Болезнь
Дмитрий Слепой Возрастные ограничения 16+
Человечество, на всем протяжении истории преследовали болезни. С некоторыми боролись при помощи снадобий, мазей, изготавливаемых из трав, кореньев, меда. Вылечить другие можно было лишь с помощью потусторонних сил к которым обращались при помощи посредников: шаманов, магов, ворожей, попов, пастырей, бабок-шепталок. Но были и такие болезни, бороться с которыми было бесполезно: не помогали никакие лекарства и заговоры. Такие болезни становились проклятием века. В одни времена урожай собирала холера, в другие – чума. Проклятием же нынешнего века является рак – болезнь, часто не проявляющаяся на ранних стадиях и плохо излечимая на поздних. Кроме того, лечение стоит огромных денег, которые очень многие не собрали бы, без помощи благотворительных организаций и неравнодушных людей. Но и финансовая возможность заплатить за лечение не гарантирует выздоровление. Тут уж под какой звездой вы родились. Чтобы победить рак нужно еще и везение. Сколько телевизионных звезд, имеющих миллионные состояния и широкие возможности, оказались неспособны справиться с этим проклятием.
Нельзя умереть от рака, проснуться на другой день и узнать какой урок наша жизнь дает нам при встрече со смертью. Но мне посчастливилось прочувствовать это во сне. Накануне был еще один обычный день, каких тысячи составляют бытие. Никаких огорчений, но и никакой радости. Самый-самый тривиальный день. Хочу сказать, что настроенности на определённый лад, ложась в постель, у меня не было. Тогда я еще не предполагал, что ночью умру.
Подобно большинству снов, картинка была размыта, диалоги не всегда ясны, чувства обострены, сменяемость кадров непредсказуема. Поэтому нечего пытаться воссоздать сюжет и драму пережитого, вернее переумершего, во сне. Получится лишь какофония, нашедшая свое художественное воплощение в культуре сюрреалистов. Не понятно, что связывает одну картину с другой, в чем заключена основная идея сценариста, и какая мораль во всем этом творчестве. По просмотре сюрреалистических картин остается одно тревожное ощущение — что-то нужно обязательно понять. Но что? Так и с моим сном — осадок, ощущения, преследовавшие меня следующий день, были вполне реальны.
Когда-то я решил, что вместо того, чтобы как попугай повторять обывательское мнение, будто экспрессионизм и импрессионизм (читай вообще модернизм) это мазня, будет полезно, хоть чуть-чуть, знать творчество выдающихся художников и составить собственное мнение. У меня не было никакой системы, подготовки, критических статей и книг по истории искусств. Я просто просматривал произведения выдающихся живописцев-модернистов имея теорию: если их искусство велико, оно обязательно зацепит. Не имея возможности посетить Лувр или Третьяковскую галерею, я обратился к помощи Google. За ранее прошу прощения у тех снобов которые считают, что любоваться произведениями искусства на мониторе компьютера – кощунство.
В один из вечеров, когда я просматривал картины Пабло Пикассо, на меня произвело неизгладимое впечатление картина Герника: разбросанные в беспорядке по всему холсту человеческие руки, ноги, головы, головы и рога быков, копыта, в левой части картины угадывалась опечаленная мать с ребенком на руках. На первый взгляд казалось, что обычное нагромождение предметов и человеческих голов и конечностей как в других картинах: Studio with Plaster Head, Les Femmes d'Alger, d'apres Delacroix. Руки-ноги белые и всевозможные оттенки серого, черный. Многие картины модернистов у людей поп-культуры вызывают скорее недоумение, чем эстетический восторг. Герника же вызвала у меня необъяснимое чувство печали, тревоги. В картине ощущалась боль. Тогда я решил, что если картины, несмотря на свою несуразность, непропорциональность, непонятность, способны вызывать сильные чувства, то такое искусство имеет право на существование. Новую историю Испании я тогда плохо знал, а историю гражданской войны 1931-1939 годов – только то, что она была.
Лет через восемь я прочел великую книгу Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Это книга о гражданской войне в Испании, о её трагедии. Из этой книги я и узнал, что Герника – город в Испании, разрушенный во время бомбардировки подразделениями люфтваффе в 1937 году. Мне сразу вспомнилось полотно Пабло Пикассо и стали понятными чувства боли, муки, безнадежности, пережитые мной ранее при рассматривании Герники. Полотна ни одного художника реалиста, никогда не вызывали во мне, такого нервного переживания как «мазня» Пикассо. И пусть говорят, что его картины непонятны и некрасивы, но они вызывают чувства способные изменить мир к лучшему, а не навевают забытье. Для того, чтобы прочувствовать чувствительный подтекст полотен талантливых модернистов, оказалось, совершенно не нужна теоретическая подготовка.
