Море

Каменистый берег уходил на многие километры вдаль, служа линией границы между миром суши, зелёным миром, уходящим далеко вверх, и миром океана, синим миром, уходящим глубоко вниз. И только здесь, на этой черте, эти миры соприкасались, но не смешивались, взаимодействовали, но не проникали далеко за черту, берег, где сейчас сидел только один глупый человек, который был уже частью этих миров.

Солнце зашло за горизонт, оставляя на западной окраине небесного потолка полоску красного цвета, которая уже смешалась с темным небом, поэтому этот красный, будучи сочным и чистым десять минут назад, уже был грязным. Горный силуэт из-за отсутствия солнечного света на фоне этой грязно-красной полоски выглядели черными бесформенными существами, на которых мирно расположился ночной Новороссийск. Его приемущественно жёлтые огни не заглушали синие, зелёные, красные и многие другие точечки других огней.

Баржи выстроились в очередь на входе в Новороссийский порт. Их прожектора разрезали белым светом черные воды моря, отражались в волнах, стелились на относительно ровных участках воды, красили воду в белый превращая её в молоко. Жёлтые фонари освещения на палубе издалека казались гирляндами, напоминали о празднике, когда мы переворачиваем календарь на следующий год. Вспомнился запах шампанского и мандаринов. Впрочем, эта иллюзия сразу пропала, когда пазухи после глубокого вдоха защипало от теплого, солёного морского воздуха.

Геленджик, стоявший на другом конце бухты горел не был таким большим, как Новороссийск, однако его белый свет заглушал жёлтый свет Новороссийска. Маяк, находившийся где-то за горой время от времени разрезал уже ночной восточный участок небесного потолка.

В спину дул теплый ветерок, сходивший с гор, заставляя издавать пожелтевшие от жары листья «ш-ш-ш-ш...» в унисон морю, чьи волны уже тысячелетиями разбиваются о камни граничной черты. И всё это кажется таким вечным, таким стабильным, фундаментальным и… Живым. Всё жило. Даже сейчас, вечером. И это «ш-ш-ш-ш...», и баржи на стоянке, и Геленджикский маяк, и Новороссийск, и тот одинокий и уставший от жизни человек, который сейчас сидел на берегу, погружаясь в пучину страданий, в свой личный, построенный им же, ад, закапываясь в нём глубже, глубже и глубже…