Дом Себастьяна
Регатта Встречная Возрастные ограничения 6+
Посвящается Julius Akutagava
«There is a city where lovers dwell; enter for a spell»
Imadeddin Nesimi ( n.194)
Этим утром Себастьян проснулся с улыбкой: сегодня он переезжает в свой Дом. Уже пару тройку лет Себястьян возводит свой Дом в маленькой деревушке региона Лацио. Земля досталась в наследство от прадеда – великого и рискованного человека. Он терпеливо возделывал плодородные почвы долины и выращивал пять сортов винограда. Скрещивая эти сорта в только ему известной пропорции, он получал восхитительное вино. Оно было известно во всей провинции. Это было превосходное домашнее Амароне.
Но время увлекло всех правнуки в городскую спесь: виноградники и родовое поместье высохли под палящими лучами долины. И только ветер все ещё помнил рубиновый цвет переливающихся бусин винограда.
Иногда этот цвет приходил Себастьяну во сне в образе закатного неба или предутреннего тумана.
Себастьян унаследовал трудолюбие и упорство прадеда. Он стал талантливым архитектором и многие римские ландшафты носили неповторимый почерк мастера: разноуровневые арки площади св. Базилика, готичные колонны, украшающие главную аллею ботанического сада или изящное убранство собора св. Паприка, шпили которого вонзались в римские небо откровенностью одиночества. Искусство Себастьяна говорить мрамором и каменной гладью славилось за пределами Италии. Часто архитектор получал приглашения прочитать курс лекций или принять участие в строительстве значимых зарубежных проектов. Но Себастьян знал, что если он уедет, то однажды рубиновый цвет покинутой им земли задушит его во сне.
Каждый отпуск Себастьяна проводил в своей родной деревушке и возводил своё главное творение. Ещё пару лет назад друзья приглашали провести отпуск вместе и познавать мир в путешествиях. Но каждый раз получая отказ от Себастьяна, они оставили его в покое, будучи уверенными в бессмысленности затеи архитектора.
Себастьян точно знал, что никакие виды мира не смогут утолить его тоску по Дому. Так что со временем Себастьян погрузился в кисло – сладкую радость одиночества и продолжал строительство с ещё большим упорством. Иногда он вспоминал первые годы работы, когда времени и денег на строительство было совсем мало, и, приезжая после годовой отлучки от Дома, Себастьян находил фундамент в полуразрушенном состоянии. Тогда он собирал пару горсток цементной крошки, обвалившейся от фундамента, и варил с ней суп. Ложка такого отвара придавала ему сил и веры продолжать: собирать эту цементно- кирпичную мозаику своей жизни. А вечером он безмятежно любовался линиями перехода рубинового и оранжевого цветов заката и слушал журчание протекающей неподалеку реки. Даже в полуденный зной Себастьян ни разу не искупаться в этой реке. Ее течение казалось архитектору слишком стремительным, а в своей жизни он предпочитал размеренность и упорство.
Когда по прошествии многих лет строительство было закончено, Себастьян заказал убранство интерьера по всему миру. Как будто он пытался наверстать упущенные возможности путешествовать самому: льняные скатерти из холодной России, тканые персидские ковры из Сирии, мраморную ванную из Бельгии, пестрые индийские шторы и тюли, шотландские шерстяные покрывала, деревянные статуэтки из знойной Африки. Каждая деталь Дома напоминала о том, что его хозяин никогда не бывал в тех местах, откуда она была приведена. Брусчатый потолок гостиной капризно сочетался с люстрой из французского хрусталя, а середина комнаты была увенчена коренастым камином.
И в тот вечер, когда последняя статуэтки из Гватемалы была поставлена на дубовую полку гостиной, Себастьян решил в первый раз разжечь камин и насладиться предзакатной тишиной. Вспыхнувший огонь мгновенно отразился на витражных окнах. Они были произведением искусства, сделанным архитектором вручную из венецианского стекла. По какой- то волшебной проекции все цвета витражей калейдоскопом отразились на балках потолка. Это были цвета его жизни: рубиновый и долинный зеленый, каменный серый и проточный лазурный. А Себастьян нисколько не удивился и покорно наблюдалю как один цвет стекла мирно переливается в другой. Это был вечер, когда Себастьян находился в центре самого себя. Он ленностно перелистывал воспоминания, совсем не будил свои мысли и покорно ждал, когда дотлеет последнее древко в камине.
Когда это случилось, архитектор покинул Дом, чтобы следующим утром вернуться сюда навсегда.
***
Как только дверь захлопнулась за Себастьяном и послышались уходящие шаги хозяина, Дом открыл свои бетонные бесонные глаза. Он едва улавливать в темноте очертания долины, и Дому приходилось полагаться на звуки и запахи. В букете луговых цветов он различил едва журчащую нотку проточной воды, а в тиши ночи он легко услышал течение реки.
Сердце не всегда оживает у домов, но у Дома Себастьяна оно забилось в камине сразу же после чудесного венецианского калейдоскопа. Оно забилось обожженной глиняной любовью к Венеции, выравающейся в свет через дымоход густыми сбитыми клубами, превращающимися в волшебные облака печали и радости. Эта печаль повелевала облакам разбиваться ночным дождем по черепичной крыше.
