Роковая красота

Живопись — занятие для слепцов. Художник рисует не то, что видит, а то, что чувствует.

Пабло Пикассо

Дар красоты всегда был для Манон медалью о двух сторонах. Это была не просто естественная красота, которой люди любуются и восхищаются. Безусловно, мужчинам нравились красавицы, что вызывало у прочих дам зависть и ревность, однако это не всегда мешало красивым женщинам прожить счастливую жизнь. Но для Манон красота была настоящим бедствием. Мужчины не просто влюблялись в неё, они сходили с ума, начинали грезить и бредить, не способные, увидев её, мыслить о ком-либо другом. Они кричали под её окнами и били стёкла, не давали прохода, ломились в двери, бросали семьи, вскрывали себе вены, стрелялись, топились, вешались, а то и угрожали покончить с ней, если она не ответит на их чувства взаимностью. А что до женщин — те дружно ненавидели и презирали её, считая ведьмой, разлучницей, распоследней шлюхой и подколодной змеёй.

Но «распоследняя шлюха» и «ведьма» была религиозна и девственна, и в том, что происходило вокруг, не было ни её вины, ни желания. Нездоровая реакция окружающих мужчин совершенно не радовала девицу, а из-за женщин, готовых заклевать её, подобно своре озлобленных куриц, она боялась выходить даже в церковь (не говоря о том, что молодой священник, впервые повидавший Манон, и тот с тех пор был вынужден бороться с настойчивыми мыслями и желаниями).

В детстве ей умилялись, до поры до времени видя в крошке Манон лишь маленького ангела, однако девочка выросла, став вызывать противоестественное влечение у отца и братьев, результатом чего стало её раннее бегство из дома. Скитаясь, будто прокажённая и проклятая, она пыталась скрывать свою внешность и выглядеть как можно более невзрачно, не в силах лишь изуродовать себя, совершив грех и предав красоту. При этом сама Манон не наблюдала в себе чего-либо особенного, не понимая, что в ней такого находят, и подозревала, что дело здесь не просто во внешности. Но, рано или поздно, самые рассудительные из мужчин начинали сходить по ней с ума, а женщины — впадать в ярость, готовые растерзать её без суда и следствия.

Живя за счёт случайных подработок, она не могла останавливаться нигде подолгу. Будь на её месте девушка с другими принципами — та могла бы крутить людьми, как марионетками, выжимая все соки на пути к комфорту, богатству и славе. Но она была собой, и никем иным.

Оказавшись в очередном городе, она, совершенно неожиданно для себя, сумела найти новую работу. Нельзя сказать, что несколько необычное предложение тотчас же привлекло и обрадовало её. Напротив, она сомневалась и, говоря откровенно, боялась. Но выбирать было не из чего. Вместе с тем, других желающих всё равно не наблюдалось, что увеличивало её шансы быть принятой на службу и вместе с тем заставляло лишний раз призадуматься в необходимости такого решения.

В этом месте обитал один загадочный человек, казавшийся большинству горожан опасным и жутким. Он не был нелюдимым затворником, как многие одинокие люди его возраста; напротив, его часто видели в парке кормящим голубей или прогуливающимся вдоль городского канала. И каждый раз мсье Десмонда сопровождал цепной поводырь — огромный, словно небольшая лошадь, пёс по прозвищу Баргест, напоминавший местным жителям адскую гончую. Говорили, что этот веющий холодом человек, проживающий в старинном мрачном особняке на окраине города и носящий одежду старомодного фасона, некогда был художником и, по словам старожилов, в молодости то и дело писал городские пейзажи. Однако в пору его молодости сами они (ныне дряхлые и полуобезумевшие старики, тихо доживающие свои дни в окружении внуков или за стенами лечебниц), по сути, были малыми детьми. Он же — и по сей день создавал у всех впечатление бодрого и здорового человека. Разумеется, было заметно, что дни его юности остались далеко позади, но определить точный возраст сего почтенного джентльмена не представлялось возможным.

Очки с затемнёнными стёклами скрывали неприятное зрелище от случайных прохожих, трость с набалдашником в виде латной перчатки выстукивала по мостовой, перстень-печатка на безымянном пальце содержал непонятный символ, кудрявые волосы и мушкетёрские усы смотрелись гармонично, но — несколько нетипично для здешних мест. Каким-то непостижимым образом этот необычный аристократ угадывал встречных горожан, здороваясь с ними по имени, даже если те молчали и не были с ним знакомы. После этого многие старались поскорее пройти дальше не оборачиваясь.

Граждане пытались переходить на другую сторону улицы или менять маршрут при его приближении, и даже самые просвещённые из них, отвергавшие всевозможные домыслы и суеверия, полагали, что этого странного господина надлежит сторониться. Тем не менее — он стремился к местам народных скоплений, посещал рестораны, лавки и театр, куда проводил и своего пса-поводыря, без которого, по его заявлениям, не мог обходиться. И хотя присутствие лохматого чудовища не радовало окружающих, возражать они не осмеливались.

В то же время наблюдая за тем, как Десмонд обслуживает себя за столом, никто не замечал, чтобы он испытывал какое-либо затруднение или неудобство. Сам же он активно интересовался происходящим в городе и в мире, то и дело приобретал новые книги, произведения искусства и иные предметы, на первый взгляд казавшиеся совершенно бесполезными для него: например, микроскоп или старинную лампу.

Исключение в этом плане составляли разве что пластинки, которые, по его словам, он слушал целые сутки напролёт лишь затем, чтобы в его опустевшем особняке звучала хоть чья-либо речь, скрашивая старческое одиночество.

Особый интерес коллекционер проявлял к антиквариату. При этом все те, кто был вынужден иногда общаться с ним по долгу службы, будь то городские чиновники, продавцы или официанты, вели себя настолько лаконично, намекая всеми возможными способами, что общество данного собеседника и посетителя им неприятно, что это граничило с хамством.

О нём ходили многочисленные слухи, в правдивость большинства из которых верилось с огромным трудом, в то время как некоторые вполне походили на правду. К примеру, согласно устоявшемуся мнению, его средневековые предки некогда являлись полновластными владельцами города и всех окрестных земель, и старые сооружения по сей день хранили на себе следы старинной фамилии. Во времена Реформации этих людей изгнали из здешних мест как приверженцев папской власти, и в родовом поместье вскоре обосновались иные владельцы, которые, впрочем, прожили там недолго, умерев от новой вспышки чумы, после чего кругом воцарился застой и долгое время никто не обитал.

Место, где нынче находился особняк, и раньше пользовалось дурной славой: говорят, когда-то на этом месте располагалось языческое капище и приносились кровавые жертвы. Позднее, в соответствии с указом Папы Григория Великого, на месте этого капища, как и многих других, была возведена церковь, сооружённая на обломках языческих руин. Алтарь не возводился ради церкви, напротив, это церковь возводилась ради алтаря; и постройки на местах капищ преследовали несколько целей, символизируя торжество новой веры над старой, вместе с тем экономя на строительстве, лишая язычников места, куда можно было бы ходить в качестве альтернативы новой церкви, в которую они начинали ходить уже и по старой памяти, постепенно приобщаясь к новым идеалам. Рассказывали, что, когда новую церковь освящали в те незапамятные времена, земля сотряслась, а в воздухе стояли крики бежавших в страхе бесов. И, несмотря на старания нечистой силы, церковь тогда устояла, но позднее её разрушили сами люди, пришедшие с огнями в руках и новыми идеями на устах.

