Книга «»
И только Она (Глава 8)
Алиса Мертваго Оглавление
Возрастные ограничения 12+
С криком оглушающим очухивается Саутин. Глаза-глазенки открывает и палату неродную видит; крик на визг переходит. Щипает себя везде, водой холодной из стакана обливается, но осознает четко: из этого мерзкого сна ему уже никогда не проснуться.
Пытается по памяти ниткам происходящего картину целостную связать; помня только двадцать второго декабря утро, везде рыться начинает: и под кровати подобие залазит, и стены с дверьми ощупывает, и, наконец, тумбочку полуразваленную открывает. На поверхности ее ничего не находится, а лишь, кажется, полки значение в разгадке какое-то имеют.
— Здравствуйте, Николай, — подозрительно знакомая женщина лет тридцати без спросу (ну конечно!) в больного палату заходит. Лицо ее то ли улыбкой, то ли прищуром хитрым освещено в сумраке помещения безлампачкого. Сразу дверь, скрипящую обыкновенно, бесшумно закрывает за собой следом, облокотясь на нее элегантно, словно в агентстве модельном была Она. — Вы меня помните?
— Нет, совершенно нет, — хмурит брови-гусеницы, пытаясь мозг заставить хотя бы попытаться вспомнить незнакомку эту. — А кто Вы? — непроизвольно руку локтем на пузо пивное ставит, голову на нее положив. Клетка мозга последняя, по ощущениям, в работе отказывает обладателю своему, так что Коленька мой уставился взглядом грязно-голубых глаз на собеседницу непрошенную.
— Директор этого заведения — психиатрической клиники, — надежда последняя мигом из сердца Саутинского улетучивается. Ухмыляется грубо Она, заметив перемену на лице его. Забыл он все и, в чем уверена Абашина была, не вспомнит ничего уж, доселе произошедшего.
***
Чуть только покинула его особа подозрительная, в тумбочку опять ручищами огромными полез Коля. На полке первой полотенце там, щетка с пастой зубной находились — ничего, короче, важного; на второй — вещичек пара из одежды. На пол грязный и холодный полупрыжком приземляется и руками лицо бледно-желтое (до луны цвета, конечно, далековато) закрывает, безысходности рыданиями заходясь. Хотелось бы быть ему созданными для высшего чего-то, а не для несуразицы, жизнь заполнившей, существовать куклой, что осознает все, а изменить и вещь малейшую не может.
В положении таком и засыпает глупенький, к ответам не приблизившись ни на шажочек.
***
Саутина дом бывший фальши преисполнен: улыбки, механикой одной производимые, наполняли Алены и детей ее лица; все еще вставала Лена утром рано, все еще задачи те же выполняла; дети, как обычно, в школу ходили и об отце своем ни секунду времени не думали — впрочем, винить их не за что абсолютно, ведь так прописаны они. Из Саутиной памяти о мужа днях рождения хоть какие-то воспоминания уплыли, словно айкью будущие у шестиклассника прокрастинирующего на физкультуры уроках дистанционных даже.
На работе месяца работника пропажу тоже не заметили, а посадили на место его новичка желторотого. Серега бухает по пятницам и выходным, уходя в запои от случаю к случаю, с начальником теперь.
В принципе, пропажа Колина ни на что не повлияла, каким человеком великим не считал себя он. Ну, кто знает — может, значение, равное Абашинскому, и приобретет когда-нибудь? Если, конечно, Ада царицу вспомнит.
***
Сама же Евгения (настолько часто здесь упоминаемая, что, подобно Саутину, вижу во снах, которые редко очень остаются в памяти моей, ее, красивую, тридцатилетнюю) сидела в кабинете холодном, так на Адский не похожем, и думы головушку грешную ракетами ядерными разрушали, как подросток сам себя уничтожал для других незаметно. Понимала Абашина безусловно, что Саутин особен точно так же, как и Она. Во времена далекие углядел это же наставник недолгий в Ней; Он, однако, на покой уйти хотел давным-давно и отчаялся жизнию долгой; а еще до скрежета зубного прямолинеен. Не знала совершенно, как обращаться с ним. Может, просто подойти и сказать в лицо все? Тогда зачем память уничтожала мужчины? Запуталась котом непослушным в хозяйки клубке шерсти.
Со вздохом навзничь опрокинувшись, задремала запутавшаяся Женечка.
***
Проснулся Саутин от тела затекшего: в шею, руки, ноги иголки будто б воткнуты были до самого мяса. Голова уж не так болела, однако мысль вспомнить ни на минуту и во дреме не покидала его. До этого директора (такие вообще в клиниках бывают?) полон энтузиазма Коля был.
