Еврейский сад

В юности я прочитал одну книгу, очень заинтересовавшую и задевшую меня. Там рассказывалось о нестандартном, необычном человеке, который был непонятым и странным для своего поколения, общества. Он всегда был один… был одинок, но смог это принять, смог научиться жить в своем мире, жить со своей тяжелой судьбой, смог с ней примириться. Я был восхищен и автором произведения, и всей историей, и, конечно, самим героем. Но, дав прочесть книгу своей матери, которая всегда была моим лучшим другом в области литературы, был несколько разочарован… Я ожидал, что смогу разделить с ней свой восторг и поделиться восхищением от главного героя. А мама, закрыв последнюю страницу книги, лишь сказала, что после моих рассказов ожидала большего…
— Я думала, здесь и правда пойдет речь о человеке сильным духом, необычным для нашего времени… я ожидала, что найду своего рода пример… а все оказалось весьма стандартным. Ведь это очень легко – согнуться под тяжестью жизни и просто поплыть по течению. Легко, поддавшись печали и неприятностям, превратить свое горе в показной образ. Легко смириться с выпавшим на свою долю черной полосой и даже начать гордиться этим. Оставаться жизнерадостным и верующим в лучшее, несмотря ни на что – вот, что трудно по-настоящему.
Тогда в силу своей неопытности, юности и незнания жизни, я не смог полностью воспринять эти, по-настоящему верные и мудрые слова. И понять их истинность мне довелось лишь много позже… Но поняв их смысл однажды, я уже никогда в них не сомневался…
*
… В 32 года я был отправлен в один из прибрежных городков для восстановления физических сил и душевного здоровья, как говорили врачи. Уже прошло довольно много лет после окончания войны, но многие отправиться от нее не могли до сих пор. Я, как и почти все мои ровесники, в молодости успел пройти не одно военное сражение, испытать себя на храбрость не в одном бою, увидеть очень многое, и жизнь, и смерть… даже, казалось бы, увидеть слишком многое для того, чтобы продолжать нормальную жизнь после окончания войны. Нормальной жизни в своем истинном понятии для нас больше не существовало, мы просто не могли жить, как ни в чем не бывало, ведь, успев хотя бы соприкоснуться с огнем, ожог остается на всю жизнь… Но то, что я познал в этом небольшом городке, я не видел ни в одном бою, ни в одном сражении, ни на одной войне.
Мне посоветовали небольшой, солнечный и, как рассказывали, очень гостеприимный городок N на морском побережье. Так как знакомых я в этом городе не имел, а санаторий по денежным средствам мне было не потянуть, я решил снять комнату на полном пансионев небольшом домике на берегу моря, хозяйкой которого была весьма доброжелательная на вид женщина лет сорока.
С первых же дней мы с ней нашли общий язык, она оказалась очень жизнерадостным, веселым и отзывчивым человеком. Звали ее Алисия. Красивое имя. В нем было что-то морское… что-то притягивающее и неизведанное… как и во всем образе этой удивительной, как я понял позже, женщине… Ее имя также очень подходило к ее густым светлым волосам, которые она постоянно закалывала наверх, и к большим, необычайного бирюзового цвета, глазам… которые обладали удивительным свойством: они никогда не смеялись, не блестели, даже не смотря на то, что сама Алисия смеялась почти постоянно… В ее запасе было уйма веселых историй, реальных и выдуманных. С ней некогда было скучать. Но глаза, не смотря на их замечательно красивый цвет… цвет моря… всегда оставались пустыми… и грустными. И это я подметил сразу, но не сразу узнал причину этого.
На первый взгляд Алисии можно было дать лет меньше, чем это было на самом деле. Ее кожа уже слегка покрылась легкой паутинкой морщин, руки, видно привыкшие к постоянной работе по хозяйству, были довольно шершавыми и грубыми. Но фигура еще сохранила былую красоту молодости, сразу было заметно, что в юности она слыла настоящей красавицей. И я весьма удивился, когда она сама призналась мне о своем настоящим возрасте. Кроме того, Алисия всегда была на ногах, с раннего утра до позднего вечера. Поначалу я долго не мог понять, чем именно она занимается, лишь догадывался, что работы у нее много. Каждый день, просыпаясь, на столе я заставал вкусный завтрак, что-нибудь на обед и ужин. Но с самой Алисией я встречался только за ужином. После еды и уборки посуды она принималась снова за готовку, стирку… Ложась спать, я еще долго ее слышал. Мне было даже как-то неловко, что я ничем не могу помочь… хоть и понимал, что в мои обязанности это не входит… я же приехал сюда отдыхать, восстанавливать здоровье… и деньги за жилье плачу всегда своевременно. Но, наверное, все-таки самое удивительное было то, что Алисия никогда не выглядела уставшей!.. Она всегда улыбалась, всегда что-то напевала и шутила даже когда, казалось бы, имеет полное право повалиться с ног от усталости. Она просто заряжала своей энергией и оптимизмом всех окружающих!..
Так проходили дни. Мы встречались с Алисией лишь по вечерам, поделившись всеми будничными новостями и насмеявшись от души, я уходил к себе, а хозяйка дома оставалась на кухне. В связи с тем, что большую часть дня я проводил один, в душе у меня начало складываться ощущение, что я сам являюсь полноправным владельцем этого маленького уютного домика на берегу моря. Конечно, я не думал ни покупать дом, ни жениться, нет, нет. Просто мне, по природе тихому и спокойному человеку, после весьма шумной, насыщенной стрельбой и ужасами войны жизни очень приглянулось спокойствие и уединение здешних мест. У меня создавалось впечатление, что здесь время замедлило свой ход, оно, словно остановилось, чтобы дать возможность прислушаться к себе, задуматься над собственным прошлым и настоящим… а долгими летними вечерами, прогуливаясь по тихому морскому побережью, мечтать и о предстоящим будущем… Тогда к нему я относился чрезвычайно осторожно… с опаской, можно сказать. Реально оно для меня даже не существовало. Оно существовало для меня до войны, во время войны… но сейчас, после… после второй мировой войны, в которой увязла наша страна, я уже не воспринимал свое будущее как что-то правда предстоящее… что-то осязаемое и реально осуществимое… то, к чему можно прикоснуться… Раньше я мог мечтать о том, что будет после, о том, как все эти ужасы кончатся, о том, как вернусь… я мечтал об этом постоянно и, наверное, даже благодаря именно своей мечте смог вернутся назад… живым и, на удивление, даже невредимым. Но невредимым физическим. Духовно я был искалечен полностью. И поэтому уединение, спокойствие маленького домика на побережье вместе с веселым нравом Алисии было как раз тем, что нужно.
Гуляя по морскому берегу каждый день, я заимел привычку собирать разнообразные мелкие камешки и простую прибрежную гальку. Это незамысловатое занятие обладало удивительно успокоительным действием, а к тому же… в этом я видел даже некий смысл: все камни были похоже лишь внешне и ни один из них не походил на другой полностью. Все были разные, просто не существовало абсолютно одинаковых камешков… Почему-то эта мысль меня задела. Я специально выбирал время, когда пляж был менее многолюдным: за годы войны я успел устать от толпы. А большую часть дня я проводил либо в небольшом цветочном садике Алисии около дома, либо у себя в комнате, где раскладывал свою коллекцию морских сокровищ или же предавался своим внутренним размышлениям…
Прошло около двух недель моего спокойного пребывания в городе N., как я волею судьбы заимел знакомство с одной маленькой девочкой, которая открыла мне глаза на замечательного и… удивительного человека, находящегося так рядом со мной.
*
Одним вечером мое внимание привлекла маленькая фигурка, сидящая в одиночестве на берегу и кидающая камушки в море.Подойдя ближе, я понял, что это была девчушка лет 12--13-ти. Но своей худобой и копной черных волос, постриженных под каре и слегка вьющихся под конец, издалека она сходила за мальчика. Улыбнувшись милому ребенку, я уже было решил пройти мимо, как вдруг девочка встала и, обратившись ко мне, спросила:
— А Вы умеете пускать «лягушки»?..