Со временем на старое место вернулся потомок изгнанных дворян, по слухам имевший в своём роду славу отщепенца и заблудшей овцы. Приобретя участок земли, он возвёл на нём особняк, который вскоре оброс дурной репутацией. Говорили, что владелец возродил в его стенах языческие обряды, в ходе которых совершаются нечестивые ритуалы, включающие в себя питьё крови с поеданием младенцев и всевозможных человеческих выделений. Слуги то и дело сбегали, сходили с ума, впадали в одержимость или становились жертвами несчастных случаев. А одного городского сумасшедшего, безобидного немого дурачка, нелёгкая однажды занесла в особняк без спроса, после чего он был найден на улице избитым и в лихорадке, с вырезанной на спине пентаграммой. Говорят, при этом он обрёл речь и даже выкрикивал что-то на арамейском, как позднее установил один местный профессор. Бедолагу доставили в лечебницу, но, к сожалению, для него уже было слишком поздно.

С тех пор прошло уже немало лет, и многие годы постоянным обитателем особняка оставался единственный человек — Десмонд, экстравагантный коллекционер редкостей, эрудит, художник и скульптор. Или, как полагали некоторые, он мог быть единственным известным обитателем особняка, в котором официально проживал один.

Наследник немалого состояния, он был неприхотлив в быту и совершал регулярные пожертвования на благотворительные нужды, в том числе и на церковь. Но никакие деньги не могли купить уважение и любовь сограждан.

С годами в особняке появился и Баргест, привезённый Десмонду подозрительным гостем неизвестно откуда. Неприятный и грубый, напоминавший скорее даже не человека, а дикого зверя в человеческой одежде, этот косматый тип с гнилыми зубами на время приковал к себе внимание всех окрестных обитателей, пустившихся во всевозможные слухи и пересуды о его дикой внешности и причинах приезда, но вскоре бесследно исчез — так же неожиданно и незаметно, как и возник. А жуткий пёс неизвестной породы, ко всеобщему сожалению, остался, сделавшись одним из неотъемлемых атрибутов хозяина.

Теперь же, находясь на склоне своих лет и не имея наследника, Десмонд, по всей видимости, отважился на авантюру. Согласно объявлению, обнаруженному Манон, мсье Десмонд с сожалением сообщал о том, что его некогда цветущий и красочный особняк ныне пребывает в упадке и запустении, в то время как самого владельца гнетут тоска и жажда доверительного общения, в связи с чем он приглашает к себе ту, кто согласится оживить и разнообразить его серые будни. Утверждалось, что от гостьи не потребуется ничего такого, что могло бы хоть как-либо затронуть её честь и доброе имя: она всего лишь должна жить в доме пожилого аристократа; беседовать с ним на различные темы; читать вслух книги, которые он сам, по причине известных обстоятельств, уже был не в состоянии прочесть; в меру возможностей помогать одинокому холостяку поддерживать в его владениях чистоту, уют и порядок; сопровождать его на прогулках и посещать с ним различные места, будь то салон или театр, и вдохновлять его на творческие свершения. Она должна была стать не домоправительницей и не сиделкой, но музой последних лет увядающего художника, от которой тот не требовал ни пламенной любви, ни крепкой дружбы, но ожидал внимания и заботы. В благодарность она могла рассчитывать на то, что будет жить в его владениях подобно дочери при любящем отце, а когда настанет день и мсье Десмонд завершит свой жизненный путь в обозначенный Богом час — унаследует всё, что принадлежит ему на этой грешной земле. При этом она должна была отдать ему последнюю дань уважения, продержав тело в особняке и просидев вблизи до тех пор, пока не обнаружит явные признаки начала разложения. Мсье Десмонд панически опасался быть погребённым заживо, по причине чего даже установил в фамильном склепе колокол, чтобы дать о себе знать на тот случай, если подобное вдруг случится, и спроектировал свой собственный гроб таким образом, чтобы его было возможно открыть изнутри. Далее, убедившись в кончине мсье Десмонда, девушке надлежало продержать его тело ещё три дня, чтобы каждый желающий мог с ним проститься. При этом она должна была оказать внимание всем гостям, следить за тем, чтобы сутки напролёт звучали его любимые пластинки, читать ему его любимую книгу, а потом — организовать поминки и носить траур не менее трёх месяцев.

Всё это звучало для Манон, по меньшей мере, довольно жутко. И, вместе с тем, она никогда не обладала цинизмом и меркантильностью, поэтому даже желание обрести собственный уголок не толкнуло бы девушку заслужить его подобным путём. Но усмотрев в сообщении мсье Десмонда отчаянный крик души одинокого человека, не имеющего ни друга, ни товарища, за исключением пса-поводыря, она испытала целую гамму смешанных чувств, самым сильным из которых, пожалуй, было сострадание. Она понимала и разделяла боль несчастного, всеми отвергнутого человека, которого даже некому было похоронить — разве что только назначенному исполнителю за средства из городского бюджета, после чего городские власти распродали бы его имение вместе со всем содержимым с молотка ввиду отсутствия наследников.

С одной стороны — ей было по-настоящему жаль страдающего незрячего человека, и она была готова проявить к нему милосердие безо всяких условий, просто по доброте душевной; с другой — ей действительно нужны были крыша над головой и средства на существование; поэтому она приняла решение попробовать пожить у мсье Десмонда хотя бы некоторое время, надеясь на его слово джентльмена и решив, что если что-то пойдёт не так, тотчас же развернуться и уйти.

В конечном итоге решимость пересилила страх, и Манон направилась в сторону старинного особняка. Жители указали ей дорогу, но прежде насторожились и поразились тому, что кто-то по доброй воле направляется в это недоброе место, а рассмотрев Манон получше, начали проявлять к ней особенный интерес. По этой причине Манон старалась лишний раз не попадаться кому-либо из местных жителей на глаза и не вступать в разговоры без крайней необходимости, как можно быстрее проходя каждую улицу. В итоге то, что ей довелось узнать, было довольно скупо, но вместе с тем отображало общую картину: особняк был рассадником бесовщины, и в нём обитал колдун с ручным монстром, а по ночам за окнами горел ненужный для владельца свет и раздавались какие-то чудовищные крики и странные звуки.

Разумеется, девушка не поверила в подобные россказни, прекрасно понимая, что, если верить всему, что про неё говорят, она давно должна была бы помереть от сифилиса, родив и бросив в пьяном угаре в сточные воды десятого ребёнка неизвестно от кого. На самом деле дым без огня возникал только так, вопреки распространённой пословице: достаточно необученному человеку попытаться развести огонь силой трения, и он получит очень много дыма, так и не разведя пламени. Но легче на душе от этого не становилось.

