Они (Глава 1)

Дым табачный уж не воздух, а мозг весь выел, до костей окаменелых добравшись. Сидит Коля, ни жив, ни мертв, ото всех — жены да детей, говорить ежели точнее, — спрятавшись, дешевую, по горлу першением отдающую, сигарету за сигаретой одной, другой, выкуривая. Нормально — хо-ро-шо! — в то ли жизни, то ли существовании все вроде бы: и женушка Аленушка-красавица со скамьи школьной аж подле всегда, и мальчик милый, добрый — папина гордость, в общем! — Сава с Софьей десятилетней душу радуют его, и с деньгами — о, как же любил бумажки! — проблем никаких абсолютно — однако мучит, изнутри пожирает, отдавая болью где-то под сердцем слабым Саутина со дня рождения тридцать первого, но внимать-то не внимает — что?

Переобулись, как коммунисты после распада Союза Советского, что ли, будто разом все до воши человеческой последней? Ведут себя иначе, ну не так? Или от жены иным чем-то пахнет, неродным, не тем совсем? Или дети не радостно, не по-настоящему смеются тепереча? Рассказать, души остатки выжигая, кому пытаешься, так сразу любой, каждый, исключений не имея, начинает: «Не знаю! Ого! Правда? Хм-м», — губы, слово рождая, в полоску узкую автотрассы превращаются.
А произошло вот что в день тот: двадцать второго числа двенадцатого месяца две тысячи семнадцатого года во время ровно, упал когда двенадцатый час, как с плахи голова казненного; когда равновесия по обыкновению все на небесах — и далече, и близко — достигает, переполох жуткий начался: чаша с грехами с добром чашу перевесила, словно оттянула уха мочку дряблую старухи. Хотя, право, свет тот живым не доступен пока еще. Никто: ни подданные Ее, ни Господи-Боже, ни обычные, в Ад попавшие — не внемлет тому, что же делать нужно. Однако голос вмешивается решительной тут главной, слово против которой смелости возыметь произнесть не смогли и даже бойкие самые-самые:

— Мои дорогие (не могу сказать «уважаемые») подданные, нет смысла гадать боле! Настало время того, чего ждали мы все, я надеюсь, — Страшного Суда! — эхом пугающим слова Абашинские по тиши, доселе бывший повсюду, судьбу человечества всего — да и не только — решая.

— Да! Да! Да! — откуда только не началось раздаваться, отчасти оглушая; чрез пару минут — долго слишком! — гул прекратился, ибо издавание его, определенно, знали точно: Евгении — Ей — не нравилось такое, как Бунину — современники свои.

— Я вас поняла, — улыбка нахальная, как с шарлатана, скандалиста или забулдыги морды сошедшая, озарила — опошлила — лица выражение Ее. — Тогда — решено! — этап новый, на сказание Библейское похожий только лишь, в жизни мирской ознаменовался не то чтобы специально, цветом революции красной, кровавой судьбенки на «до» и «после» деля; для кого-то, страх чей — в действительности над ним Суд — обрисован ярко, будто «Окон РОСТА» агитки, в реалиях их жалких просто-напросто; для тех, кто не холоден и не горяч, лишь рутины детали, не всегда замеченные, сменились, но и они в смысле слова этого прямом с ума сводили; однако одно ясно есть и будет — ничего и никогда на места прежние вернуться не сможет, ведь дьявол — Она — знать прощения не знает, да и знать желания как-то возыметь не планирует.

Но время до мира того (сказать вернее хочу и скажу — нашего) еще, погодя чуть, придет, не волнуйтесь, а сейчас к герою главному, но не жизни собственной, вернуться пора пришла. Издалече начнем, пожалуй, как принято всегда и везде это: родом Коленька из не ужасной прямо, но и не идеала домохозяйки любой — средней, обычной, воды не разводя, — семьи, да и провинцию описать можно тем же; на году восемнадцатом дом отчий с городком заодно покинул, Алену, что фамилию девичью тогда носила пока, прихватив, в карьериста мечту любого — Москву — переехав; там жизнь его расцветать (в особенности, конечно, папилломами), цвесть да цвесть без конца начала: в кампании крупной значимую должность так-то ухватил, ребенок родился и прочая, и прочая, и прочая. Только заметить не лишним совсем будет: церкви, места священного, с в младенчестве крещения попом толстым не посещал и не думал, а скупым настолько был, что, ежели за беспомощного убийство сулят сумму жирную, — согласился, ни секунды единой не раздумывая, морали не разумея.

Теперь непосредственно к празднику, к рождения дню персонажа, не особо, как только-только выяснилось, и лицеприятного, перенесемся. Лег в денечек, днище, радости с детства самого не приносивший (конечно, отмечали частенько праздник его взрослые из-за повода в тело влить свое бутылок вина дешевого или настоечки домашней пару), порядка часов двух ночи — за работой засиделся сызнова. Ленушка дорогая сон уж, наверное, седьмой видела, и Николай, дабы грезы не потревожить, аккуратно, подле легши, телеса ее, отчего-то деревянными и ненастоящими какими-то показавшимися, приобнял. Утром же на работу Сава с Софьей притоптали, но голоса — голоса! — их были мелодичными-мелодичными до зубов скрежетания, а слова, фразы отточены и построены поэтом великим из Серебряного века из ртов детских, клювиков, рвались.

После, на работе, собутыльник верный Сережка ни с того, ни с сего о бирже, валют курсе и подобном всем талдычить начал без умолку, а директор-дурачок и вовсе по-иному велся: серьезно и рассудительно болтал речи воодушевляющие — хоть до этого и намека малейшего на черты эдакие не имел.

Застолье семейное прошло не плохо, а странно также: вдруг дети его безголосые затянули «С днем рожденья тебя-я!» долго-долго и красиво настолько, что щеки, выбритые гладко, ослезились каплями прозрачными; Саутина до безумия вкусный тортик приготовила, все в котором идеально было: от бисквита мягкого до посыпки шоколадной; пришли даже бабушек соседских поздравить, чье имя бывалый из подъезда алкаш самый не знавал, парочка, с собою притащив блинчики с количеством начинок огромным: ветчина и сыр, творог, клубничное (а любил клубнику, между прочим, именинничек очень) варенье, сгущенка вареная, с сахаром сгущенка простая, мясо да лук с грибами — в общем, не было только чего; родители, не общался с коими тогда подросток еще Колян с восемнадцати роковых тех самых, позвонили аж.
Пусть и вокруг происходящему всему не внимал вовсе, хорошее есть одно — неведение. Не знал и узнать не мог никак о том, например, что Серега-то в с водой котле кипящей варится, а Аленка с детьми загрошевно отдается где-то, пока родители за разом раз его убивцами становятся.

И никогда уж не закончится это.