Я обернулся и, удивившись неожиданному вопросу, сперва не нашелся что ответить.
— Так умеете или нет? – голос девочки звучал по-детски звонко, но упорно, и во взгляде темных глаз таилась некая серьезность, смешанная с любознательностью.
— Гм… сейчас посмотрим, — я улыбнулся и провел ладонью по своим постоянно взъерошенным волосам. – Дай-ка сюда, — я взял плоский камешек из рук девчушки и, приноровившись, бросил его на морскую гладь.
Но услышав явно тонущий звук, я развел руки в знак оправдания и, засмеявшись, сказал:
— Видно, не умею. Попроси тебя научить кого-нибудь другого.
— А мне не нужно, я умею, — весело сказала девочка и лихо забросила в море один камешек за другим, которые искусно подпрыгнули, словно настоящие лягушки.
Я был озадачен.
— Так зачем ты спрашивала об этом меня??
— Мне просто было любопытно, — девочка сказала это так просто, словно ее ответ был самым нормальным на мою реакцию, и снова обернулась к морю.
— Л-ладно… – ответил я и развернулся уходить, но странная моя собеседница меня остановила.
— Просто знаете… так много встречается людей, которые умеют делать самые простые, но… понимаете, не очень важные вещи… и так бесконечно мало людей, наоборот, неспособных на что-то маленькое, как например, бросать камешки лягушкой, но способных на что-то большее… или может быть, не очень большее на первый взгляд, но намного более важное… поверьте.
Девочка говорила это не с присущим детям пылкостью и несвязностью, а со спокойствием и уверенностью в своих словах. Голос ее звучал звонко и ровно, но… в нем ощущалась что-то грустное… Мне было странно слышать подобные слова от ребенка… Я не знал, что именно сказать, но уходить мне уже не хотелось.
— Ты… где-то это прочитала?.. Очень хорошие слова, — ничего глупее я придумать не мог.
— Неет, я просто думала… и пришла к такому выводу. По-другому почему-то никак не выходит.
— Молодец… раз сама дошла до этого… это… очень хорошие слова, я согласен с тобой. Поступки людей порой трудно объяснить… понять. А ведь с самого детства именно по поступкам нас и учат судить людей, верно?..
— Верно, — девочка кивнула и, прищурившись, так как заходящее солнце светило прямо ей в глаза, улыбнулась так, как могут улыбаться только дети: искренне и непредвзято. А на ее щеках заиграли ямочки.
— Верно… – повторил я.
— Ладно… я уже пойду.
Я оглянулся и только сейчас понял, что вблизи на пляже больше никого нет, значит, девочка была одна, без родителей.
— Аа… где твои родители?.. Ты враз ли одна?..
— Оо… – протянула она, — Про моих родителей – это отдельная история. Но я не одна. И мне уже, правда, пора.
— Подожди… – я мало чего понял, но мне казалось, что сейчас я в ответе за эту маленькую девочку, на какие-то пару минут ставшей для меня такой приятной собеседницей. – Тебе в какую сторону?.. Давай я тебя хотя бы провожу?
— Ну, давайте… только учтите, что придется идти далеко и высоко подниматься.
— Меня это не пугает, пошли, — я еще раз обернулся к морю и кинул камешек, но и на этот раз он ни в какую не захотел изображать никого другого, кроме утопающего.
— Не расстраиваетесь, — утешающе сказала девочка.
-Эх… ладно уж! – я махнул рукой и, уже отправившись в путь, начал рассказывать: — А знаешь, что лучше делать с камешками?.. Не кидать их, а собирать! У меня, например, уже есть целая коллекция, я могу тебе ее как-нибудь показать…
… В тот день вечером я пришел домой на удивление поздно, Алисия уже давно ждала меня за столом. Я пришел довольно усталый, так как уже очень давно не изнурял себя длительными прогулками, но… я был рад. Рад необычным впечатлениям дня, рад неожиданному знакомству и рад своему новому маленькому другу. Я узнал, что девочка приехала отдыхать сюда в детский санаторий, что сама живет довольно далеко на севере, где «солнце светит очень редко, и поэтому она приехала сюда погреться», ее родители дома содержат ювелирную лавку, а каждые выходные они всей семьей ходят в театр, потому что она сама, когда вырастит мечтает стать актрисой… Еще у нее есть два брата: младший и старший. Младший только-только пойдет в школу, а старший уже закончил последний класс гимназии и собирается поступать на архитектора. Самой ей учится нравится, только бывает немного скучно, но это не беда! Она любит повыдумывать, и ей никогда не бывает по-настоящему скучно… Еще у них дома есть большой рыжий ретривер по кличке Сезар, по которому она очень скучает… как и по всем своим родным, но… здесь, в санатории, надо еще немного побыть… Дорога и правда была не короткая и постепенно поднималась вверх. Несмотря на вечер, в здешних местах прохлады не бывало, а путь в гору только прибавлял жары. Я хотел проводить девочку до самых ворот санатория, но видно, на последнем повороте к нему она остановилась и сказала, что дальше дойдет сама. Когда, попрощавшись, она уже скрылась за поворотом, я вдруг понял, что даже не представился и не узнал ее имени.
— Эй, подожди, подожди! – крикнул я ей вдогонку и побежал следом.
Девочка еще не успела далеко уйти и, обернувшись, остановилась.
— Как тебя зовут?.. Я – Михаэль.
Девчушка как-то странно на меня посмотрела, сжав губы, и ответила:
— А я – Матильда. Будем знакомы.
Потом мы вторично попрощались, и она ушла.
Только по пути домой, поражаясь необычному дню, я понял, что надо было договориться о встрече, чтобы я смог показать ей свою коллекцию, как обещал. Беспричинно назначать маленькой девочке встречу было бы очень странно, хоть я и был бы совсем не против… а так была причина. Вообще, я всегда, с самого детства, мечтал о младшей сестре… А сейчас… уже и о дочке… я даже выбирал имя, которым мог бы назвать дочь, но до реальной такой необходимости, мне казалось, что еще очень далеко… Я не чувствовал себя на 32 года, я ощущал себя юным подростком, которым отправился на войну… где стал опытным солдатом и служащим, разбирающимся во всех тонкостях военных действий… но я еще не стал человеком, разбирающейся в семейной жизни… и просто в жизни…
Перед сном я подумал: «Матильда – красивое имя. Как и Алисия».

*
Утром я проснулся, как ни странно, еще застав Алисию дома. Это было впервые.
— Доброе утро, Алисия, Вы еще не ушли? – я прошел на кухню и увидел ее уже полностью одетой около стола. Она нарезала только что испеченный пирог из манки.
— Ой, доброе, доброе, Михаэль! Вы сегодня рано, — обернувшись ко мне, она задела рукой пакет, висящий на спинке стула. При падении он раскрылся, и из него выпало что-то цветное.
— Давайте сюда, я Вам помогу, — мне снова захотелось стать хотя бы чем-то полезным для своей доброй хозяйки.
Наклонившись и подняв цветную ткань с пола, я увидел, что это небольшая детская кофточка, вязанная крючком из легкой светлой нити. Я был несколько удивлен:
— Алисия… у Вас есть дети? – сказал я это немного с иронией, потому что полностью был уверен в обратном.
— Ой, у меня их много! – Алисия ответила с присущим ей смехом, но на этот раз почему-то совсем не заразительным.
С минуту я просто смотрел на нее. У меня в голове закрутилось миллион вопросом: «Какие дети? Сколько? Где они?..» Но, как я только открыл рот, чтобы задать их, Алисия рванулась с места к плите и воскликнула:
— Я же молоко Вам тут поставила для горячего шоколада и совсем о нем позабыла! О, оно как раз поднялось, еще бы немного и убежало бы, честное слово! Михаэль, знали бы Вы, как я любила в юности, когда мне приносили горячий шоколад в постель!.. Ммм… А теперь вот мне даже большую радость доставляет готовить его для кого-нибудь. Ну, ладно, Михаэль, до вечера! Смотрите, приходите вовремя, к ужину, а то я буду скучать!