Вместе с тем первое впечатление от описанных мест более или менее, но и в самом деле совпадало с имевшимися у неё описаниями. Поросшая сорной травой дорога была нехоженой и неезженой. Многие деревья давно уже погибли изнутри, но всё ещё стояли в ожидании своего падения. Обвитая засохшим плющом ограда покосилась и проржавела. Скрипучие ворота тоже не сохранили былой привлекательности. Казалось, что кусты не подстригались уже лет сто: они росли, как им было угодно, предоставленные сами себе, хотя раньше кто-то усердно выстригал тут целый изящный лабиринт. Внутренний двор был завален гнилыми листьями. Некогда уютная беседка развалилась под гнётом дождей, ветров и времени, и внутри неё уже завелась растительность. Внешний фасад особняка был выцветшим, а острая необходимость в ремонте была заметна невооружённым взглядом. Некогда чудесные, сложенные из разноцветного стекла апсиды нынче были потресканными и побитыми. Орнамент, стилизованный под груду черепов и костей, подобно тем, что бывают в старом монастырском оссарии, своеобразно украшал нижнюю часть наружных стен, явно не прибавляя сооружению благосклонности в глазах городских обитателей.

Когда-то здесь жил и журчал фонтан, а вдоль осыпавшихся стен располагался ряд прекрасных статуй на постаментах в виде горгулий, атлантов и перевитых змей. Теперь же вместо журчащей и чистой воды осталась лишь стоячая дождевая, в которой время от времени подавали признаки жизни ленивые головастики. А статуи, в большинстве своём, утратили от трети до половины своих составляющих: кому-то недоставало головы, а от кого-то так вообще остались только ноги, в то время как кучка камней у подножия, по всей вероятности, некогда была телом.

Обитель трогательного уродства оставляла на душе ощущение восторженного ужаса. Ущербный месяц бросал косые лучи на разбитые статуи, неровные кусты и потрескавшиеся стены, и девушка в этот миг гадала, как смотрится это же место в милом свете зарождающейся зари. Гнетущее предчувствие рисовало ужасающие картины из ночных кошмаров: жутких чудовищных тварей с ощерившимися пастями и красными светящимися глазами, перемещавшихся со звериной скоростью во мраке густых зарослей. Всё это здорово бодрило, сгоняя вечернюю дремоту.

Озираясь на эту печальную картину скорее с бесконечной тоской, нежели с опаской, красавица Манон проследовала до входной двери. Одетая в простое платье с закрывавшим лицо платком, она несла в руках сумку со своими скромными пожитками.

Среди всего прочего она надеялась, что раз уж незрячий владелец не сможет оценить её внешность, быть может, она обретёт в этом невзрачном, на первый взгляд, месте тепло и покой. Ведь, в сущности, у неё никогда не было ни верного друга, ни даже доброго приятеля. Разумеется, почтенные горожанки могли посчитать её содержанкой, но эта, безусловно, обидная клевета не могла задеть её как-либо по-особенному. Во-первых, даже если бы она приняла любое другое решение, её поливали грязью вчера и, безо всяких сомнений, должны были продолжать поливать ею сегодня и завтра, с чем она не имела возможности что-либо сделать. Во-вторых, даже если бы подобные недостойные заявления были правдой, это было бы не их собачьим делом.

Поднявшись по скрипучим, слегка занесённым опавшими листьями ступеням, перила которых не создавали ощущение надёжных, она остановилась у высокой двери и зазвонила в медный колокольчик. Сказать, что Манон переживала и волновалась, — означало не сказать ничего. Но, бросив беглый взгляд на номер страницы и прикинув на глаз количество оставшихся листов, она несколько успокоилась: в конце концов, она была практически уверена в том, что является главной героиней произведения и, коль скоро оно не заканчивается прямо здесь и сейчас, — она, как минимум, должна дожить до финала; и хотя железной уверенности в этом не было, а желание толкало забиться подальше в дебри слов и предложений или, ухватив страницу за край, скорее пролистать всё страшное и жуткое, девушка воззвала к своему мужеству.

Заброшенная и гиблая, в этом часу местность, и правда, казалась пристанищем вурдалаков и призраков; но, тем не менее, вскоре раздались шаги; и на пороге отворившейся двери возник высокий, широкоплечий и с виду ничем не отталкивающий мужчина без синей бороды, горба Квазимодо, вампирских клыков или рогов на голове. Облачённый во фрак с раздвоенными фалдами, мужчина был крепко сложен для своих более чем преклонных лет и не имел унции лишнего веса. Тем временем из-за его спины раздавались слова арии Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта.

— Кто здесь? — настороженно и грозно произнёс он в пространство, сжимая трость как оружие. Ответом ему было завывание ветра. Взволнованная девушка почтительно и кротко поклонилась, но вскоре сообразив, что её не видят, подала голос.

— Простите, я по объявлению… — тихо и неуверенно, но, тем не менее, мелодично прозвучали её слова.

Постепенно успокоившись, но ещё не вполне отойдя от своего недавнего волнения, владелец особняка неловко улыбнулся и поприветствовал гостью.

— Прощу прощения за мой тон, — опуская трость, мужчина расплылся в любезности и попытался скрасить конфуз. — Дело в том, что всё-таки я человек одинокий и пожилой, а гости здесь, к сожалению, бывают нечасто, хоть я то и дело и приглашаю кого-нибудь. Быть может, всё дело в убранстве: я давно уже собираюсь, но всё никак не могу навести в своём доме порядок. Увы, но мне одному это не под силу.

Из-за дверной прорези показалась огромная пёсья морда, с широкой разинутой пасти которой свисал мясистый розовый язык, источавший слюну и пар. Оценивающий взгляд животного напугал девушку до глубины души. Оступившись, Манон едва не упала с ветхого крыльца скрипучей лестницы, но, спохватившись, нашла в себе силы удержать равновесие. В тот же самый миг мужчина ухватил её за руку, как будто бы понимал, что она рискует упасть.

— Не бойтесь, Баргест хоть и крупный от природы, но — совершенно безобидный пёс. За всё время, что я его держу, он ни разу никого не укусил, — учтиво поклонившись, мсье Десмонд поцеловал и отпустил руку девушки. — В очередной раз прошу Вас простить мне мою бестактность, списав её на почтенный возраст. Разрешите представиться, Десмонд Д`Фови, владелец некогда цветущей усадьбы.

— Манон Шенье, — покраснев и смутившись, представилась в ответ девушка.

— Манон. Манон-Манон, танцовщица Манон, — пропел Десмонд. — Как интересно. Прямо как у аббата Прево. Или у Джакомо Пуччини. Или у Жюля Массне. Кстати, Вы, случайно, не состоите в родстве с Андре Шенье? Нет? Ну, ничего страшного. Прошу Вас, пожалуйста, проходите, не стесняйтесь. Баргест, фу! Не смущай леди.

Стремясь обнюхать хрупкую девушку, пёс обошёл её, а затем — встал на задние лапы, поставив передние ей на плечи. Белозубая пасть, в которой без проблем могла поместиться голова Манон, распахнулась, обдав неприятным горячим дыханием.