«Полки! Полки! Точно!» — крутилось семидесятых пластинкой заевшей, пока встать пытался. Босой, заметил он ужасно неровную рану на ноге правой; происхождение ее вспомнить никак не мог. Думал, что от этого, как в фильмах, флешбеки закрутятся картиной целостной. Прибавила царапина только лишь недоумения больше.
Впрочем, встав, память снова не улетучилась, да Коленька не заснул. «И на этом спасибо», — шикнул, на ноге, затекшей до сих пор, поднимаясь. Как до мебели предмета заветного добрался, в счастьи или ярости раскидывать вещи свои начал.
— Ну же! Давай! — тумбочка пуста. Или практически пуста? Саутина внимания выделявшийся прямоугольник, приклеенный к стенкам, что ли. Оторвав предмет, понял: не просто прямоугольник какой-то, а блокнот это! — Да-а! — блаженство разум Саутинский забрала; по-детски улыбка глупая-глупая до ушей оттопыренных растянулась.
Чуть не разорвал блокнот, агрессивно так открыв его. Впрочем, не за что Саутина судить… как минимум, не за это. Пробежал он мельком по первой и единственной странице исписанной синими чернилами картину примерную давеча бывшего, вроде бы, приобрел. Ручку взяв с тумбочки, перевернул листок и начал писать снова.
«Двадцать третье (или четвертое) декабря.
Евгения Абашина — заправляющая одновременно и заведением этим (если психушку назвать эдак можно), и Адом? Я, конечно, могу понять цели правления Адом… а дурка-то Ей зачем? Искренно надеюсь, что пребывание совместное наше здесь (правда, в совсем разных ролях) никак не связано. Может, наскучило на том свете Ей, вот и пришла сюда.
Ладно, бред я сказал. Насколько я понимаю, память стерла мне именно Она. Но почему? и как? Как много вопросов, а ответов в разы меньше… То есть, мы странным образом связаны. Только каким? Сны, кажется, лишь средство связи, а далеко не причины ее. И с какого перепуга именно мы: я — обычный работящий мужчина — и она — старая, мудрая, великая женщина?
Ну, я хотя бы с происхождением царапины разобрался.
Возможно, мне нужно к Ней сходить. Но мне так страшно, господи! Коля из прошлого в тысячу раз смелее меня. Ладно, поговорю с Абашиной этой тогда, когда зайдет ко мне опять.
И я все еще надеюсь, что Абашина меня убьет.
Если память снова не покинет меня, напишу что-нибудь потом. Завтра, наверное».
Убрав в то же место дневник свой и по полкам вещи обратно разложив, разлегся Саутин в звездочки позе. Морфея (жаль, не морфия) царство к себе не забирало, так что времяпровождение его заключилось в стены созерцании.
Пытается по памяти ниткам происходящего картину целостную связать; помня только двадцать второго декабря утро, везде рыться начинает: и под кровати подобие залазит, и стены с дверьми ощупывает, и, наконец, тумбочку полуразваленную открывает. На поверхности ее ничего не находится, а лишь, кажется, полки значение в разгадке какое-то имеют.
— Здравствуйте, Николай, — подозрительно знакомая женщина лет тридцати без спросу (ну конечно!) в больного палату заходит. Лицо ее то ли улыбкой, то ли прищуром хитрым освещено в сумраке помещения безлампачкого. Сразу дверь, скрипящую обыкновенно, бесшумно закрывает за собой следом, облокотясь на нее элегантно, словно в агентстве модельном была Она. — Вы меня помните?
— Нет, совершенно нет, — хмурит брови-гусеницы, пытаясь мозг заставить хотя бы попытаться вспомнить незнакомку эту. — А кто Вы? — непроизвольно руку локтем на пузо пивное ставит, голову на нее положив. Клетка мозга последняя, по ощущениям, в работе отказывает обладателю своему, так что Коленька мой уставился взглядом грязно-голубых глаз на собеседницу непрошенную.
— Директор этого заведения — психиатрической клиники, — надежда последняя мигом из сердца Саутинского улетучивается. Ухмыляется грубо Она, заметив перемену на лице его. Забыл он все и, в чем уверена Абашина была, не вспомнит ничего уж, доселе произошедшего.
***
Чуть только покинула его особа подозрительная, в тумбочку опять ручищами огромными полез Коля. На полке первой полотенце там, щетка с пастой зубной находились — ничего, короче, важного; на второй — вещичек пара из одежды. На пол грязный и холодный полупрыжком приземляется и руками лицо бледно-желтое (до луны цвета, конечно, далековато) закрывает, безысходности рыданиями заходясь. Хотелось бы быть ему созданными для высшего чего-то, а не для несуразицы, жизнь заполнившей, существовать куклой, что осознает все, а изменить и вещь малейшую не может.
В положении таком и засыпает глупенький, к ответам не приблизившись ни на шажочек.