Она быстро упаковала детскую вещичку обратно в пакет, засунула туда аккуратно завернутый кусок пирога и, лучезарно улыбнувшись на прощание, выбежала на улицу. Я в совершенном недоумении сел за стол. И только сейчас в полной мере осознал, что совсем ничегошеньки не знаю об Алисии. Я не имел о ее жизни никакого представления! Конечно, может быть, меня ее жизнь и не касалась, но так как я живу у нее уже почти полмесяца, то должен был хотя бы из вежливости поинтересоваться… давно ли она живет на Кавказе?.. Чем занималась до войны?.. Чем занимается сейчас? Куда ходит на все дни?.. И… конечно, семья?.. Есть ли… или была ли у нее семья?..
Я тотчас решил, что обязательно обо всем ее расспрошу сегодня же вечером за ужином. Я даже уже представлял, как сяду за стол и, извинившись сперва за свою прошлую невнимательность, поинтересуюсь прошедшим днем и как бы невзначай спрошу, куда именно она ходила?.. Если на работу, то на какую именно?.. И так, постепенно, переведу тему исключительно на нее. Я уже видел, как приятно станет Алисии, как она с благодарностью посмотрит на меня и со свойственным ей воодушевлением начнет рассказывать историю. На этот раз свою историю.
Воодушевившись решением о предстоящем вечере и закончив с завтраком, я с радостью пошел к себе собираться на утреннюю прогулку и даже не предполагал, что в этот же день я и правда, узнаю обо всем. Но только намного раньше наступления вечера.
Я захватил с собой всю коллекцию камушков, надеясь снова встретить Матильду на берегу. Я думал о ее мудрых словах… и не мог поверить, что они были изречены маленькой девочкой… «… так бесконечно мало людей, наоборот, неспособных на что-то маленькое, как например, бросать камушки лягушкой, но способных на что-то большее...» Может, она их все-таки где-то прочла? Услышала?.. Нет, было не похоже, что девочка врет, придумывает. Она не говорила это заучено, слова исходили искренне и были даже больше похоже на размышления вслух… Может, она просто очень одинока?.. И я – случайный путник невольно оказался ее собеседником, на моем месте мог быть, кто угодно, стоило мне просто не пройти мимо нее… А теперь она, наверняка, уже и позабыла все, что я рассказывал ей про камушки, совсем и не ждет новой встречи. А я… я, наверное, просто от постоянного одиночества стал предавать слишком большое значение обыкновенным вещам…
Тем не менее, несмотря на все свои размышления, я, не застав никого на пляже, сам не заметил, как пошел той дорогой, какой вчера провожал Матильду. Оказывается, я очень хорошо запомнил путь, хотя и был вчера полностью увлечен разговорами. Выйдя с пляжа, я без труда нашел ту тропку, которая вела вверх по скале. Только пройдя еще немного после того места, где мы вчера разошлись, я даже отдаленно не заметил никакого санатория. А ведь девочка сказала, что ей осталось пройти совсем недалеко?.. Меня начали поглощать сомнения. Правильно ли я иду?.. И… что собственно я скажу ей? «Здравствуй, Матильда. Помнишь меня? Я тот человек, который не умеет кидать камушки лягушкой». И она радостно меня встретит?.. И сколько я еще буду так подниматься наверх?.. Тропинка беспощадно становилась все круче и круче, а я еще не был достаточно силен, чтобы преодолевать такие марафоны. И вот, когда я уже стал замедлять шаг, подумывая махнуть на это дело рукой и пойти назад, с предстоящего поворота навстречу мне вышла девушкав легком цветастом платье, поддерживающая руками глиняный кувшин на голове. Густыми вьющимися волосами, большими выразительными глазами и ярко очерченными бровями она тоже походила на еврейку, как и Матильда, но или принадлежала к каким-то иным восточным народам. Я решил не терять времени и спросил:
— Извините, я тут… ищу один санаторий, на горе… Вы не подскажете, я правильно иду? До него еще далеко?..
Девушка удивленно на меня посмотрела, а потом, будто бы что-то сообразив, улыбнулась и ответила:
— А Вы, наверное, имеете в виду наш Пансион?.. Так скоро Вы его увидите, но подниматься надо еще порядочно.
Девушка потупила взгляд и, слегка наклонившись, что-то еще промолвила на незнакомом мне языке. Позже я понял, что это был идиш.
— Благодарю Вас, — ответил я и отправился дальше.
Только отойдя на приличное расстояние от девушки, я сообразил, что надо было предложить ей помощь. Раз она шла куда-то за водой, наверняка, ей будет нелегко нести свою ношу назад, в гору. Но после того, как я вернулся с войны, мне почему-то стала очень присуща какая-то замедленная реакция что ли… Как сказали бы психологи «эффект лестницы». Чем дальше я отходил от произошедшего события, тем больше понимал, что надо было сделать, сказать еще… На войне я привык воспринимать все сразу, тотчас, по факту. Там не было времени для сантиментов, размышлений, чувств. Стоило промедлить хотя бы долю секунды – и тебя уже задела очередная пуля или, еще хуже, граната. И, наверное, я просто отвык от вежливости, учтивости, внимания… Отвык делать что-то не для конкретного дела, а из вежливости… отвык от формальностей. Поэтому и просто на просто забывал элементарные вещи, относился к ним, как к заученному уроку, только после которого неудачно ответивший школьник вспоминает ответы на все вопросы. Надо было возвращаться к нормальному образу жизни… когда бы я сразу поинтересовался жизнью Алисии, когда бы я помог встреченной девушки с кувшином, когда бы… я не шел сейчас неизвестно зачем по этой тропинке…
Углубившись в свои мысли, я сразу и не заметил, как передо мной вдали и правда, выросло большое здание. Пансион. Девушка с кувшином назвала его пансионом. Но Матильда ведь могла и ошибиться в названиях, уверял я себя, хотя… в глубине душе я уже начинал чувствовать что-то неладное.
Осилив еще несколько километров ввысь и даже не чувствуя усталости, я достиг ворот здания. Здесь, на высоте, воздух был свежее, и, казалось бы, немного прохладнее. Легкие, будто бы наполнялись большим количеством воздуха, а в теле чувствовалась удивительная легкость. Взбодрившись, я стал вглядываться в сад за оградой. Это был огромный живописный сад с цветущей растительностью, над которыми возвышался сам пансион. Здание было построено из светлого кирпича и видно, раньше славилось своим изяществом и великолепием. Но сейчас, особенно вблизи, оно выглядело довольно изношенным и требовало хорошего ремонта. Где-то виднелись щели, окна были старыми, еще довоенными, а крыша, наверняка, уже прохудилась. Но здание было в три этажа высотой и очень длинным в ширину, так что вмещало в себя очень много.