— Я сказал: «Фу!», — рявкнул хозяин и, отбросив пса в сторону, занёс над ним трость. Заскулив, тот шарахнулся в сторону и попятился, а вскоре обиженно и злобно зарычал, но всё-таки остался на почтительном расстоянии. Коротко вскрикнув, девица попятилась.

— Нет-нет, не бойтесь. Я никогда не позволил бы себе ударить его без веских причин. Трость — это моя дирижёрская палочка, и не более того. Но иногда нужно сразу пресекать какие-то поступки. Вы у нас впервые. Он ещё к Вам не привык, но ставя лапы на плечи, пёс не играет — он пытается указать на своё превосходящее место в иерархии. Если сразу не ставить выскочек на место — они начинают позволять себе всё больше, приняв чужое терпение за должное и возомнив, что имеют на это право, — пояснил мсье Десмонд. — Дайте руку, я проведу Вас. Здесь, как Вы видите, довольно мрачно. У меня уже давно не было причин зажигать лампы. Теперь, если Вы, конечно же, пожелаете здесь остаться и составите мне компанию, это изменится, но сейчас без моей помощи Вы рискуете заблудиться, оступиться и налететь на что-нибудь.

— Да, конечно, — всё так же неуверенно произнесла девушка, подавая руку и опасливо озираясь на пса. Из глубины мрака доносились звуки музыка и пение, но судить о размерах и состоянии дома было сложно. Казалось, что девушка пребывает в бесконечной тёмной бездне, бесследно поглощающей те жалкие крохи света, что пробивались из-под завешенных окон. Половицы жалобно скрипели, грозя обвалиться и увлечь за собой, а где-то во мраке ощущалось присутствие каких-то жутких неведомых тварей. Воображение рисовало омерзительные пасти, грязные когти и перепончатые крылья, но голос разума напоминал, что это — всего лишь пустые переживания, не имеющие под собой никакой почвы. Тяжёлое дыхание Баргеста преследовало девушку по пятам, заставляя её сильнее сжимать руку замолчавшего проводника. Возможно, пёс ревновал или гостья просто ему не понравилась. А быть может, он к ней ещё не привык.

Ощупывая воздух во мраке, она неуверенно совершала каждый шаг, пока рука не натолкнулась на что-то, напоминавшее звериную пасть. Вскрикнув, Манон одёрнула руку и, оступившись, едва не упала на пол, увлекая за собой Десмонда. Но пожилой мужчина оказался намного сильнее, чем следовало ожидать от человека его возраста, и, подхватив девушку, он невольно приобнял её, чтобы удержать. Прошептав банальные успокаивающие слова, он постучал тростью, пытаясь понять, что могло стать причиной её страха, и, коротко рассмеявшись, пояснил:

— Ничего страшного. Это всего лишь чучело. Осталось в наследство от предков — сам я не очень заядлый охотник.

Переведя дыхание, Манон не бросилась бежать лишь потому, что потеряла всякое ощущение пространства. Она не могла сказать наверняка, откуда она пришла и куда ещё недавно направлялась. Казалось, в этом царстве мрака нет ни конца, ни края, и даже звуки музыки, бесконечно далёкой и несколько искажённой, исходили неизвестно откуда, не служа ориентиром.

Девушка начала сомневаться в правильности своей затеи, но разум, вставший над чувствами и эмоциями, напомнил ей, что на самом деле бояться нечего: ведь, в самом-то деле, она всего лишь наткнулась на челюсти чучела, пробираясь во мраке ветхого особняка с дурной славой — в компании со странным человеком, имеющим репутацию колдуна и чернокнижника, и его огромного пса, способного разорвать её на куски. Всего-то и делов.

Казалось, что время словно бы остановилось и путь тянулся бесконечно долго, как часто бывает в тягостные минуты, которые длятся целую вечность, в то время как счастливые часы пролетают незаметно.

Наконец хозяин оставил её одну, велев никуда не уходить, и, отойдя на пару шагов, развёл тот единственный огонь, который имел для него смысл, — огонь в камине. Казалось странным, что Десмонд использует его, ведь, несмотря на все меры предосторожности наподобие специальной металлической ограды в виде клыков, какая-нибудь искра могла просто вылететь и устроить в доме пожар, в то время как владелец мог этого даже и не заметить. Впрочем, на фоне прочих странностей эта казалась несущественной.

Нельзя было сказать, что камин сделал помещение ощутимо светлее, но, во всяком случае, занявшееся пламя выхватило из мрака очертания ближайших предметов. Стилизованный под разинутую пасть безобразного чудовища, камин пугал одним своим видом, подчёркивая причудливый вкус создателей особняка. Но вместе с тем настенные бра в виде мелких чудовищ с факелами в руках гармонично дополняли эстетику помещения.

— Добро пожаловать, — повернувшись к Манон, произнёс мсье Десмонд. — Осматривайтесь, чувствуйте себя, как дома. Где-то здесь должны находиться свечи и подсвечники. Я, естественно, их не использую, поэтому не могу сказать наверняка, где именно их искать, но уверен, что они лежат где-то на виду.

Тем временем пёс проследовал к камину и растянулся, не сводя с Манон взгляда, который нельзя было назвать исполненным доброты и симпатии. Потратив некоторое время, девушка решила проблему с освещением, что, с одной стороны, ненадолго прибавило ей спокойствия; но, вместе с тем, обнажив сокрытое во мраке, свет преподнёс ей и новый повод для беспокойства. Казалось, что сами пропорции помещения были умышленно нарушены, как если бы проектировщик искал пятый угол. Даже свет — и тот неестественно преломлялся, как будто что-то невидимое съедало и искажало его.

Размеры зала были просто гигантскими, но вместе с тем у Манон складывалось такое впечатление, как будто в это место были стянуты со всего дома нужные Десмонду вещи, чтобы иметь под руками всё и сразу, без необходимости совершать дальние экспедиции из одного крыла здания в другое. Пластинка тем временем уже доиграла, и владелец неспешно направился её заменить. Кругом были развешаны различные картины, расставлены статуи и чучела, ширмы и вешалки. На вешалках висели однообразные мужские костюмы и старомодные дамские платья. За зеркальными ширмами имелись рукомойники и ванные. У противоположных стен, разделённых огромным пространством зала, стояли две массивные кровати с множеством подушек и ступеньками: на первый взгляд, эти кровати могли поместить на себе даже несколько человек, лежащих поперёк. А под кроватями живописно располагались ночные горшки в виде разинувших пасти монструозных голов. В самом центре помещения находился старинный изукрашенный клавесин, а подле него — несколько столов, один из которых был заставлен книгами и всевозможными предметами, о назначении большинства из которых девушка могла лишь гадать; на втором размещалась настоящая химическая лаборатория с массой банок и колбочек; а третий был заставлен посудой и походил на операционный стол, приспособленный под кулинарные нужды. Вдоль стен располагались книжные шкафы и рыцарские латы, между которыми были развешаны различные маски, кремневые пистолеты и мушкеты, кавалерийские сабли и экзотические оружия народов мира, а также стояли стройные ряды зеркал, переотражавших друг друга, благодаря чему создавалась иллюзия бесконечности помещения.

