Конвертация

Писатель просыпается. Он вздрагивает, объятый мягким комфортом кожаного кресла, и открывает глаза. Он в темноте. Освещены только массивный письменный стол, за которым он сидит, и надежная в своей потертости и поизношенности печатная машинка, стоящая на столе. Вернее – они сами источают тусклый белесый свет, окруженные туманом собственного сияния. Впрочем, призрачное и мистичное, это сияние вполне сойдет для работы.
Все остальное тьма. Писатель словно оказался заперт в хрустальном шаре, заполненном черным дымом. И нет ни стен, ни потолка, ни пола, хоть на чем-то и стоят стол с креслом.
Это не просто темнота. Не просто отсутствие света. Тьма одновременно плотна и зыбка. Тьма похожа на внутренности вихрящегося и клубящегося, струящегося потоками в самом себе грозового облака. Она переваливается под ногами писателя, цепляясь за его брюки и за ножки кресла рваными дымчатыми клочками. Будто туча ввалилась к нему в кабинет и ползает теперь по полу, как ленивая кошка, томясь и млея в оргазмической неге.
Он сам себя запер. И полностью освободил.
Правила конвертации сработали. Работают прямо сейчас. Где-то там, за этой тьмой, по ту сторону времени и пространства, реальности, сидит полулежа на своей незаправленной кровати писатель – он сам. Сгорбленный над клавиатурой, он описывает эту сцену. Уперевшись уставшими глазами в неяркий, но бьющий по зрению монитор, пишет свою обитель. Морщась от головной боли, предохраняется от забвения. Отмахиваясь от сна, прорывается через время и старость. Хмурясь и покусывая уголки пальцев, подбирает слова, чтобы убежать от смерти в творчество.
Суть конвертации в том, чтобы написанное стало реальностью.
Прямо сейчас где-то там, в прошлом, в болезненном желтом свете, в серых подранных обоях, писатель ломает голову над тем, как предусмотреть сразу все варианты. Как перепрыгнуть через неизвестность. Как, не загадывая наперед, написать свое будущее. Как выразиться максимально расплывчато, но при этом односмысленно.
И сейчас же, но уже на следующее утро, тот самый писатель сидит уже в холодной серости. Скрючившись поперек кровати, с подушкой под спиной. Одеяло все так же неаккуратно скомкано. Он уже редактирует. Переписывает и дописывает. Подгоняет. Уточняет. Так, чтобы не нарушить хрупкой логики еще неизвестных ему событий. Так, чтобы не выбиться из собственной истории. Так, чтобы не выйти за пределы Повествования своей судьбы, а переждать его и поймать за кончик хвоста. Сделать ложной концовку судьбы и написать свою, которая будет только началом. Перейти из судьбы в свое Повествование.
Вся идея в том, чтобы создать себе ипостась, неподвластную природе. Воплотиться в вечности. Преодолеть смерть и – что бы ни случилось – оказаться здесь. В своем же произведении.
У него это удалось.
Это не реальность. Это не сон. Это не вымысел. Плотная и зыбкая тьма – это Повествование во плоти. И писатель – в центре него. Его часть. Необходимый элемент. Его сердце. Его двигатель.
Цепь замкнулась. Автор стал своим же персонажем. Таким, каким он сам хотел бы себя знать. Таким, каким он был раньше, в молодости. Высоким и худощавым блондином. Только без этой ужасной слабости – без очков.
Автор стал своим же персонажем, и теперь он может писать настоящее – плести из сна и вымысла реальность. Любую. Какую захочет.
Главное не жадничать и не зазнаваться. Главное помнить – Повествование свободно. Как и любой мир, оно существует по своим законам. Повествование можно создать – запустить и на него можно повлиять. Его можно подтолкнуть. Но его нельзя полностью подчинить.
Писатель и Повествование, они зависят друг от друга. Они должны прислушиваться друг к другу. Иначе все умрет. Персонажи станут куклами. Миры станут декорациями.
Печатная машинка нетерпеливо блестит. Где-то там «внутре», под ее клавишами, набухает густая тьма. Стоит притронуться к клавишам – и она взбурлит, вскрутится, вспенится и паром повалит наружу. Потечет по столу болотным туманом. Соскользнет по столу вниз. Смешается с Повествованием в этой сцене. И выльется в следующую.
Ту, которую сочинит писатель.