Река была устьем Венецианской лагуны, она служила попуском, как маскарадная маска на бал, к земле, составленной из ставосьмидесяти островков, соединенных мостами любви. Дом не мог поступить иначе, как уйти в реку. Он неторопливо оторвал от земли свой грузный остов, бережно выкопав застоявшийся фундамент, отряхивая налипший песок и капли застывшей смолы, и медленно, размеренными шагами, подступал все ближе и ближе к черной воде.
Шаг за шагом, ветер за метром расстояние неумолимо сокращалось. Следы от исполинских башмаков тут же заполнили невесть откуда набежавшие ручьи, поглощая все пространство под ногами, превращая плодородную землю долины в липкое болото, в котором мгновенно прорастают типа и вязкие скользкие водоросли. Река не согласна отступать, она сражаются за каждую пять земли, не отдавая своего и жадно поглощая чужое.
Вода безжалостно оставляет свои соленые остро- влюбленные слезы на лице каменного великана. Воздух сгущается, оглушительные громовые раскаты пронзают виноградно потерневшие небо. И вот влюбленный смельчак переступает границу реки и по колено погружается в топкие заросли типы. Витражи покорно отражаются в лунной реке. Забрала опущены, копья нацелены, щиты наготове; еще мгновение – и Дом уносит сладострастным течением.
Вдруг небо на две части разрывает змеиная молния с шипящим хвостом. Она очерчивает яркую дугу в воздухе, расскалывая его плотную мелкую сетку, и устремляется в еще хранящий тепло дня валун возле самой кромки берега. Молния бесследно пропадает в камне, передав ему свою силу и упорство, и тот, как будто нехотя, дает первую трещину, от которой мельчайшими паутинными ниточками разбегаются миллиарды расколов.
Всё замирает. В оглушительной тишине ночи валун рассыпается белоснежной пылью, которую в то же мгновение подхватывает озорник- ветер и уносит в свои владенея. Из его останков, подобно фениксу из пепла, поднимает голову крошечный побег виноградной лозы – бессмертный потомок прадеда Себастьяна и прощальное творение архитектора. Талант Себастьяна наконец – то пустил свои корни.
Небесная черное рассеивается и сквозь рубиновый туман проглядывают первые лучи нового дня. Отныне лишь они способны согреть это хмельное детище проточной любви и каменного отречения.
***
Этим утром Себастьян проснулся с улыбкой: сегодня он переезжает в свой Дом…
«There is a city where lovers dwell; enter for a spell»
Imadeddin Nesimi ( n.194)
Этим утром Себастьян проснулся с улыбкой: сегодня он переезжает в свой Дом. Уже пару тройку лет Себястьян возводит свой Дом в маленькой деревушке региона Лацио. Земля досталась в наследство от прадеда – великого и рискованного человека. Он терпеливо возделывал плодородные почвы долины и выращивал пять сортов винограда. Скрещивая эти сорта в только ему известной пропорции, он получал восхитительное вино. Оно было известно во всей провинции. Это было превосходное домашнее Амароне.
Но время увлекло всех правнуки в городскую спесь: виноградники и родовое поместье высохли под палящими лучами долины. И только ветер все ещё помнил рубиновый цвет переливающихся бусин винограда.
Иногда этот цвет приходил Себастьяну во сне в образе закатного неба или предутреннего тумана.
Себастьян унаследовал трудолюбие и упорство прадеда. Он стал талантливым архитектором и многие римские ландшафты носили неповторимый почерк мастера: разноуровневые арки площади св. Базилика, готичные колонны, украшающие главную аллею ботанического сада или изящное убранство собора св. Паприка, шпили которого вонзались в римские небо откровенностью одиночества. Искусство Себастьяна говорить мрамором и каменной гладью славилось за пределами Италии. Часто архитектор получал приглашения прочитать курс лекций или принять участие в строительстве значимых зарубежных проектов. Но Себастьян знал, что если он уедет, то однажды рубиновый цвет покинутой им земли задушит его во сне.
Каждый отпуск Себастьяна проводил в своей родной деревушке и возводил своё главное творение. Ещё пару лет назад друзья приглашали провести отпуск вместе и познавать мир в путешествиях. Но каждый раз получая отказ от Себастьяна, они оставили его в покое, будучи уверенными в бессмысленности затеи архитектора.
Себастьян точно знал, что никакие виды мира не смогут утолить его тоску по Дому. Так что со временем Себастьян погрузился в кисло – сладкую радость одиночества и продолжал строительство с ещё большим упорством. Иногда он вспоминал первые годы работы, когда времени и денег на строительство было совсем мало, и, приезжая после годовой отлучки от Дома, Себастьян находил фундамент в полуразрушенном состоянии. Тогда он собирал пару горсток цементной крошки, обвалившейся от фундамента, и варил с ней суп. Ложка такого отвара придавала ему сил и веры продолжать: собирать эту цементно- кирпичную мозаику своей жизни. А вечером он безмятежно любовался линиями перехода рубинового и оранжевого цветов заката и слушал журчание протекающей неподалеку реки. Даже в полуденный зной Себастьян ни разу не искупаться в этой реке. Ее течение казалось архитектору слишком стремительным, а в своей жизни он предпочитал размеренность и упорство.