При этом пыли и паутины было намного меньше, чем ожидалось: даже колбочки — и те выглядели неожиданно чистыми и опрятными. Судя по внешнему виду, чучела были собраны из частей тел различных животных: здесь были и крылатые волки, и медведи-кентавры, и рогатые кабаны, и даже птицерыбы с пернатыми плавниками. Статуи не отставали, изображая различных невообразимых страхолюдин: созданий, не похожих ни на людей, ни на зверей, ни вообще ни на что, известное Манон в этом мире. Картины представляли собой единую серию, демонстрируя некое жуткое место в целокупном разнообразии ракурсов: складывалось такое впечатление, что нечто подобное вполне мог бы изобразить Орфей, Эней или Данте, если бы они, побывав в преисподней, прихватили с собой холсты, краски и кисти, решив запечатлеть пейзаж. На этих полотнах не было ни огней, ни традиционных чудовищ, но, вместе с тем, они словно бы источали такую тоску, такую депрессию, такое ощущение необратимого и безнадёжного упадка и запустения, какое, по всей вероятности, могла испытать в полной мере лишь навеки обречённая душа. Центральной темой выступал именно фон, и, хотя местами на картинах встречались некие странные и отталкивающие изображения непонятных созданий, за редким исключением они вызывали скорее жалость, чем ужас, ассоциируясь скорее с несчастными жертвами, испытывающими бесконечные страдания, помноженные на уныние, нежели со злыми мучителями, представляющими для кого-то угрозу.

— У Вас здесь очень… необычно, — не подобрав более удобного слова, поделилась Манон. Откровенно говоря, с каждым проведённым здесь мгновением это место нравилось ей всё меньше и меньше, но, вместе с тем, отталкивающие в отдельности детали необычным образом складывались в целостную композицию, обладавшую некой своеобразной притягательностью.

— Это уж как посмотреть, — дирижируя воображаемому оркестру своей тростью, под звуки пластинки заявил мсье Десмонд. — Люди часто склонны воспринимать чуждый для них порядок в качестве хаоса. Впрочем, у Вас ещё будет немало времени, чтобы освоиться и осмотреть здесь каждый угол, если Вы, конечно, решите здесь остаться. Поэтому — не будем торопиться. В принципе, в особняке существует немало интересных мест, но я бываю в них нечасто и, тем более, не советовал бы куда-либо отправляться в столь поздний час. При желании, конечно, к Вашим услугам десятки комнат; но, во-первых, почти все из них требуют капитальной уборки, а во-вторых, по крайней мере, эту ночь я бы советовал провести именно здесь: тут собрано почти всё, что только может пригодиться. Но уже с завтрашнего дня я мог бы организовать Вам экскурсию и со всем ознакомить. Если Вам потребуется совершить омовение или переодеться, Вы без труда найдёте здесь всё необходимое.

— Но, позвольте… Прямо здесь, при Вас? Это ведь просто неприлично, — в большей степени шокированная, чем возмущённая, заметила красавица.

— Не переживайте. Во-первых, обещаю не подглядывать, — с иронией произнёс владелец особняка. — А во-вторых, мужчины в моём возрасте, как правило, способны лишь любоваться красивыми женщинами. Да и то, как вы видите, не все. Поэтому можете быть спокойны — никто не станет к Вам приставать. А сейчас, если Вы не против, я хотел бы предложить Вам отметить наше знакомство. Прошу прощения за скромность угощений и некоторый беспорядок, но это только сегодня.

Повернувшись, мсье Десмонд побрёл к одной из дверей, ведущих прочь из зала, но возглас Манон его остановил:

— Простите, но неужели Вы даже ни о чём меня не расспросите? Мы встретились сегодня впервые, а Вам даже не интересно, кто я, где родилась, откуда приехала, чем занималась до этого? Откуда Вам знать, вдруг Вы принимаете в дом воровку или беглую преступницу?

Обернувшись к красотке, владелец особняка искренне и звонко рассмеялся, явив ей безупречное состояние своих тридцати двух зубов:

— Ну, для начала, скажем, что я уже рад хоть кому-либо, переступившему порог этого дома. И кем бы Вы ни были — для меня это не важно, потому что даже воры — и те обходят меня стороной. Разумеется, мне было бы интересно Вас послушать, и, если у Вас появится такое желание, Вы расскажете мне о себе всё, что будет Вам угодно. Для меня же достаточно знать, что я — это я, а Вы — это Вы. К примеру, я мог бы долго перечислять свои регалии, рассказывать про знатность рода, научные степени и признание в различных областях, но, по сути, всё это вздор. Фактическое значение имеет лишь то, чего я стою на деле, когда перед нами возникают конкретные ситуации, требующие от нас наличия определённых знаний, личных качеств и умений.

Дальнейшее запомнилось красотке Манон смутно: мсье Десмонд прикатил тележку с накрытым подносом и, шутливо посетовав на отсутствие слуг, принялся готовить стол к трапезе, пресекая все попытки девушки оказать содействие. При этом он не забыл подготовить и место для пса: сидя на полу, Баргест всё равно нависал над тарелкой. Далее шёл разговор ни о чём, способный показаться со стороны довольно странным. Не считая дежурных фраз и банальных тостов, он состоял из странного диалога, в котором гостеприимный хозяин являл апофеоз уклончивого общения, говоря очень много, но, вместе с тем, не сообщая фактически ничего. Со стороны могло показаться, что каждый просто говорит о своём, совершенно не слушая собеседника, поскольку проследить какую-либо связь между вопросами и ответами просто не представлялось возможным, несмотря на всю утончённую учтивость владельца особняка.

Девушка невинно хлопала своими виноградно-зелёными глазами, порою пытаясь направлять разговор в желаемое русло, но вскоре убедилась в бесполезности подобных попыток. Она не знала, чего ей следует ожидать от этого странного человека с не внушающим доверия зверем, но, так или иначе, это был первый мужчина, который не стал домогаться её, оставшись наедине. Она была сыта, имела крышу над головой и могла отдохнуть от некоторых старых тревог, пусть даже и приобретя взамен новые. Это были необъяснимые смешанные чувства, характеризуемые как «спокойное волнение».

Безумная словоохотливость мсье Десмонда, как ни странно, совсем не утомляла девушку, напротив — она приятно успокаивала её, сродни лёгкому постукиванию капель дождя по крыше. Тем временем тот говорил поистине странные вещи: к примеру, заявляя, что величие некоторых искренних натур проявляется даже в их грязи и ничтожности. Манон не могла уследить за ходом его мысли и, вначале пытаясь как-либо разобрать смысл его слов, вскоре махнула на это рукой. Мужчина рассказывал что-то про «Антисолнце» и про то, что просто так «что-то» не могло возникнуть из «ничего», в то время как «что-то» и «анти-что-то» могли породиться из «ничего», подобно тому, как отрицательное и положительное значение одного и того же числа в сумме представляют собой единый нуль. Он вообще рассказывал много разного и, казалось, что слушать его — действительно является серьёзной работой, требующей солидной оплаты. Но в этот вечер девушка переволновалась и утомилась, поэтому ей было сложно воспринимать сказанное. В конечном итоге она деликатно сообщила об этом, вместе с тем настояв, чтоб её всё-таки проводили в отдельную комнату, даже и пребывающую не в самом лучшем состоянии. Просто перспектива ночевать в одном зале с мужчиной, которого она видела впервые в жизни, совсем не радовала Манн.