Во дворе, повсюду, гуляли и играли дети. Они были разных возрастов, и мальчики, и девочки. Но, даже смотря на них здесь, с ограды, я отметил, что было в них во всех что-то общее… Они все были как-то невзрачно одеты. И не только это. Они все были… евреями. Да, да… я шел вдоль этой огромной ограды, сквозь спадающую листву, на которой весело играли солнечные зайчики, и видел перед собой эти детские еврейские личики… Я шел, словно из другого мира, где было жаркое пылающее лето, где было прекрасное Черное море, где было счастье и умиротворение, наконец-то наступившие после войны… Я смотрел на все эти детские лица… и в горле образовывался какой-то комок, что-то сжималось внутри, что-то… это ощущение не поддается описанию… оно подобно катарсису… или внезапному озарению, озарению после долгой тьмы, когда один свет причиняет боль… Смотрел на все эти похожие, но в то же время столь разные черты… и понимал, что это маленькие представители того бедного, обреченного народа, про который нам так многорассказывали в школе, не обвиняя и не защищая его, но в то же время оставляя с ярлыком отчужденности… И мне стало невыносимо грустно. Я еще не перешел через ограду, не приблизился к ним полностью, но почему-то… что-то мне подсказывало, если я это сейчас сделаю, то назад я уже выйду другим человеком… Выйдя назад через эти ворота, я уже не буду самим собой. Это чувство было сравнимо с соприкосновением с чем-то значимым, великим… Что-то подобное я всегда в детстве и юношестве испытывал при прочтении хороших книг… На такие произведения у меня имелось своеобразное чутье. Только открывая первую страничку книги, я уже чувствовал, что после прочтения прежним не буду… И вот, сейчас заходя в этот дивный Еврейский сад, я ощущал каждой клеточкой своего тела, что я соприкасаюсь с какой-то тайной… что тут меня ждет неведанное мне до этого осознание…
Дети смотрели на меня с нескрываемым удивлением. Видно, новые гости для них были редкостью. Я старался улыбаться их вопросительным и заинтересованным взглядам, но… чувствовал, что получалось это у меня не слишком хорошо, я сам был очень удивлен…
Еврейский вопрос меня всегда очень задевал, хоть сам я, к счастью, или, к сожалению, я не принадлежал к этому народу. Перед ним я всегда чувствовал некую вину… Хотя, к счастью, и не принадлежишь к тем людям, которые положили начало антисемитизму и прочим ужасам. Я чувствовал перед ними стыд… за то, что мир просто был способен на этот ужас…
Я уже забыл, зачем именно сюда пришел, кого искал… для чего?.. Наверное, я так бы и шел, словно в бреду, если бы впереди себя не увидел знакомую фигурку маленькой девочки. Она шла ко мне спиной, подпрыгивая, как резвая козочка, и что-то весело говорила идущей рядом с ней женщине. Этой девочкой была Матильда. Узнав ее, я сразу же ускорил шаг. Будто бы, очнувшись, я осознал, что пришел ведь вообще-то в этот дивный сад, чтобы найти ее, показать свою коллекцию, которая, честно говоря… теперь казалась такой никчемной… Зачем этим обездоленным, бедным детям, к числу которых, как теперь я ясно понимал, принадлежит и Матильда, мои булыжники?.. Враз ли хотя бы чем-нибудь могут они им помочь?.. Но когда я почти нагнал девочку, я понял, что удивления сегодняшнего поразительного дня не закончены. Матильда, еще не увидев меня, махала рукой, прощаясь с той женщиной, с которой шла… И приглядевшись, я ясно понял, что этой женщиной была никто иная как Алисия!.. Да, да, я узнал ее легкой, цветастое в пол платье, ее обычно заколотые вверх волосы, ее обворожительную улыбку… Да, это была Алисия. Но она уже уходила и последний раз, помахав Матильде, не заметила меня.
— Алисия!.. – крикнул я, но бесполезно, она меня не услышала.
— О, здравствуйте! – обернувшись, девочка увидела меня и, видно, сразу узнала, но крайне удивилась.
— Здравствуй, Матильда, — я подошел к девочке и улыбнулся ей.
Теперь я смотрел на нее совсем иначе. Тогда… вчера на побережье (сейчас казалось, что это было очень-очень давно!) я ничего не понял, ни о чем не догадался. Матильда… ее отличительная, еврейская внешность, неброская одежда, санаторий в горах, который на самом деле оказался… пансионом для ее народа. А ее родители?.. Братья, ювелирная лавка, золотистый ретривер, мечты о театре?.. Теперь я начинал понимать, чувствуя невыносимую горечь от этого понимания, что всего этого, всего, о чем девочка с такой легкостью рассказывала мне вчера, скорее всего уже не было. Все это существовало до войны, а сейчас, сейчас… было уже давно поглощено великой разрушительной силой…
Мне захотелось обнять девочку, прижать к себе, пожалеть, как маленького ребенка. Захотелось ее защитить. Защитить от всего этого огромного внешнего мира. Но… Матильда улыбалась, в глазах играли веселые искорки, и выглядела она абсолютно счастливой.
— Вы меня не слушаете! – воскликнула она, подметив мой отсутствующий взгляд.
— Да… извини, — мне стало очень неловко. – Что ты говорила?..
— Я рассказывала, что сегодня к нам забрели несколько котят, и мы все решили оставить их у себя, будем подкармливать, а одного я взяла именно под свое попечение. А Алисия сказала, что принесет для них какую-нибудь корзинку!
— Подожди, Матильда… так это правда была Алисия? И куда она ушла?.. Вы знакомы?.. – из меня просто сыпались вопросы.
— Даа… мы с Алисией хорошие подруги, — девочка замедлила, будто бы решая, стоит продолжать дальше или нет. – Алисия – моя вторая мама.
Она посмотрела на меня, посмотрела прямо в глаза, и в один миг вся ее детская беззаботность, слово растворилась, Матильда снова приняла тот задумчивый и глубокомысленный вид, как тогда… на побережье.
И тут я все понял. Понял, куда Алисия уходила на целые дни, почему часто брала с собой что-нибудь из сладкого или просто из продуктов. Понял, почему в ее пакете сегодня утром была та детская кофточка, которую… я тотчас увидел в руках Матильды. Понял, что означали слова Алисии о том, что детей у нее много… Значит, она стала мамой… названной мамой для всех этих детей, для детей, у которых, наверняка, настоящих, родных семей уже не было. А Алисия заменила им и маму, и семью… О, Алисия!.. До этого я видел в ней только веселую хохотушку, добрую хозяйку… И я даже не подозревал, что она за человек… Настоящий человек.
— Вы не знали, что Алисия приходит к нам? – Матильда, будто бы прочитала мои мысли.
— Нет… понимаешь, так вышло… я же живу у нее, помнишь, вчера я рассказывал, что снимаюкомнату в доме на берегу моря?.. Так вот, я живу у Алисии и… почти ничего о ней не знаю.
Матильда протянула мне руку и так по-доброму на меня посмотрела, словно желая примирить меня с самим собой…
— Пойдемте, я Вам что-то покажу.
Она побежала вперед, а я пошел за ней. Иногда, она останавливалась поздороваться или просто что-то сказать тому или иному ребенку. Она пыталась уделить внимание всем, хотя… и сама была еще ребенком, нуждающимся во внимании. Сейчас я совсем иначе смотрел на Матильду. Я понимал, что она – не просто девочка, какой я ее воспринял в начале. Теперь во всем ее облике, таком детском и беззаботном, на первый взгляд, я видел совсем недетское понимание.
Мы вышли к крайней части сада за самим пансионом и, немного спустившись по наклону и расправив свисающую листву, оказались в чудесно красивом месте. Перед нами раскрывался вид на весь город, освещенный солнцем. А за ним – бесконечное Черное море. Картина завораживала. Из поваленного дерева у наших ног была смастерена небольшая скамейка.
— Это наше любимое место. Здесь каждый может найти успокоение, — сказала Матильда, садясь и приглашая сесть меня. – А еще это излюбленное место Алисии. Ей оно очень нравится, и мы часто приходим сюда вместе.
Несколько минут мы молчали, то ли не находя нужных слов для начала разговора, то ли из-за простирающейся перед нами красоты… которую хотелось созерцать молча.
— Матильда… – я решил начать. – Если честно… это же не просто детский санаторий для отдыха?.. Только правда.
Девочка кивнула, все еще смотря вдаль:
— Да, это Пансион для еврейских детей.
— Аа… твои… – я хотел спросить про родителей, но остановился, подумав, что девочке не захочется отвечать на этот вопрос, хотя… и чувствовал, что с ней я могу говорить как наравне, что… она возможно даже ждет этого вопроса, и не ошибся.
— Мои родители погибли. Они были захвачены гестаповцами осенью 1944 года. Папа, мама и мои братья: Генрих Кенгер, Генриетта Кенгер, Роберт и Лео Кенгер… Они были захвачены, когда до конца войны оставалось так немного… — начала свой рассказ Матильда, устремив взгляд вдаль.