Когда по прошествии многих лет строительство было закончено, Себастьян заказал убранство интерьера по всему миру. Как будто он пытался наверстать упущенные возможности путешествовать самому: льняные скатерти из холодной России, тканые персидские ковры из Сирии, мраморную ванную из Бельгии, пестрые индийские шторы и тюли, шотландские шерстяные покрывала, деревянные статуэтки из знойной Африки. Каждая деталь Дома напоминала о том, что его хозяин никогда не бывал в тех местах, откуда она была приведена. Брусчатый потолок гостиной капризно сочетался с люстрой из французского хрусталя, а середина комнаты была увенчена коренастым камином.
И в тот вечер, когда последняя статуэтки из Гватемалы была поставлена на дубовую полку гостиной, Себастьян решил в первый раз разжечь камин и насладиться предзакатной тишиной. Вспыхнувший огонь мгновенно отразился на витражных окнах. Они были произведением искусства, сделанным архитектором вручную из венецианского стекла. По какой- то волшебной проекции все цвета витражей калейдоскопом отразились на балках потолка. Это были цвета его жизни: рубиновый и долинный зеленый, каменный серый и проточный лазурный. А Себастьян нисколько не удивился и покорно наблюдалю как один цвет стекла мирно переливается в другой. Это был вечер, когда Себастьян находился в центре самого себя. Он ленностно перелистывал воспоминания, совсем не будил свои мысли и покорно ждал, когда дотлеет последнее древко в камине.
Когда это случилось, архитектор покинул Дом, чтобы следующим утром вернуться сюда навсегда.
***
Как только дверь захлопнулась за Себастьяном и послышались уходящие шаги хозяина, Дом открыл свои бетонные бесонные глаза. Он едва улавливать в темноте очертания долины, и Дому приходилось полагаться на звуки и запахи. В букете луговых цветов он различил едва журчащую нотку проточной воды, а в тиши ночи он легко услышал течение реки.
Сердце не всегда оживает у домов, но у Дома Себастьяна оно забилось в камине сразу же после чудесного венецианского калейдоскопа. Оно забилось обожженной глиняной любовью к Венеции, выравающейся в свет через дымоход густыми сбитыми клубами, превращающимися в волшебные облака печали и радости. Эта печаль повелевала облакам разбиваться ночным дождем по черепичной крыше.
Река была устьем Венецианской лагуны, она служила попуском, как маскарадная маска на бал, к земле, составленной из ставосьмидесяти островков, соединенных мостами любви. Дом не мог поступить иначе, как уйти в реку. Он неторопливо оторвал от земли свой грузный остов, бережно выкопав застоявшийся фундамент, отряхивая налипший песок и капли застывшей смолы, и медленно, размеренными шагами, подступал все ближе и ближе к черной воде.
Шаг за шагом, ветер за метром расстояние неумолимо сокращалось. Следы от исполинских башмаков тут же заполнили невесть откуда набежавшие ручьи, поглощая все пространство под ногами, превращая плодородную землю долины в липкое болото, в котором мгновенно прорастают типа и вязкие скользкие водоросли. Река не согласна отступать, она сражаются за каждую пять земли, не отдавая своего и жадно поглощая чужое.
Вода безжалостно оставляет свои соленые остро- влюбленные слезы на лице каменного великана. Воздух сгущается, оглушительные громовые раскаты пронзают виноградно потерневшие небо. И вот влюбленный смельчак переступает границу реки и по колено погружается в топкие заросли типы. Витражи покорно отражаются в лунной реке. Забрала опущены, копья нацелены, щиты наготове; еще мгновение – и Дом уносит сладострастным течением.
Вдруг небо на две части разрывает змеиная молния с шипящим хвостом. Она очерчивает яркую дугу в воздухе, расскалывая его плотную мелкую сетку, и устремляется в еще хранящий тепло дня валун возле самой кромки берега. Молния бесследно пропадает в камне, передав ему свою силу и упорство, и тот, как будто нехотя, дает первую трещину, от которой мельчайшими паутинными ниточками разбегаются миллиарды расколов.
Всё замирает. В оглушительной тишине ночи валун рассыпается белоснежной пылью, которую в то же мгновение подхватывает озорник- ветер и уносит в свои владенея. Из его останков, подобно фениксу из пепла, поднимает голову крошечный побег виноградной лозы – бессмертный потомок прадеда Себастьяна и прощальное творение архитектора. Талант Себастьяна наконец – то пустил свои корни.
Небесная черное рассеивается и сквозь рубиновый туман проглядывают первые лучи нового дня. Отныне лишь они способны согреть это хмельное детище проточной любви и каменного отречения.
***
Этим утром Себастьян проснулся с улыбкой: сегодня он переезжает в свой Дом…
Рецензии и комментарии 0