Переиграла! Или нет? (Глава 9)

После мысли самозабвенной о встрече скорой с Ней, нутро Сатутинское настолько заполнившей, что ни думушка единая, ни жена с детьми оставленные не поместятся в голове его разрывающейся. И опустошаться ни хотелось; поглощала мысль мужчину, перерождала! Предвкушал: подождать чуть-чуть еще нужно и сможет стать над людьми остальными чем-то высшим, прекрасным — новым Богом! Упивался, мыслью этой питался, но, кажется, переборщил.

Надо бы добавить мне, что дни для нашего сумасшедшего тянулись мучительно долго и глупо, и ночь со днем в сознании Коленьки совершенно разделиться между собой не могли, превращаясь в одну мешанину бесконечную. Тянулась она пуповиной, что его и безумие связывала неразрывно.

— Глупые! Глупые людишки! — восклицал, смеясь надрывисто и деревянно, пред тем как в постель с лихорадкой слечь. Потом обливался весь, пока в кровати ворочался часами, если не сутками, а успокаивался, лишь засыпая часа на два. Бегали вокруг него медсестры, друг друга с частотой неимоверной сменяющие, но Она стояла непоколебимо в углу все эти двадцать два дня. Изредка только уходила в кабинет свой, на принесенную сразу ж с о болезни странной Саутина известием кушетку мягкую ложилась, где открывала Библию. Впрочем, можно или нет назвать эту книгу для Евгении любимой — решать не мне, однако добавляю все же, что за ужасающе жизнь долгую страницы, со временем обветшалые и пожелтевшие до жалости к ним, множество бесконечное раз перелистывали Ее руки. Пришло писание это не так уж и скоро после правления в Аде начала, путиновала в котором Она не одно тысячелетие, но дата в памяти не отпечаталась точно. Пришло оно с каким-то мужчиной измученным то ли виною, то ли голодом и жаждой, предавшем христианство по какой-то глупости материальной (хоть сам он глупостью не считал нужду свою). Редко заинтересовывали чем-то Абашину людишки новые, но почему-то бедняка этого история вызвала умиление жалостливое, и задумалась женщина: а как бы поступила на месте его. В итоге вопросы глупые откинув («я же велика и бессмертна!»), и думать забыла о сентиментальностях забыла. Только при наблюдении за этим, до испуга собственного человеком становится.

«Только б не дать спуску ему… Только б эту войну выиграть», — крутилось глупой песней из опять ВК залагавшего, когда на Коли мордашку исхудавшего взор свысока падает. Никогда, право, не была напугана и ошеломлена, даже в день с… Ада правителем бывшим (?) встречи.

Саутин же сам ничего из в те недели происходящего не помнил: ни состояние ужасное здоровья, ни медсестер, ни, конечно, и Абашину. Думал, что просто заснул; услышав возгласы радостные, но от страха к Ней приглушенные, понял: не так что-то здесь.

— Что произошло? — тело ломило невозможно; от Саутина воняло мерзко максимально (и как протерпели вонь эту?); по ощущениям голова болела с прибытия времени самого сюда. Мечтал в плед теплый и родной с головой закутаться, плашмя лечь и исчезнуть как для всех, так и для себя. Но желаниям, что замечено Саутиным самим было неоднократно, не присуще сбываться. Огромное глаз пар количество уставилось прямо на бедного-несчастного (как минимум, ощущал Коленька себя так), а он в комочек исчезающий сжимался мысленно. Евгения, беспамятства причина, отчего-то в окно, за которым цвет серый сожрал абсолютно все, там находящееся, отстраненно, будто б была врачом простым; но и медсестрам, и работникам другим была понятна тайна некая этой женщины, хоть и не приблизились к разгадке ее ни на миллиметр. От нетерпения озверев, скулами острыми захотелось Коле работников личики смазливые распотрошить.

— Вы… Вы неожиданно впали в беспамятство на двадцать два дня. Причин этому нам найти не далось, извините, — выпалила пулемета зарядом скромная самая девушка, в углу стоящая. Ее длинные и густые волосы светлые были заплетены в косу толстую, а личико аккуратненькое украшено глазами стекольно-чистыми и пухлыми красными губками. Договорив, сложила одну на другую ручки и в пол затоптанный уставилась — или в ожидании нестерпимом, или в страхе неведомом.

«Двадцать два! Опять это чертово число! Пострашнее оно для меня будет, чем какие-то три шестерки или типа того», — подумалось мужчине сразу, как только услышал эти цифры две. Впрочем, никогда не верил он ни во всякие суеверия, ни в какой-то там синдром, названный до смеха заумно (как считал Саутин), ни в психосоматику. До конца победного верить не желал он, но, прожив меньше месяца после тридцати двух, пришлось.

— Да, спасибо, — ответил коротко и ясно, дабы взгляд девчушки той с пола поднялся; однако не сделала неизвестная жеста обыкновенного. Рукой на все махнув, попытался в причинах болезни (лихорадки?) разобраться, но мозг уж теперь отказывал работать как тогда. Может, и к лучшему было это, но не считал перемену эдакую хорошей Николушка. Был бы умнее чуть-чуть хотя бы, не пытался (не специально пусть) в состояние, недавно совсем покинувшее организм воспаленный, вогнать обратно его. Все равно, вымолвив чрез силу словечка только два, голову на подушку (мягче стала, что ли?) опустил и заснул сном мертвым.

— Что это с ним? — спросила та, робкая, ужасом глаза которой заплыли, точно кровью.

— Не волнуйся, дорогая. Не волнуйся, — незамедлительно «заведующая» ответила, лисой всезнающей улыбаясь. Молчаливо в выхода сторону махнув, осталась тет-а-тет с ним. — Дождусь я тебя, дружок. Тоже не переживай.

***

В царствования места Абашинского обстановка накалялась еще больше, чем до этого была, учитывая температуру, чуть ли не воды кипения, там. Не появлялась правительница официальная там уж ровно двадцать дня. Мы-то с вами, дорогие мои и дешевые, знаем причину исчезновения такого; только вот для остальных пропала Она бесследно.

Дела все (то есть: куда кого отправить, что с буйными особо делать, за мирами всеми слежка, обязанностей распределения и прочая, и прочая) выполнял Ее не друг, скорее, а давний знакомый. Для многих Он — идол, культ целый; однако, прочитав однажды Библию («половина из написанного — ужасная ложь!»), пошатнулся и ни когда не видеть букв, бывших в ней, заручился. И остался бы там Он до бесконечности остатка, но идеально не получается ничего и ни у кого: успевать за миром отдельным следить не может. Много раз слышал и слушал о Первом (так называли в Раю Адама; только нижние почему-то и знать ничего о Нем не знали) легенды, а потом осознавал: не похож на него ни капельку, пусть и величают остальные высоко-высоко.

— Ну и где Она? — подкрадывается Дух Святой всегда быстро и незаметно, что привыкнуть к этому невозможно никак. Не нравилось Праотцу беспечность такая; привязался отчасти Он наверняка к Абашиной, но поведение такое терпеть не мог и не хотел: исчезнуть куда-то, а куда — непонятно… да еще и на времени столько!

— Я не знаю, Отец! — накалился воздух быстро от злости Величайшего. Знал, знал Христос: выкинет сейчас что-нибудь эдакое, а расхлебать Сыну Его. Но свыкнуться с характера чертой пришлось за целых-то две тысячи лет. Ждал ответа Святого, как ждал наказанный несправедливо в Сибири каторги.

— Должна явиться эта Евгения ровно через сутки на свое законное место, иначе ждет ее смерть! И это Мое последнее Слово!