И то, что я услышал, переменило меня полностью… Я даже не подозревал, что, даже не сражаясь на войне, можно испытать и познать так много страдания и боли. Это была история не только Матильды, не только Алисии, но и всего нашего поколения. Что-то похожее, я уверен, пережила каждая семья, каждый человек, когда бушующая и разрушительная сила войны ворвалась в, если даже не лучший, но спокойный мир.
Сейчас, когда я пишу свою повесть и вновь переживаю все события, чувства того дня, я, словно снова слышу звонкий голос Матильды, так рано повзрослевший и так просто решившей мне все рассказать. Как тогда, так и сейчас, я ей чрезмерно благодарен за то, что она поделилась со мной своим горем, своим страданием. Ведь, как известно, «дарить свое страдание другим – это самое большое проявление доверия, какое только может быть».
Матильда рассказала, как самым обычным осенним вечером полностью разрушилась ее семья, как она потеряла всех… за один вечер.
Семья Кенгер принадлежала к немецким евреям, но войну они застали в Нидерландах, куда успели переехать еще до войны. Почти все военное время они скрывались в подвальном помещении у своих знакомых. В подвале была почти полноценная квартира, и они, подобно знаменитой семьи Анны Франк, прожили почти всювойну в своем небольшом убежище. Был уже 1944 год, и волнения, напряжения потихоньку спадали. Люди, так долго жившие в страхе, начинали расслабляться, слыша радостные новости с фронта о падении немецких сил. И однажды вечером, хозяева дома, молодые супруги, пригласили семью Крегер наверх, к себе, к ужину. И именно в этот день, когда друзья дружно и беззаботно сидели в гостиной за общими разговорами в дверь постучали. Обычно, они не стучат, но в этот раз, видно решили соблюсти хотя бы какие-то приличия. Мама девочки подумала, что это соседи с Иоаганнештрассе пришли, как обещали, взять формочки для льда, и сразу отправила дочь за ними на кухню. Это ее и спасло. Она вышла на кухню и сразу услышала громкие незнакомые мужские голоса с прихожей. Потом раздались крики. Девочка была настолько напугана, что не могла двинуться с места. Она просто тихо опустилась на пол и затаила дыхание. В коридоре голоса не смолкали, а по всем комнатам хлопали двери. Они проверяли помещения. Потом послышался лай, а за ним выстрел и визг: убили бедного Сезара, видно, отчаянно бросившегося защищать своих хозяев. И тут… как рассказывала Матильда, она сама не понимала, как не побоялась: ведь она очень рисковала! Она стала на табурет и открыла форточку в окне, очень узкую и всегда трудно открывающуюся. Но, наверное, страх предал силы. Матильда со скоростью света открыла ее и, подтянувшись, вылезла на балкон… откуда побежала по крутой лестнице вниз. Она бежала, не замечая ступенек, она бежала, не видя, преследует ли ее кто-то или нет… а потом где-то упала. Было очень холодно, девочку пробирала дрожь. Она говорила, что не очень помнила, что было потом. Но главное было то, что она спаслась. И тогда ей было только шесть лет.
Бедный ребенок! Пережить такое потрясение в самом детстве. Я не знал, что сказать, у меня просто не хватало слов.
— А вчера… – девочка посмотрела на меня, словно извиняясь, — я не знаю, почему солгала Вам про Пансион и про семью… Просто, понимаете, они: мама, папа, Роберт и Лео, и Сезар, — они все для меня живы до сих пор!.. И когда я стала про себя рассказывать вчера, мне так захотелось стать обыкновенной девочкой!.. Так захотелось, чтобы все это стало возможным, что я… я не задумываясь, представила, что все мною сказанное — правда. Я же Вас сразу предупредила, что люблю повыдумывать!..
Девочка как-то грустно засмеялась. Но обернувшись ко мне, я заметил, что по ее щекам текут слезы. Тихо и беззвучно, но она плакала.Она держалась очень спокойно для своего возраста. Но ей было, конечно, тяжело. Ей было очень горько. И больно.
— И знаете… эта форточка… – тут ее голос начал прерываться всхлипами. – Я так себя винила!.. Почему я никого не позвала, почему не побежала тогда в прихожую, почему?.. Я чувствовала себя законченной эгоисткой… а потом поняла, что через форточку никто бы из моих родных пролезть бы и не смог, она была очень узкая… Но почему я не решила быть схваченной вместе с ними?.. Мы были бы вместе все до конца, а я убежала… я спаслась, а они нет… Я так виновата!..
Она размазывала пыльной ладонью слезы, от чего ее личико становилось грязным.
— Я очень виновата… – лишь повторяла она.
— Матильда, тише… не надо…
Я не знал, что говорить… я не знал, что делать, мне самому хотелось плакать. Бедная, бедная девочка, она считала себя виноватой за то, что спаслась!.. Она чувствовала себя эгоисткой за то, что не пошла тогда к родным, за то, что не попалась в эти зверские нацистские руки.
— Милая, милая Матильда, ты ни в чем не виновата, — я тихонько прижал ее к себе. – Ты все сделала правильно. Кому было бы лучше, если бы ты сейчас не была здесь?.. Враз ли твоим родным было бы легче, если бы они видели тебя в страданиях?.. И если бы, они знали, что ты видишь страдания их??.. Никому бы лучше не было. Поверь. Тише… не плачь, сейчас все позади. Все закончилось. Забудь это, как страшный сон.
Немного успокоившись, Матильда продолжила…
Она рассказала, что, видимо проведя ночь после бегства на улице, она оказалась в госпитале. Когда она очнулась, то оказалась лежащей на большой для нее кушетке, а перед ней склонялась молодая медсестра. У нее были короткие светлые волосы, и добрые голубые глаза… Это была Алисия. В первые годы войны она работала в Красном кресте, находящемся в нашем городе. Наверное, кто-то подобрал Матильду на улице и принес в больницу…
Девочка замолчала, видно углубившись в воспоминания.
— Так, значит, вы с Алисией уже знакомы очень давно?.. А она… работала в Красном Кресте, в госпитале?..
Не знаю, почему, но меня эта мысль удивляла. Алисия… наверное, я не мог представить ее, такую веселую и поверхностную, как мне казалось, так близко со страданием и болью. И со смертью.
— Вы, наверное, очень удивлены? – Матильда подняла на меня свои уже высохшие от слез, но все еще печальные глаза и снова, словно прочла мои мысли.
Я тихо кивнул. Не хотел с этим соглашаться, признаваться девочке, но все равно кивнул. И она заметила.
— Знаете, какая… у нее тяжелая судьба?..
Что?.. Это юное существо будет рассказывать мне о тяжести судьбе??.. Она, кто не воевал? Кто не знает, что такое армия? Кто не знает, что такое смерть и боль?.. Но тут я вспомнил, что она только что мне рассказала… И я понял, что она, возможно, лучше меня знает, что такое смерть и боль… И я не вправе что-либо возражать. Поэтому попросил:
— Матильда, я ничего не знаюоб Алисии, но хочу узнать… Расскажи, если можешь.