Некоторые кошмарные сны, при их неясности, нереальности, тревожности несут такую же, как и Герника эмоциональную нагрузку. Это и произошло в эту ночь. Я болел, страдал меня жалели, но к утру измучившись и потеряв веру я умер от рака. Отчетливо почувствовал любовь, которую так и не успел показать и отдать своим близким. Видел слезы родных возле меня, умирающего в постели, чувствовал их любовь, которую они проявили и тоже не успели отдать и их отчаяние по этому поводу. Меня разрывало от вины и горя, которое я несу преждевременной кончиной. И очень хотелось жить. Перестать раздражаться на проказы шестилетнего сына. В детстве я же был такой, как и он. Почему меня должно огорчать его поведение? Чаще бывать у своих родителей – им осталось не много, и каждая встреча со мной – праздник. Чаще звонить сестре, почему мне были неважны её дела?
И хочется, чтобы наконец закончились войны, потому что на самом деле они бессмысленны. Самое странное, то, что, в поисках внутренней гармонии, я всю жизнь бегу от людей. Раздражаюсь на них, когда они отвлекают меня от книг, игры на гитаре, молчания. Идеальный отдых представлялся мне всегда в одиночестве. Идеальная работа – самостоятельная, не связанная с обществом. И я всю жизнь прячусь от социума, и он кажется мне чересчур навязчивым. Но хотел бы я прожить последний месяц своей жизни, среди своих книг, нот? Эх прочту, напоследок, ещё парочку и можно умирать, может наконец «Войну и мир»? Хотел бы сидя возле костра, наблюдать мирное течение реки – это сотни тысяч кубометров воды? Играть на гитаре? Довести до совершенства исполнение любимой композиции Энди Мак Ки? Разучить что-то новое? Посмотреть самый свежий блокбастер или чаплиновскую классику? Перебороть свой страх и наконец слетать на самолете? Путешествовать?
Нет, все то, к чему я стремился всю жизнь, не подходит для последнего месяца перед смертью. Даже один день из отведенных тридцати мне жалко было потратить на то, что, я считал, наполняет мою жизнь, делает её не бессмысленной. Может предыдущие стремления были одна сплошная болезнь?
Во сне я даже не удивился тому с какой охотой отказался от, казавшейся важной, свободы располагать своим временем и досугом. Отказался от книг и попыток найти справедливость, истину. Единственное, чем я заполнил последние дни своего существования – это сообщение с людьми. Держать их за руки, просто находится в одной комнате и дышать одним и тем же воздухом. Гулять по тротуарам в часы пик. Мимо проходят тысячи жизней, существование которых раньше казалось бесполезным, а сейчас таким необходимым. Живой человек – вот то, без чего невозможно представить последний месяц жизни. Только люди были мне интересны, только они стали важны перед последним прыжком в пустоту, прыжком в никуда.
Нельзя умереть от рака, проснуться на другой день и узнать какой урок наша жизнь дает нам при встрече со смертью. Но мне посчастливилось прочувствовать это во сне. Накануне был еще один обычный день, каких тысячи составляют бытие. Никаких огорчений, но и никакой радости. Самый-самый тривиальный день. Хочу сказать, что настроенности на определённый лад, ложась в постель, у меня не было. Тогда я еще не предполагал, что ночью умру.
Подобно большинству снов, картинка была размыта, диалоги не всегда ясны, чувства обострены, сменяемость кадров непредсказуема. Поэтому нечего пытаться воссоздать сюжет и драму пережитого, вернее переумершего, во сне. Получится лишь какофония, нашедшая свое художественное воплощение в культуре сюрреалистов. Не понятно, что связывает одну картину с другой, в чем заключена основная идея сценариста, и какая мораль во всем этом творчестве. По просмотре сюрреалистических картин остается одно тревожное ощущение — что-то нужно обязательно понять. Но что? Так и с моим сном — осадок, ощущения, преследовавшие меня следующий день, были вполне реальны.
Когда-то я решил, что вместо того, чтобы как попугай повторять обывательское мнение, будто экспрессионизм и импрессионизм (читай вообще модернизм) это мазня, будет полезно, хоть чуть-чуть, знать творчество выдающихся художников и составить собственное мнение. У меня не было никакой системы, подготовки, критических статей и книг по истории искусств. Я просто просматривал произведения выдающихся живописцев-модернистов имея теорию: если их искусство велико, оно обязательно зацепит. Не имея возможности посетить Лувр или Третьяковскую галерею, я обратился к помощи Google. За ранее прошу прощения у тех снобов которые считают, что любоваться произведениями искусства на мониторе компьютера – кощунство.