***
Саутина дом бывший фальши преисполнен: улыбки, механикой одной производимые, наполняли Алены и детей ее лица; все еще вставала Лена утром рано, все еще задачи те же выполняла; дети, как обычно, в школу ходили и об отце своем ни секунду времени не думали — впрочем, винить их не за что абсолютно, ведь так прописаны они. Из Саутиной памяти о мужа днях рождения хоть какие-то воспоминания уплыли, словно айкью будущие у шестиклассника прокрастинирующего на физкультуры уроках дистанционных даже.
На работе месяца работника пропажу тоже не заметили, а посадили на место его новичка желторотого. Серега бухает по пятницам и выходным, уходя в запои от случаю к случаю, с начальником теперь.
В принципе, пропажа Колина ни на что не повлияла, каким человеком великим не считал себя он. Ну, кто знает — может, значение, равное Абашинскому, и приобретет когда-нибудь? Если, конечно, Ада царицу вспомнит.
***
Сама же Евгения (настолько часто здесь упоминаемая, что, подобно Саутину, вижу во снах, которые редко очень остаются в памяти моей, ее, красивую, тридцатилетнюю) сидела в кабинете холодном, так на Адский не похожем, и думы головушку грешную ракетами ядерными разрушали, как подросток сам себя уничтожал для других незаметно. Понимала Абашина безусловно, что Саутин особен точно так же, как и Она. Во времена далекие углядел это же наставник недолгий в Ней; Он, однако, на покой уйти хотел давным-давно и отчаялся жизнию долгой; а еще до скрежета зубного прямолинеен. Не знала совершенно, как обращаться с ним. Может, просто подойти и сказать в лицо все? Тогда зачем память уничтожала мужчины? Запуталась котом непослушным в хозяйки клубке шерсти.
Со вздохом навзничь опрокинувшись, задремала запутавшаяся Женечка.
***
Проснулся Саутин от тела затекшего: в шею, руки, ноги иголки будто б воткнуты были до самого мяса. Голова уж не так болела, однако мысль вспомнить ни на минуту и во дреме не покидала его. До этого директора (такие вообще в клиниках бывают?) полон энтузиазма Коля был.
«Полки! Полки! Точно!» — крутилось семидесятых пластинкой заевшей, пока встать пытался. Босой, заметил он ужасно неровную рану на ноге правой; происхождение ее вспомнить никак не мог. Думал, что от этого, как в фильмах, флешбеки закрутятся картиной целостной. Прибавила царапина только лишь недоумения больше.
Впрочем, встав, память снова не улетучилась, да Коленька не заснул. «И на этом спасибо», — шикнул, на ноге, затекшей до сих пор, поднимаясь. Как до мебели предмета заветного добрался, в счастьи или ярости раскидывать вещи свои начал.
— Ну же! Давай! — тумбочка пуста. Или практически пуста? Саутина внимания выделявшийся прямоугольник, приклеенный к стенкам, что ли. Оторвав предмет, понял: не просто прямоугольник какой-то, а блокнот это! — Да-а! — блаженство разум Саутинский забрала; по-детски улыбка глупая-глупая до ушей оттопыренных растянулась.
Чуть не разорвал блокнот, агрессивно так открыв его. Впрочем, не за что Саутина судить… как минимум, не за это. Пробежал он мельком по первой и единственной странице исписанной синими чернилами картину примерную давеча бывшего, вроде бы, приобрел. Ручку взяв с тумбочки, перевернул листок и начал писать снова.
«Двадцать третье (или четвертое) декабря.
Евгения Абашина — заправляющая одновременно и заведением этим (если психушку назвать эдак можно), и Адом? Я, конечно, могу понять цели правления Адом… а дурка-то Ей зачем? Искренно надеюсь, что пребывание совместное наше здесь (правда, в совсем разных ролях) никак не связано. Может, наскучило на том свете Ей, вот и пришла сюда.
Ладно, бред я сказал. Насколько я понимаю, память стерла мне именно Она. Но почему? и как? Как много вопросов, а ответов в разы меньше… То есть, мы странным образом связаны. Только каким? Сны, кажется, лишь средство связи, а далеко не причины ее. И с какого перепуга именно мы: я — обычный работящий мужчина — и она — старая, мудрая, великая женщина?
Ну, я хотя бы с происхождением царапины разобрался.
Возможно, мне нужно к Ней сходить. Но мне так страшно, господи! Коля из прошлого в тысячу раз смелее меня. Ладно, поговорю с Абашиной этой тогда, когда зайдет ко мне опять.
И я все еще надеюсь, что Абашина меня убьет.
Если память снова не покинет меня, напишу что-нибудь потом. Завтра, наверное».
Убрав в то же место дневник свой и по полкам вещи обратно разложив, разлегся Саутин в звездочки позе. Морфея (жаль, не морфия) царство к себе не забирало, так что времяпровождение его заключилось в стены созерцании.
Рецензии и комментарии 0