Заверив девушку в том, что беспокоиться не о чем, мсье Десмонд всё-таки не стал препираться и взялся её проводить, заранее предупредив, что за домом пока не ухаживают надлежащим образом и путь может показаться ей не самым удобным. Весь дом был полон скрипящих половиц, колокольчиков и всевозможных приспособлений, издававших самые различные звуки, что помогало владельцу ориентироваться в пространстве и узнавать обо всех перемещениях в пределах особняка. Акустика была потрясающей, и, вместе с тем, человек, находящийся в любой из комнат, ощутил бы себя акустически голым, поскольку не смог бы даже тихо кашлянуть, не оповестив об этом всех вокруг (если, разумеется, имелось, кого оповещать). По словам хозяина, он несколько изменил и приспособил под собственные нужды жильё, доставшееся ему по наследству, в результате чего оно стало похожим на специально оборудованный ящик фокусника.

Они проходили через море белых полотен, скрывавших в своей глубине всю домашнюю мебель, и пробирались через лес крепежей и балок, являвшихся, по словам мсье Десмонда, частью некоего хитромудрого приспособления. В шутку или всерьёз, но, согласно заверениям владельца, — этажи особняка могли поворачиваться вокруг своей оси, фиксируясь в различных позициях.

Весь долгий путь Манон не отпускало неприятное чувство, что за ними незримо следует и наблюдает кто-то посторонний. Добравшись до одной из заброшенных спален, она, с одной стороны, до ужаса опасалась оставаться в ней без мсье Десмонда и, с другой стороны, до ужаса опасалась оставаться в ней вместе с ним. Так или иначе, она простилась с ним, но долгое время не могла уснуть, всматриваясь в тени, казавшиеся ей жуткими и зловещими, вслушиваясь в каждый шорох и стук. А в какой-то момент ей даже почудилось, что она слышит шёпот гулявшего ветра и чьи-то шаги, хотя в здании не должно было быть посторонних. Так или иначе, но сон со временем сморил её, окунув в пучину неприятных видений, навеянных впечатлениями от первого дня в особняке. Картины сменялись одна за одной, являя то волка, пожирающего солнце; то золотого мужчину и серебряную женщину, образовавших единый сплав из драгоценных металлов; то пернатого и коронованного птицаря в сверкающих латах, который был одновременно и птицей, и царём, и рыцарем — при этом он клевал латные яйца, напоминающие шлемы, не позволяя подобным ему появиться на свет, и бросал на девушку косые предостерегающие взгляды. Ей снился беззубый конь, которому нужно было смотреть выбитые зубы, потому что он не был дарёным. Ей снились маленькие лодки, переплывавшие море, следуя по пятам за породившим их кораблём, — вырастая, они уподоблялись большому кораблю, но одна из этих лодок отбилась, и в ней оказались потенциальные людоеды, которые начали тянуть жребий на съедение товарищей — все, за исключением человека в монашеской рясе. Снился город-склеп с бесконечным двориком. Снились цверги и рюбецаль. Снились танцующие одалиски. Снились суп из русалок и бешеный стул, который кусался, заражая бешенством всех, кто отважился рискнуть его объездить. Снилось лицо из плесени, выросшее на стене из пятна, которое не успели своевременно стереть. Снилась бритая голова, на затылке которой находились просторные ворота в тоннель, ведущий в другую голову. Снилось задумчивое время, рассуждавшее о судьбах смертных. Снилась китайская лавка с бесконечным количеством книг, которые сами пишутся во всех возможных вариантах. Снилось широковетвистое дерево-фонарь со светящимися газовыми плодами. Снился туманный остров с зелёными веерами пальмовых листьев, населённый галдящими зверолюдьми. Снилось, как она изучает старинные полотна, переживая эффект Стендаля. Снилось, как с ней разговаривают балканские дворяне, а она неловко отвечает им, что не понимает по-вампирски. А в часу, когда было настолько поздно, что было уже рано, ей снилось, как они сидят за столом с мсье Десмондом и она неуклюже опрокидывает на стол бокал, из которого начинает проливаться вино, которое сначала заливает скатерть, затем — заполняет собой комнату, особняк, двор, улицу и, постепенно, оставив в глубине балконы домов, добирается до шпилей городских часов, в которых проживает тысячелетний затворник, нестареющий и равнодушный ко всему, что творится в мире вне его стен…

Проснувшись от шока, Манон ещё долго лежала в ощущении гнетущей тревоги, не в силах сомкнуть век. Возможно, причиной всему были её личные страхи и переживания. Возможно, что дело было в особняке и его обитателях. Но, впрочем, одно не исключало другого. Как бы то ни было, с завершением сна для неё начинался первый день на новом месте.

Будни мсье Десмонда были насыщенными и плодотворными. Он лепил скульптуры на ощупь и, первым делом, изготовил бюст Манон, испросив разрешения касаться во время работы лица девушки. Он писал картины, на ощупь соотнося пропорции запланированных предметов и их местоположение на холсте: естественно, его картины выходили более абстрактными, в сравнении со скульптурами, и не шли ни в какое сравнение с написанными ранее, но, тем не менее, художник не мог отказаться от запаха красок и создания новых полотен. В своё время мсье Десмонд увлекался и сочинением музыки, но, не являясь гением гармонии и контрапункта, не уделял этому такого внимания, как иным формам творческого самовыражения.

Любимым писателем мсье Десмонда являлся незрячий Джон Мильтон, а любимым литературным произведением — его знаменитый «Потерянный рай». Полагая взгляды выдающегося писателя милыми и наивными, мсье Десмонд с болью в голосе рассказывал о том, как жестоко и цинично обходились с престарелым Мильтоном окружающие, и, в частности, поведал Манон некогда услышанную им байку, в достоверности которой лично он несколько сомневался. Согласно истории, несчастный незрячий поэт самозабвенно писал труд всей его своей жизни, и, чувствуя, что запас его дней на исходе, работал, забыв про отдых и сон; но, пребывая в блаженной уверенности, что успел завершить начатое и теперь может оставить бренный мир, он не ведал, что глупые дети, опасаясь, что старый дурак испачкает письменный стол, изначально заменили его чернила на воду…

Мсье Десмонд обладал богатой библиотекой, большинство книг в которой было зачитано и нафаршировано закладками. Труды, написанные на самых различных языках, включая арабский, латынь, древнегреческий, древнееврейский и китайский, а также причудливые письмена, язык которых был неведом для Манон, отличались по возрасту и форме, начиная от сравнительно современных книг и заканчивая рассыпающимися в прах инкунабулами. Здесь были научные труды, в основном касавшиеся вопросов хирургии, естествознания, фольклористики и оптики, исследовательские работы по кабалистике и оккультизму, труды средневековых схоластов и раннехристианских богословов, трактаты Лейбница и Паскаля и вместе с тем великое множество художественной литературы, от беллетристики до эльзевиров. Иногда мсье Десмонд просил девушку почитать ему, и порой, разбирая алфавит, она не понимала сути написанного, но понимания от неё и не требовалось. Она могла читать вслух книги, написанные на западноевропейских языках, и мсье Десмонд прощал Манон неправильные интонации и ошибочные ударения. Больше всего мужчине нравились труды, написанные на латыни, хотя один единственный раз девушка отказалась прочитать сборник под названием «Молитвы и заклинания», являвшийся сборником стихов, некогда составленных самим мсье Десмондом. Укорив Манон в суеверности, мсье Десмонд более не возвращался к этой книге, переключившись, в основном, на чтение тех работ, которые были понятны его помощнице. Таким образом, она заметно расширила свой кругозор, читая вслух редчайшие книги, которые, при иных обстоятельствах, ей вряд ли когда-либо довелось бы держать в руках.