В один из вечеров, когда я просматривал картины Пабло Пикассо, на меня произвело неизгладимое впечатление картина Герника: разбросанные в беспорядке по всему холсту человеческие руки, ноги, головы, головы и рога быков, копыта, в левой части картины угадывалась опечаленная мать с ребенком на руках. На первый взгляд казалось, что обычное нагромождение предметов и человеческих голов и конечностей как в других картинах: Studio with Plaster Head, Les Femmes d'Alger, d'apres Delacroix. Руки-ноги белые и всевозможные оттенки серого, черный. Многие картины модернистов у людей поп-культуры вызывают скорее недоумение, чем эстетический восторг. Герника же вызвала у меня необъяснимое чувство печали, тревоги. В картине ощущалась боль. Тогда я решил, что если картины, несмотря на свою несуразность, непропорциональность, непонятность, способны вызывать сильные чувства, то такое искусство имеет право на существование. Новую историю Испании я тогда плохо знал, а историю гражданской войны 1931-1939 годов – только то, что она была.
Лет через восемь я прочел великую книгу Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Это книга о гражданской войне в Испании, о её трагедии. Из этой книги я и узнал, что Герника – город в Испании, разрушенный во время бомбардировки подразделениями люфтваффе в 1937 году. Мне сразу вспомнилось полотно Пабло Пикассо и стали понятными чувства боли, муки, безнадежности, пережитые мной ранее при рассматривании Герники. Полотна ни одного художника реалиста, никогда не вызывали во мне, такого нервного переживания как «мазня» Пикассо. И пусть говорят, что его картины непонятны и некрасивы, но они вызывают чувства способные изменить мир к лучшему, а не навевают забытье. Для того, чтобы прочувствовать чувствительный подтекст полотен талантливых модернистов, оказалось, совершенно не нужна теоретическая подготовка.
Некоторые кошмарные сны, при их неясности, нереальности, тревожности несут такую же, как и Герника эмоциональную нагрузку. Это и произошло в эту ночь. Я болел, страдал меня жалели, но к утру измучившись и потеряв веру я умер от рака. Отчетливо почувствовал любовь, которую так и не успел показать и отдать своим близким. Видел слезы родных возле меня, умирающего в постели, чувствовал их любовь, которую они проявили и тоже не успели отдать и их отчаяние по этому поводу. Меня разрывало от вины и горя, которое я несу преждевременной кончиной. И очень хотелось жить. Перестать раздражаться на проказы шестилетнего сына. В детстве я же был такой, как и он. Почему меня должно огорчать его поведение? Чаще бывать у своих родителей – им осталось не много, и каждая встреча со мной – праздник. Чаще звонить сестре, почему мне были неважны её дела?
И хочется, чтобы наконец закончились войны, потому что на самом деле они бессмысленны. Самое странное, то, что, в поисках внутренней гармонии, я всю жизнь бегу от людей. Раздражаюсь на них, когда они отвлекают меня от книг, игры на гитаре, молчания. Идеальный отдых представлялся мне всегда в одиночестве. Идеальная работа – самостоятельная, не связанная с обществом. И я всю жизнь прячусь от социума, и он кажется мне чересчур навязчивым. Но хотел бы я прожить последний месяц своей жизни, среди своих книг, нот? Эх прочту, напоследок, ещё парочку и можно умирать, может наконец «Войну и мир»? Хотел бы сидя возле костра, наблюдать мирное течение реки – это сотни тысяч кубометров воды? Играть на гитаре? Довести до совершенства исполнение любимой композиции Энди Мак Ки? Разучить что-то новое? Посмотреть самый свежий блокбастер или чаплиновскую классику? Перебороть свой страх и наконец слетать на самолете? Путешествовать?
Нет, все то, к чему я стремился всю жизнь, не подходит для последнего месяца перед смертью. Даже один день из отведенных тридцати мне жалко было потратить на то, что, я считал, наполняет мою жизнь, делает её не бессмысленной. Может предыдущие стремления были одна сплошная болезнь?
Во сне я даже не удивился тому с какой охотой отказался от, казавшейся важной, свободы располагать своим временем и досугом. Отказался от книг и попыток найти справедливость, истину. Единственное, чем я заполнил последние дни своего существования – это сообщение с людьми. Держать их за руки, просто находится в одной комнате и дышать одним и тем же воздухом. Гулять по тротуарам в часы пик. Мимо проходят тысячи жизней, существование которых раньше казалось бесполезным, а сейчас таким необходимым. Живой человек – вот то, без чего невозможно представить последний месяц жизни. Только люди были мне интересны, только они стали важны перед последним прыжком в пустоту, прыжком в никуда.
Рецензии и комментарии 0