— Это не моя тайна, но почему-то я уверена, что… могу Вам все рассказать… и тем более… я уже начала рассказывать свою историю, а наши истории с Алисией очень переплетаются… и поэтому можно считать, что я просто закончу свой рассказ…
… Тогда… в свои шесть лет после увиденного и произошедшего Матильда повзрослела сразу на несколько лет. Во время пребывания в госпитале Алисия оберегала ее, как могла своей заботой и лаской… В один день девочка потеряла все, в тот ужасный день… Она не хотела в это верить, но слишком ясно все помнила, чтобы принимать это просто за страшный сон. Но на все расспросы, даже Алисии, Матильда отвечала, что ничего не знает, не знает, где ее семья, не знает, как очутилась на улице… Как было все на самом деле, Алисия узнала только недавно, здесь… Но видно, Алисия и все другие сотрудники больницы, видя, что их маленькая пациентка — еврейка, догадывались, что произошло… В больнице Матильда пробыла недели две, ей нужно было восстановить силы… после нервного потрясения, шока… Но когда пришло время выписываться, встал вопрос, куда отправлять малышку. Все ее бабушки и дедушки умерли, другие дальние родственники давно эмигрировали заграницу, и связываться с ними, отправлять меня к ним в то время было очень проблематично. А те благородные люди, давшие приют еврейской семьи в собственном доме, пропали. Может быть, они тоже были захвачены гестаповцами, как соучастники в сокрытии евреев, а может, они… были сразу же убиты в тот день… Но по крайней мере, девочка больше с ними не встречалась. И тогда Алисия стала добиваться, разрешения на удочерение. Но это оказалось не так легко. Матильда говорила, что еще тогда, совсем малышкой понимала, что Алисия хочет сделать что-то доброе для меня, но ей мешают какие-то бумаги… чья власть, к сожалению, всесильна… Тогда девочку отправили в местный Детский Дом. В то время туда отправляли всех без разбора, и поэтому он всегда был чрезвычайно переполнен. Многие дети там были ожесточены, озлоблены… Причинами этого во многом была вдруг наступившая война… которая спешила разлучить всех: детей с родителями, сестер с братьями, жен с мужьями… Дети оставались сиротами просто молниеносно. И всю свою горечь, обиду, страх… они выплескивали друг на друга. А еврейская внешность новой воспитанницы еще больше подливала масла в огонь. Ей приходилось постоянно терпеть всякие обиды и издевательства, которых она никогда раньше не испытывала. Матильда старалась держаться, как-то бороться, но что она могла сделать в шесть-семь лет??.. И потом просто поняла, что с такими суровыми противниками ей ни за что не справится, ведь ими руководили самые сильные чувства: гнев и обида.
Алисия по возможности навещала свою названную дочь каждый день. Малышка не хотела ей жаловаться, но вскоре Алисия сама заподозрила неладное. И тем более… в любой момент в приют могли нагрянуть нацистские проверки, и тогда девочку ожидала та же участь, что и ее родных. Тогда Алисия стала хлопотать для нее место в каком-нибудь заграничном Детдоме. И, конечно, все еще не отчаивалась ее удочерить сама. Но как Матильда потом узнала, Алисии не разрешали, так как у нее просто не было условий, чтобы меня растить, воспитывать… Она жила в маленькой комнатке, в подвальном помещении. Комната была настолько крошечной, что Алисия одна еле-еле туда помещалась… Пару раз девочке удавалось сбегать с Детдома, и тогда она бежала к Алисии. Что еще нужно для маленького ребенка, кроме ласки и любви? И какая разница, сколько в доме комнат?.. Но ее постоянно находили и отправлялив эту зловещую обитель, когда сама девочка больше предпочла бы остаться на улице, чем возвращаться туда.
Потом… через некоторое время, года через полтора, Матильде неожиданно предоставили место в Кавказском Еврейском Пансионе, самым лучшим из Детдомов в то время… Тогда она, конечно, не очень понимала, какая удача ей выпала, но чувствовала, что шансом пользоваться надо… И с радостью поехала. Только попрощаться с Алисией я не успела… она ждала ее около ограды, где обычно происходили встречи названных матери и дочери и где, если удавалось, Алисия кидала девочкепередачки, целый день… но Алисия так и пришла. А девочка надеялась, что это сюрприз именно от мамы, и они поедут вместе… как настоящая семья. На вокзале, садясь в поезд, девочка до последнего надеялась увидеть свою спасительницу. Но Алисия и на этот раз не появилась. Алисия куда-то пропала. Пропала с того самого дня и на целых семь лет из жизни маленькой еврейки. Матильда призналась, что даже думала, что Алисия ее бросила… забыла. Думала, может, в госпитале она встретила какого-нибудь другого ребенка, с которым все намного проще, и сейчас заботиться уже о нем?..
В глубине души девочка даже считала Алисию предательницей… Но потом… как всегда это бывает, неожиданно, вдруг… эта удивительная женщина снова появилась в жизни… рассказав мне свою страшную тайну.
Матильда задумалась на миг, обхватила свои колени руками и продолжила…
— Моя наладившаяся жизнь здесь стоила моей второй маме испорченной и искалеченной жизни. Я даже и представить не могла, на что пошла Алисия ради меня!.. Если бы я тогда знала, если бы только знала, я бы ни за что никуда не поехала!.. Но о чем я могла догадываться в семь лет, скажите, о чем?!..
… У Алисии была семья. Был любимый и любящий муж, была маленькая дочь. Они жили бедно, все втроем в той маленькой комнатке в подвальном помещении, жили очень бедно, но в большой любви. А что еще нужно было? Но когда началась война Христиана (так звали супруга Алисии) сразу же призвали на фронт, как каждого в то время. Христиан, обещая обязательно вернуться живым и невредимым скрепя сердце ушел. С Алисией они расстались, клянясь в вечной и верной любви, они обещали, что все еще будет… будет счастье, семейный уют, будет еще сын и еще дочь, и домик на берегу моря, как они всегда вместе мечтали… еще будет Будущее общее на двоих. Будет. Но только после войны. Но… увы, война со своим непреклонным своенравием расставила все по своим местам.
Осенью 1944, возможно, почти в то время, когда я сама решилась своей семьи, у Алисии начала разрушаться ее семья. Ее любимая маленькая дочь Ева погибла. Погибла, просто играя во дворе. Алисия с ней вышли развешивать белье на улицу. И мама всего лишь на мгновение отвлеклась, вспомнила, что забыла захватить прищепки и вернулась в дом. Ева просто прыгала на скакалке рядом. И тут упала взрывчатка, которые часто сбрасывали на город неприятели.Взрывчатка была совсем небольшой, но достаточной для того, чтобы убить ребенка. Когда Алисия с ужасом выбежала из дома, малышку спасти уже было нельзя. Еве было шесть лет, как и Матильде тогда. И сейчас онибыли бы ровесницами. Как рассказывала потом Алисия, Ева была вся в отца, такая же темноволосая, кареглазая. И понятно… почему Алисия так сильно привязалась к Матильде… она даже по внешности напоминала ей собственную дочь. И как позже признавалась Алисия, она чувствовала, что Матильда была послана ей судьбой, Богом… Она не углядела, не усмотрела за своей любимой девочкой… и тут появляется эта маленькая еврейка, так нуждающаяся в помощи… и совсем одна…
Конечно, Алисия очень переживала из-за этого несчастного случая. Во всем она винила только себя. Себя и больше никого. Поэтому, похоронив дочь и немного оправившись, она решила пойти в Красный Крест, чтобы как бы искупить свою вину… помощью другим нуждающимся… «Пусть, я не смогла уберечь свою девочку, но я уберегу многих и многих других людей… Я буду помогать им всем, чем смогу. Ведь, иногда, даже самая незначительная, на первый взгляд, помощь бывает очень необходимой...» — говорила Алисия, но в душе все равно всегда оставалась с чувством вины перед дочкой, перед мужем… за то, что не усмотрела, за то, что не смогла спасти… Хотя ее вины в случившемся не было… Во время войны это могло произойти в каждой семьи…
Но, когда Алисия начала собирать документы, для удочерения, помимо недостающих жилищных условий, каким-то образом поднялась история несчастного случая с Евой. И… Алисии отказали. «Не в состоянии усмотреть за собственным ребенком… что же тогда говорить о чужом?.. А может, это все не было просто случайностью?» — пошли разные толки, и чем больше Алисия пыталась добиться понимания, тем больше натыкалась на непонимания и недоразумения. Алисия все равно не хотела сдаваться, но ничего не могла сделать… Внешний мир оказался сильнее ее. Тогда любящая мать просто продолжала делать все, чтобы хотя бы как-нибудь быть рядом с одиноким ребенком. Приносила передачки, не знаю, каким чудесным образом добывала сладкое и даже фрукты, когда голод в стране, как и во всем мире, царил ужасный… Когда деньги совсем были на исходе, приносила простые поделки из бумаги, простые оригами, из фантиком, тетрадных листков, просто чтобы радовать малышку… И все эти маленькие кораблики, журавлики, зверушки и правда, чрезвычайно радовали девочку… они напоминали, что она не одна в этом, страшно изменившемся, мире, они заставляли ее верить в хорошее… в доброе… и прекрасное. И Матильда отвечала маме тем же, но ее подарки были более скудными, это были простые камушки, почему-то приглянувшиеся мне или жемаленькие засохшие веточки. И даже, если не было ничего этого… у них всегда, при каждой встрече, было самое главное – любовь матери и дочери, которую никто не мог отнять.