Помимо книг, мсье Десмонд владел и обширной коллекцией пластинок, среди которых, опять же, встречались совершенно редкие, включая подписанные неизвестными девушке иероглифами: один единственный раз Манон осмелилась поставить одну из подобных пластинок без разрешения владельца особняка, и вскоре воздух заполнили мерзкие звуки, напоминавшие шипение и рык неведомых чудовищ. Это был первый и последний раз, когда красавица видела пожилого мужчину в гневе: прервав проигрывание, он стиснул руку девушки, причинив той нестерпимую боль, и строго-настрого запретил впредь прикасаться к чему-либо подобному без спроса. Позднее он извинялся за свою минутную несдержанность, но неприятный осадок сохранился ещё надолго.

Желая как-либо скрасить неловкость ситуации, мсье Десмонд решил устроить своей музе прогулку по ранее не исследованным областям особняка, продемонстрировав роскошную галерею картин, не показанных ранее. Все они были написаны ещё в ту пору, когда престарелый (но всё ещё бодрый и крепкий) художник был ещё молод и зелен. И хотя мсье Десмонд давно уже их не видел, он знал, где и в каком порядке они развешаны, поэтому был готов в любой момент остановиться и рассказать об истории той или иной картины, каждая из которых была жизнерадостной и душевной, не в пример безобразным кошмарным уродствам, представленным ранее.

Как, по-видимому, и ожидалось, картины произвели на девушку по-хорошему неизгладимое впечатление, за которое она была готова простить если не всё, то многое, но, несмотря на улыбку и деликатность мужчины, Манон ощущала, что эти прекрасные, пусть и покрытые налётом пыли, картины ныне чужды для мсье Десмонда и служат ему лишь напоминанием о прошлом. Здесь находилась коллекция фарфоровых кукол, некогда изготовленных и раскрашенных этим загадочным человеком. Встречались корабли и иные предметы в бутылках, помещённые внутрь самыми различными способами: проще всего было сделать складное судно и, потянув за шпагаты, раскрыть его уже внутри бутыли, после обрезав верёвочки; но бывали и сложные варианты — изготовление бутыли непосредственно вокруг предмета или, например, выращивание фрукта в бутыли с последующим обрыванием ветви. Здесь было много пылившихся редкостей и диковин, но, судя по всему, владелец особняка давно не уделял им внимания.

Наконец — мсье Десмонд остановился перед красной дверью, возле которой свисали ободранные обои, обнажавшие таинственные символы, ранее виденные Манон в исследованиях по колдовским средневековым практикам.

— А здесь, образно выражаясь, находится моя комната Синей Бороды. Или ящик Пандоры — смотря, что ближе. Но сути это не меняет. Как бы банально это ни звучало, я попросил бы Вас ни при каких обстоятельствах не открывать этой двери и не заходить внутрь, — лукаво-игривым тоном попросил мсье Десмонд.

— Да, конечно, — кротким и равнодушным тоном согласилась Манон, которой и в самом деле не было никакого интереса до того, что скрывает за собой красная дверь.

— Вообще там не находится ничего такого, что я хотел бы защитить от Вас. Напротив, там находится то, от чего я хотел бы Вас уберечь, — пояснил эксцентричный художник. — Дело в том, что там находится самая удивительная из картин, когда-либо попадавших в чьи-либо частные коллекции. Это не просто выдающаяся картина. Это — универсальная картина. Да-да, вы не ослышались. Именно так: универсальная. Каждый, кто смотрит на холст, видит нечто прекрасное, и для каждого смотрящего — это что-то своё. Увидев подобное хотя бы раз, человек никогда не способен забыть этот чудный образ, эту феерию красок, это волшебство образов…

Мужчина мечтательно улыбнулся, и на лице его на несколько мгновений застыла гримаса счастья, которая вскоре сошла, словно рисунок на песке, смытый беспощадным приливом.

— Но всё имеет свою цену, и не всегда эта цена измеряется в деньгах… — дыхание мсье Десмонда стало прерывистым и, казалось, что, затронув болезненную для него тему, он вскоре рискует свалиться, держась за сердце; но он собрал всю волю в кулак и всё-таки продолжил: — Я видел её всего один раз. И с тех самых пор она находится здесь, за этой дверью. Я не показывал её никому и перепробовал всё, что только было возможно, в поисках решения своего вопроса. Тем временем она просто держит меня и не отпускает, ожидая, что я приведу к ней кого-либо ещё. Возможно, тогда она, наконец, успокоится. А возможно, что и нет. Я каждую ночь вижу во сне ту картину, но так и не решился кому-либо рассказать о ней. Да и как расскажешь о том, что можно лишь пережить самому? Вообще любое настоящее произведение искусства существует лишь в слиянии с тем, кто его воспринимает. Оно не обязательно должно каждый раз доносить какую бы то ни было высокую мысль, да и вообще, если Вы когда-либо будете создавать произведение искусства, то имейте в виду: если Вы в полной мере осознаёте суть своей картины — Вам лучше её не писать…

Мужчина неожиданно рассмеялся, заставив девушку отступить, опасаясь за его душевное здоровье, но тот лишь стиснул её руку сильнее.

— О, я чувствую, что Ваш пульс участился. Напрасно. Не бойтесь. Не обращайте внимания. В конце концов, каждый человек имеет право на безумие. Но моё безумие имеет свою систему… А знаете, давно мы уже не бывали на свежем воздухе. Я думаю, пришло время это исправить, — и, не делая какого-либо резкого перехода, мсье Десмонд развернулся и повёл Манон прочь, увлекая её за пределы особняка.

На улице было пасмурно. День готовился ко сну. Тяжёлые помрачневшие тучи собирались вскоре расплакаться. Дорога была усеяна опавшими листьями, а грустный скучающий ветер играл, поднимая их в воздух, кружа и снова разбрасывая. Редкие встреченные люди сторонились, завидев необычную парочку, сопровождаемую крупным и грозным зверем, провожали её взглядами, выражавшим смешанные чувства, после чего спешили убраться подобру-поздорову.

— Жила-была дама квадратная — во всех отношеньях приятная: с ней всем было очень приятно и делалось сразу квадратно, — весёлый голос мсье Десмонда контрастировал не только с окружающими реалиями, но даже и с тем, что совсем недавно творилось у него на душе. — Кажется, у Эдварда Лира было как-то так. Впрочем, я могу и ошибаться. Вы не могли бы в деталях описать то, что нас сейчас окружает?

