, того, который еще был жив. Потом она, резко выкинув лапу, разбила лампочку. Все поглотила тьма. Алан отвернулся от стены. Его колотила дрожь.
На кухне что-то разбилось.
***
На кухне был хаос. Стекло было разбито, весь пол был усеян осколками стекла. И везде была кровь. Кровь растекалась лужами по полу, украшала подтеками стены, но больше всего ее было на подоконнике. Она стекала с него, капала на пол. Кровью было заляпано разбитое окно, щерившееся окровавленными осколками стекла. Кровь попала в каждую трещинку на стекле, образовав кровавую паутину. Свет Красного Солнца, проходя через эту кровавую призму, делал стекло похожим на разбитый рубин в уродливой оправе.
В настенном шкафчике раздалось какое-то шевеление. Оскальзываясь на крошках окровавленного стекла, Алан подошел к шкафчику, приоткрыл дверцу и тут же отскочил назад, когда из шкафчика ему под ноги вывалились две руки. Это были две отрубленные по плечи руки, сшитые суровой нитью в одну длинную белесую змею. И они двигались. Алан стоял и смотрел, как перед ним длинная змеюка с пальцами извивалась на полу, выписывая причудливые ломаные узоры в кровавой луже, оцарапываясь разбитым стеклом. Руки подползли к дальней стене, как-то собрались, почти сложившись пополам, а потом резким движением оттолкнулись от пола и запрыгнули на подоконник. Они влажно шлепнулись в растекающуюся по нему кровавую лужу, разбрызгав кровь по всей кухне, а потом нырнули вниз, в окно. Очевидно, за своим телом.
Алан подошел к окну, выглянул из него и ничего не увидел. Руки уже утонули в ватном море облаков. Тут откуда-то сверху, должно быть, с крыши, прямо в окно залетел бумажный самолетик и, уткнувшись Алану в грудь, упал на подоконник. Алан успел поднять его до того, как он полностью пропитался кровью. Самолетик был сделан из обгоревшего листка бумаги, по-видимому, из записки, оставленной когда-то печатной машинкой. Алан развернул его, но вместо привычных оскорблений увидел только: «Ты себя давно в зеркало видел? Иди помойся». Записка была непривычно вежливой для машинки. Алан скомкал листок и выкинул его в окно.
***
Алан не мог посмотреться в зеркало, потому что теперь его не было. Вернее, вместо зеркала в бронзовую оправу была вставлена дверца. Дверца тоже была бронзовая, тоже с узорами, она почти сливалось с оправой, она даже выглядела такой же старой, как будто бы ее всегда обрамляла эта оправа. Алан взялся за бронзовую же ручку (она была приятно прохладной) и нажал на нее. Она поддалась, дверца открылась, и Алан увидел узкий туннель в никуда. Он вздохнул, закинул ногу на раковину, уперся и нырнул в темноту.
Алан полз по узкому туннелю в абсолютной темноте, обдирая локти и плечи, рискуя застрять и навеки остаться в шероховатых бетонных объятиях этой черной кишки. Ему казалось, что он ползет внутри какого-то организма. Со всех сторон из-за стен доносились звуки, шорохи, скрежет, смех, плач и даже обрывки чьих-то фраз.
«– Я сижу, никого не трогаю, и тут рука! Рука из стены! И душит...»
«– Сколько сейчас времени-то, не знаешь? Так, примерно, можешь почувствовать?»
«– Он сидел за просторным ореховым столом, а за спиной у него висели все его дипломы».
«– Меня твои истории...»
«– Ибрагим вам что-нибудь говорит? Прекрасное имя!»
«– Ха, ну сначала убью, а потом сожгу! Иди сюда»
«– Нет, не выберется. Оттуда не выбираются. Это же не нора и не гроб».
Алану казалось, что он постепенно сходит с ума. Он уже перестал чувствовать собственные движения, ему казалось, что он просто болтается в темноте, вяло шевеля ногами и руками, теряя разум от всей этой шизофазии, уже отдававшейся эхом в его мозгу, вытесняя его собственные мысли. Он даже не понял, что уткнулся в тупик, пока ему в рот не попала кровь, текущая с затылка. Его глаза смогли различить какую-то белесость. Он поднял голову и увидел маленький квадратик серого неба. Это был не тупик, просто туннель под прямым углом уходил вверх. Алан извернулся, встал, хрустя затекшими суставами, и уперся спиной и руками в стенки туннеля. Теперь надо было ползти вверх.
***
Алан подтянулся и с трудом вытянул себя из темноты туннеля. Крыша была пустой, как и небо. За темно-серым квадратом крыши начиналась блекло-серая бесконечность неба, где-то на горизонте небо соединялось с облаками, но они почти не отличались от неба по цвету, так что Алану казалось, что он был заключен в центре огромной стеклянной сферы. Примерно в двух метрах от края крыши лежал на боку старый, потертый цилиндр. Из него, как на представлении у фокусника, с определенной периодичностью выходили белые кролики. Они ровным рядом шли к краю и спрыгивали вниз. Алан подошел к цилиндру. Кролики даже не обратили на него внимания. Он поднял цилиндр и заглянул внутрь. Он был пуст. Последний кролик запрыгнул на низкий парапет и оглянулся на Алана. Алан откинул цилиндр, и ему под ноги упала зеркальная маска.
***
Облака плыли далеко внизу, и отсюда было видно, что они завихряются вокруг дома, образуя гипнотизирующе крутящуюся спираль. Здесь, на крыше, воздух был действительно свежим, не пах гарью. Ветерок не нес с собой пепел, а только приятно обдувал голое тело. Алан посмотрел на маску у себя в руке. Маска повторяла контуры его лица, так что его отражение в ней крутилось и искажалось. Он надел маску и тут же в его голове возникла мысль: «А что если все это неправда? Что если все это мне просто кажется? Мне тогда ничего не остается делать». Он снова посмотрел вниз. Облака все так же лизали дом, словно желая подточить его, обрушить и поглотить.
Он оттолкнулся от края крыши и нырнул в серые волны облачного моря. Ему больше ничего не оставалось делать.