Но Алисия понимала, что Матильде небезопасно оставаться в стране, а выезд заграницу стоил очень дорого. С зарплатой от Красного Креста накопить на поездку было просто невозможно. И тогда… Алисия согласилась на отчаянный шаг, на который бы ни за что не согласилась при других обстоятельствах. Уже пару месяцев как на ее столе лежало объявление о наборе надзирательниц в немецкие концлагеря. Прочитав его сразу и оставив на столе, сначала Алисия даже не думала соглашаться, но потом… потом она поняла, что это, возможно, единственный шанс обеспечить хорошую и безопасную жизнь Матильде. И она решилась. Она согласилась на эту должность и ушла с Красного Креста. Скрепя сердце она заглушила в себе всю совесть, отказалась от всех своих прежних принципов… ради Матильды. Поэтому-то она и не смогла с ней попрощаться перед отъездом, поэтому-то и не пришла на вокзал проводить. Она уже работала в ближайшем нацистском концлагере, а выходить оттуда на волю, работникам, как и пленным, было строго запрещено…
Но сделав для Матильды все возможное, Алисия напрочь поломала свою жизнь.
Война кончилась, настал 1945 год. Обессиленные, уменьшенные во много раз армии, рассерженные пустой и бессмысленной войной, армии возвращались на Родину. Христиан сдержал свое обещание. Просто чудом оставшейся жив, невредим и дослужившейся до высоких военных званий, он стремился домой. Он на полях сражений мечтал об этом долгожданном дне, о возвращении домой. Мечтал, как обнимет и поцелует любимую жену, как прижмет к себе свою дочурку… Но, вернувшись, застал лишь боль и потерю.
Алисия тоже ждала этого дня, ждала с замиранием сердца, надеясь, что ее любимый сердцу человек все поймет и… простит ее за все. Но все обернулось иначе. Алисия сидела за скудным своим ужином. Она уже полгода как не работала, лагеря разгромили ряды пришедших английских и русских войск. Но Алисия была рада, продолжать там работать она все равно уже не могла. Совсем не в ее характере была жестокость, и карательную службу нести ей было совсем не по душе. И в конце концов к ней начало придираться начальство. Слишком уж мягко она относилась к пленным, слишком жалела всех этих представителей низшей расы. Она и правда, старалась понемногу помогать каждому. Старалась раздобыть одежду или что-то из продуктов и незаметно дать бедным людям. Но их было слишком много, а она была одна. И помочь каждому, конечно, не получалось. А за теплый кусок одежды или же кроху хлеба нередко начинались споры и даже драки… каждый пыталась отвоевать себе надежду, хотя еще на один день жизни…
Но благодаря работе в этих ужасных лагерях, Алисии удалось узнать кое-что о семьи Матильды. Нет, Слава Богу, она с ней не встретилась, а то, как говорила сама Алисия, она просто не смогла бы смотреть в глаза ни настоящей маме девочки, ни отцу, ни братьям… Они же сразу бы посчитали ее одной из врагов, и возможно, не стали бы даже слушать… Но Алисии удалось по крапинки собрать информацию и узнать, что Генриетта Кенгер умерла в первые месяцы пребывания в лагере, в этом же самом лагере, где работала Алисия. Всю семью Кенгер сначала отправили сюда, а потом переправили в Польшу. Надежда на то, что отец и братья еще живы оставалась. Но, когда Матильда с Алисией встретились вновь и стали отправлять различные запросы, им ничего не пришло. Ничего.
Матильда сглотнула, наверняка, сдерживая очередные слезы. Но пересилив себя, продолжила.
Со дня на день Алисия ждала Христиана, но когда именно он вернется, точно не знала… Да и жив ли он, ей было неизвестно. Ведь почта, когда она стала работать в лагерях, до нее доходить перестала… И вот дверь распахнулась, и на пороге появился ее любимый. Алисия… столько надежд вкладывала в этот день, а он… оказался еще одним из тех дней, про которые она пожелала бы забыть… Христиан, увидев исхудавшую, осунувшуюся свою красавицу жену, сперва даже не узнал ее. И подозрительная тишина в доме говорила сама за себя… Алисия не кинулась ему в объятия, просто не смогла… И Христиан не поцеловал ее. Тоже не смог. С первой секунды стало ясно, что все кончилось, все… Алисия поняла, что тянуть с рассказом не нужно. Она говорила спокойно, словно пересказывала обыкновенные факты, просто… слез у нее уже не осталось. Новость о дочке Христиан принял с ужасом… А еще видя, что жена даже не пытается что-то придумать, что-то, для своей зашиты, а так ясно обличает себя… пришел в бешенство от ее спокойствия… от ее правды. А когда узнал про ее работу, про то, что его собственная жена была надзирательницей в этом ужасном месте, он пришел в ужас и просто не слышал ее объяснений. Не слышал ни про Красный Крест, ни про встречу с девочкой, ни про помощь мне… Он просто не понимал или не хотел понять. Он вернулся с фронта, он прошел войну! А куда вернулся?.. К жене, которая… которая его предала? Да, он воспринял это как предательство, потому что он был против Германии!.. Он был ярым противником всего нацистского и верил, что его любимая разделяет его мнения… Христиан выбежал из дома, быстрее пули, не желая больше ни видеть, ни слышать Алисию. И его желание некоторым образом исполнилось. Он попал под колеса автомобиля и умер мгновенно. При расследовании аварии постановили, что это был несчастный случай, водитель не виноват, погибший слишком резко выбежал на проезжую часть… Несчастный случай… Еще один роковой несчастный случай…
… После окончания войны начали восстанавливать правосудие. И Алисию арестовали, а затем осудили как участницу в массовой расправе над евреями, в антисемитизме… Но Алисии было уже все равно. Она даже не боролась. У нее не было сил. Ей дали пять лет. Она не была организатором, не была главной, была все-таки только исполнителем, но наказания заслуживали, как решили в суде, поэтому, считали себя очень милосердными, не дав пожизненного приговора. Да и им некогда было разбираться в судьбе каждого, в личной трагедии каждого… ведь тогда, кто знает, может быть, такихкак Алисия было множества… у каждого было свое горе, своя печаль, и каждый пострадал от этой войныпо-своему, по-разному, но одинаково тяжело…
Алисию отпустили досрочно. Она отсидела только три года, и за примерное поведение вышла на свободу раньше. Как она сама потом рассказывала… удивительно, но именно за эти три года за решеткой она смогла понять многое. Там она научилась жить с болью. Она научилась смирению. Научилась пониманию. И что, наверное, самое главное – приобрела иное мировоззрение. В своей темноте, в своей, казалось бы, законченной жизни, она неожиданно увидела свет. Да, и этот свет был подобен свету в конце туннеля. Только он не был концом чего-то, он был просветом, лучом в ее истории, говорившим о том, что жизнь не кончается, что все возможно, пока мы живы… что возможно все, пока мы живем. Алисия научилась видеть маленькие радости в каждом дне. Видеть приятное даже в самом неприятном. Понимать даже самое непонятное. И делиться даже самым неделимым. И еще она открыла для себя простую истину: отношение к любому делу, меняет само дело. Она стала покровительницей многих молодых девушек, оказавшихся по тем или иным причинам за решеткой. Кто-то был невиновен, кто-то сбился с пути, кого-то предали, кто-то отомстил… Причины были разные, но все были здесь. И Алисия, отодвинув свою собственную печаль в сторону, пыталась помочь каждому, чем могла. К ней за советом обращались и девушки, и молодые люди, и люди уже в возрасте. Так за решеткой она стала мамой, сестрой и подругой для многих и многих страдающих.