Сбитая с толку сначала абсурдной репликой, а затем резкой сменой темы и просьбой своего покровителя, красавица не сразу сообразила, о чём её просят. Она никогда не отличалась особым красноречием и, как могла, описала ему холодную недружелюбную мостовую, рассеянный заспанный свет уличных фонарей, сгущавшееся небо и бесстыдно оголившиеся ветви деревьев, а он молчал, никак не выказывая своего отношения к услышанному.

— В подворотне справа, возле городской свалки, стоит какой-то несчастный бродяга. Он что-то выпивает, — произнесла в какой-то момент Манон. Её спутник наконец оживился.

— Не надо мыслить так поверхностно. Всмотритесь вглубь! Ведь это не бродяга и не пьяница! Это — Сократ, и он — пьёт цикуту!

Девушка поперхнулась от неожиданности и, собравшись с мыслями, продолжила:

— Ну, пусть будет так…

— Ладно, — повеселев, продолжил мсье Десмонд. — А что здесь ещё?

— Под мостом протекает река. Она уносит опавшие листья. Тихо журчит. В ней отражается застланное тучами небо. Мне кажется, что она грустит, — с твёрдой неуверенностью предположила Манон.

— Нет, она не грустит. Она уносит грусть. Мою. Вашу. Когда-то я зачёрпывал в ней в ладони луну. Пускал маленький корабль с маленьким Одиссеем на маленькие подвиги. Но это было очень давно… — казалось, мужчина готов предложить спуститься к воде, сесть в какую-нибудь лодку и плыть, куда глаза глядят, но раскат грома — скорее внезапный, чем неожиданный — прервал его на полуфразе, застав врасплох. Решив не искушать судьбу и не бродить по улицам дальше в ожидании могучего ливня, мсье Десмонд велел возвращаться, и вскоре позади остались и Сократ, и уносящая грусть река, и холодные пустынные улицы, по которым, в преддверье рандеву с ливнем, гулял проказник-ветер.

Наблюдая за чарующими плясками огня в жарком театре камина, Манон подводила итоги последнего времени, и сделанные ею выводы были неутешительны. Д`Фови казался ей не то чернокнижником, не то безумцем, не то безумным чернокнижником. Опасным, зловеще обаятельным, человеком высокого ума, высокой проницательности и высокой внутренней силы, наделённым необычным сочетанием редких талантов и качеств. Она могла попытаться бежать от него, но ощущала, что, во-первых, ей просто могут не дать этого сделать, а во-вторых, даже если ей удастся уйти от его пса и от него самого, Д`Фови рано или поздно найдёт себе другую музу и совершит что-нибудь ужасное. Что-то отвратительное. Нечто, отбрасывавшее тяжёлую обволакивающую тень над Манон.

Нужно было побороть свой страх, свою слабость и решиться на то, что ранее казалось бы ей немыслимым. Но её останавливал не только страх — мсье Десмонд вызывал у Манон не только страх, но какую-то безотчётную романтическую привязанность, симпатию и сочувствие. Следовательно, это тоже было необходимо преодолеть.

Встав посреди тёмной ночи, она спешно оделась, казня себя за то, что не могла, но должна была сделать. Скрипя половицами, она прошла по наветренному коридору, спасая огонь свечи хрупкой девичьей ладонью. Трусливо дрожащего света едва хватило на то, чтобы различать ближайшие предметы, дрейфовавшие в море мрака, но даже и это было всё-таки лучше, чем ничего. Манон остановилась на миг перед одной из картин, где был изображён суровый осанистый мужчина в военном мундире, сжимавший в руке эфес эспадрона. Хмурый человек с ровным пробором, напомаженными волосами и кустистыми бровями, он походил на мсье Десмонда и, должно быть, являлся его родственником. Тяжёлый вызывающий взгляд его глаз словно бы заранее осуждал юную красотку, заставив её поскорее отвернуться и поспешить прочь.

Пульс участился. Казалось, биение сердца отдаётся эхом в стенах коридора. Сняв с одной из стен древний изукрашенный пистолет, Манон неуверенно и неумело взвела курок. В конце концов, это просто было глупо: во-первых, пистолет мог быть просто декоративным, а во-вторых, будь он даже боевым и находись в надлежащем состоянии, что было под сильным вопросом, — с чего бы в нём находиться заряду и рабочему пороху?

Но девушка даже не задумывалась о подобных вещах. Да и, в конце-то концов, ей просто было не под силу обращаться с холодным оружием — к примеру, отобрав у рыцарских лат шестопёр или сорвав с крепежа кавалерийскую саблю.

Услышав её скрипучее приближение, Баргест раздражённо открыл глаза, а увидев исходящий от свечи свет, недовольно сощурился. Наведя дрожащей рукой пистолетное дуло, Манон с силой надавила на спусковой крючок. Громыхнул выстрел, совпавший со стенобитным раскатом грома. Жалобно заскулив, могучий пёс бессильно забил огромными, но беспомощными лапами, размазывая свою кровь по скрипящим половицам.

— Баргест! Госпожа Шенье! — раздались встревоженные крики мсье Десмонда.

Оглохшая от выстрела, Манон не сразу оправилась от потрясения и, оставляя агонизирующего пса позади, побрела в прострации, не разбирая дороги. Неожиданно для себя налетев на разбуженного мужчину, спешившего на выручку Баргесту, она, не думая, нанесла ему удар по виску рукояткой недавно стрелявшего пистолета. Мужчина отлетел в сторону, роняя трость, и, налетая в темноте на стол, опрокинул с него свои банки и колбочки, которые с громким звоном разбились, оставив на полу многочисленные осколки. Не тратя времени на страх и волнения, девушка принялась подходить ко всему — книжным полкам, столам, кроватям и занавескам — щедро делясь с ними огнём со своей свечи. В этот миг это показалось ей логичным: пожар мог бы скрыть все следы её действий, вместе с тем не вызвав ни у кого подозрений, если бы даже кто-то решил всерьёз расследовать обстоятельства гибели загадочного аристократа и его отвратительной образины. Заодно — в этом пламени должны были сгореть все бесовские книги, все ужасные картины, все колдовские зелья, и всякая чудовищная сущность, сокрытая во мраке пыльных стен…

— Госпожа Шенье, где Вы?! Что Вы делаете?! За что?! — раздавалось какое-то время из мрака, в котором израненный человек ползал в отчаянье среди осколков битого стекла. Пламя неумолимо и верно подбиралось к нему, и вскоре слова сменились криками, полными боли и ужаса. А юная и хрупкая красавица Манон стояла возле старой калитки и смотрела на исчезающий в чудовищном пекле особняк. Она нанесла упреждающий удар, но слёзы, стекавшие по её щекам, красноречиво свидетельствовали о терзавших её душу сомнениях в справедливости принятого ею выбора. Как бы то ни было, правильный или нет, но выбор был сделан, и горькие слёзы не могли потушить пожара, из которого больше не доносилось ни криков, ни лая. И в этот момент девушку совсем не интересовало ничего из того, что могло быть сокрыто за красной дверью.