У Алисии был особый секрет, помогающей ей справиться с самыми тяжелыми поворотами судьбы. Не в мужестве или доблести, не в бесстрашии или уверенности он заключался. А просто в вере, надежде и… любви. В вере и надежде в лучшее. И в любви к окружающим. К каждому дню. Ведь, имея следующий день, мы уже чрезмерно богаты. Благодаря всему этому, она приобрела нерушимый оптимизм, благодаря которому и… выжила.
Несмотря ни на что, она не склонилась под тяжестью судьбы. Она не сломалась. Она не озлобилась. Она не разочаровалась. Несмотря ни на что, она выжила и продолжила жить. Жить и замечать радости дней, солнце на небесах, листву на деревьях, цветы в полях, море на побережье и небо над головой…
Несмотря ни на что.

*
Уже было за полночь, когда я подошел к дому. Я ни то чтобы поздно вышел с пансиона, просто после еще долго бродил на берегу. Я бродил по песчаному, пустому пляжу, неся ботинки в руках, и чувствую прохладу морской волны. Уже полностью стемнело, и все море было осыпано маленьким снежком – отражающимися сверкающими на небе звездами. Растущий серп на небе напоминал, что все еще впереди, прекрасную полную луну нам еще только предстоит увидеть, стоит лишь подождать… и поверить.
… Матильда докончила свою историю, рассказав, что после освобождения Алисия на оставшиеся накопленные деньги во время работы и с продажи своей комнатушки приехала сюда, на Кавказ. Купила небольшой домик на берегу, потому что бывшим хозяевам покупатель требовался срочно и цену они не завышали. После стесненных условий двухкомнатный домик с кухней казался Алисии просто роскошью. И поняв, что очень хорошо обойдется одной комнатой, вторую решила сдавать за небольшую плату. Так, она чувствовала, что кому-то помогает с жильем, да… и людей она никогда не дичилась. После всего происшедшего она не устала от людей, понимала, что каждый хранит в себе целую Вселенную, которую постигать и понимать очень интересно… В первый же день приезда Алисия нашла Еврейский пансион на горе, и радости не было предела, когда Алисия и Матильда снова встретились. После семи лет разлуки. Они встретились, чтобы стать настоящей семьей, мамой и дочкой. И больше уже никогда против воли не расставаться. И этой самой встречи Алисия стала желанной гостью в этом Дивном Еврейском Саду. Она помогала своими маленькими приношениями. Помогала, как всегда, как тогда, у ограды, так и сейчас – всем чем могла. Приносила связанную или сшитую одежку для Матильды и других малышей. Делала самодельные игрушки, пекла пироги, которыми баловала ребят, совсем неизбалованными жизнью… Матильда, да и другие старшие воспитанницы во всем помогали… А Алисия своим примером потихоньку подключила и других местных жителей… Ведь Пансион нуждался в финансах, в хорошем ремонте, иблагодаря собирающимся средствам, очень скоро Пансион ждет кардинальное обновление. Но даже, если здание и было не новым, не безупречным, здесь дети получали самое главное – заботу, внимание и любовь, не смотря ни на национальность, корни и веру. Здесь, в саду, их окружали цветные бумажные журавлики, которых каждый смог сделать ровно столько, тысяча или даже больше, чтобы хватило для загадывания желания, а не остановиться на половине…
Препятствий в удочерении уже не существует, и очень скоро Алисия и Матильда воссоединяться семейными узами на всех законных основаниях…
Я лежал на спине на остывшем после жаркого дня песке и смотрел на обсыпанное множеством миллиардом звезд небо. Каждая звезда – это одна определенная жизнь. Все они похоже внешне, но различны при внимательном разглядывании. Каждая из них крутится, светится и затихает по-своему, иногда, соприкасаясь с другими звездами. Пойдут ли они в дальнейший путь вместе, или же оттолкнуться при соприкосновении, решать только им самим… Так и наша человеческая жизнь: можно крутиться в одиночестве, не принимая ни какой помощи, не веря ни во что, не видя света, можно просто упасть. А можно упасть, исполнив желание. И столкнувшись, можно не отпрянуть, а приняв шероховатости другой звезды, понять ее и полюбить…
Я чувствовал, что за сегодняшний день прошло много-много лет. Мне казалось, что сегодня утром я гулял здесь, на этом пляже, маленьким мальчиком, а вернулся – взрослым человеком. Благодаря этой юной девочке, Матильде, и благодаря этой удивительно сильной женщине, Алисии, я приобрел зрении, слух и голос. Я изменил свое мировоззрение, увидел многое в другом свете, услышал свое сердце… и нашел необходимые и нужные в жизни слова.
Я осознал, что Алисия – и есть тот самый человек, может быть, не способный на мелкие, не очень значимые дела, но способный на настоящие поступки, про что говорила мне тогда на побережье Матильда. Вовсе не обязательно уметь бросать плоские камешки по гладкой поверхности воды так, чтобы они подпрыгивали. Намного важнее уметь камешки доставать…
Именно в этот миг, лежа на пляже под освещением мерцающих небесных огоньков, я вспомнил слова моей матери, сказанные много лет назад по поводу одной книги, которой я так восхищался, слова, так непонятые мною в то время, и настолько понятые мною сейчас.
«Ведь это очень легко – согнуться под тяжестью жизни и просто поплыть по течению. Легко, поддавшись печали и неприятностям, превратить свое горе в показной образ. Легко смириться с выпавшим на свою долю черной полосой и даже начать гордиться этим. Оставаться жизнерадостным и верующим в лучшее, несмотря ни на что – вот, что трудно по-настоящему».
Как же она была права. Она познала истинную силу человека: не в горе, но в радости. И сейчас, познав, пропустив их глубинный смысл через себя, я был чрезвычайно счастлив. Я обрел понимание… Потому что вместе с пониманием слов, понял свое собственное предназначение. Я понял, что моя роль во всей этой истории – это роль писателя. Я не захотел вдруг стать писателем, не помечтал, а понял, что стану им. Может, я и не напишу много произведений, но я точно напишу эту историю. Историю Матильды и Алисии. Историю веры и надежды. Историю дивного Еврейского сада, который в конце обрел каждый, так как обрели успокоение и счастье…
После войны меня самого как морской камешек, которые я так любил собирать, бросало из стороны в сторону, пока не прибило к этому берегу, к этому побережью. Я думал, что ищу свою дело, свое занятие, а на самом деле я искал себя. И тут я себя приобрел. Я понял, что не зря оказался невольно приобщенным к этой удивительной истории… Я здесь послужил лицом, которое расскажет о том, что понял сам, миру. Ведь все люди для чего-нибудь нужны, а хорошее должно быть услышано.

… Приблизившись к дому, я увидел, что кухонное окошко все еще горит. Шторы были не прикрыты, и мне хорошо была видна вся кухня. Стол был накрыт. А тихонько опустив голову на край стола, спала Алисия. Она меня ждала, но, не преодолев сон, уснула. Ее лицо мягко лежало на руке, и на нем играла еле заметная улыбка. Оно отражало умиротворенность и покой. И я, увидев ее… не понимая почему, ощутил на своем лице слезы. Первый раз за много лет, я плакал. Как ребенок. Я не ронял ни слезинки, ни на войне, ни после, считал свой характер закаленным от всяких сантиментов. И даже слушая рассказ Матильды, чувствуя ужасную печаль, горечь, жалость… не плакал. А сейчас не мог побороть себя.
Но больше это были не слезы боли, а слезы счастья…