Привет, Питония!

Привет, Питония!
Еквалпе Тимов-Маринушкин

Рукопись-черновик первого рассказа в книгу: «Курсантские байки восьмидесятых».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направлять в группу «Питер из окна автомобиля»:
https://vk.com/club121582864,
либо оставить прямо под текстом.

     Похоже, апрель 1981 года. 
     Город-герой Ленинград, здание Нахимовского училища, третий этаж, второе окно слева прямо напротив Авроры. 
     Восемь утра. Малая утренняя приборка.
     В училище за каждым нахимовцем, как, впрочем, за любым военнослужащим во всех родах войск, закреплен конкретный участок приборки, который тот убирает два раза в день: утром до занятий и вечером после них. Это окно на третьем этаже тридцать первого класса или по-другому первого взвода третьей роты – объект моей приборки. Не удивляйся, это лишь кажется, что там нечего делать, убирая один и тот же подоконник изо дня в день утром и вечером, да ещё полтора часа в субботу во время «Большой приборки». Во-первых, окно огромное, около трех метров в высоту и двух в ширину… 
     Не веришь? — съезди к Авроре и посмотри на это голубое замечательное здание с минами да старинными пушками у входов со стороны Петроградской и Петровской набережных. Как сейчас помню, что мы пели про него тогда:
            «В Петроградской стороне 
              у моста Свободы
              стоит домик голубой 
              с пушками у входа».
     …А, во-вторых, стеклянное полотно окна поделено деревянными рамами ровно на тридцать прямоугольников, так что общая длина старой прокрашенной деревяшки с учетом двух рам на окне достигает 50 погонных метров длины, да 12 квадратных метров старого стеклянного полотна, выходящего, кстати, на проезжую часть. И таких окон в классе ровно четыре. Малейшая грязинка или пылинка на окнах сразу видна, как вон та черная ворона на льдине, как раз проплывающей сейчас по Неве за моим окном. Так что «плевый», казалось бы, участок приборки, на самом деле оказывался совсем даже немалым и простым. 
      Но это окно моё любимое в классе! Да что там, в классе, во всем училище. Оно смотрит прямо на трап Авроры, у которого круглосуточно стоит вооруженный матрос-часовой. Каждое утро ровно в восемь у него я вместе с командой корабля участвую в подъеме флага, который, кстати, проходит по всем правилам этикета Русского флота: с отбитием склянок и звуками живой корабельной дудки, трубы. Экипаж крейсера первого ранга во всем парадном выстраивается на верхней палубе. Два сигнальщика разбегаются в разные стороны к флагштокам на бак и на ют для поднятия гюйса и флага соответственно. Трубач, разбрасывая, как соловей волшебные трели вначале играет тревожный «Большой сбор», затем торжественный «Подъем флага», а по его окончанию, задорно по-хулигански перепрыгнув с мягкой ноты си бемоль на дерзкую соль диез, веселый сигнал «Вольно». Под эти фантастические звуки морской трубы и «звон склянок», встав по стойке «смирно» у моего окна, наблюдаю, как флаг и гюйс плавно, ни на секунду не останавливаясь, медленно-медленно почти вечность ползут по короткому трехметровому фалу флагштока вверх. Точней вбок, сигнальщики до максимума растягивают их в стороны, чтоб хоть как-то увеличить путь огромных полотен… 
     Тогда, в восьмидесятые, на подъем флага к самому известному до сих пор крейсеру страны, как на смену караула у мавзолея в Москве, съезжались сотни горожан и, видимо, туристов, чтоб полюбоваться отточенными движениями моряков. Увы, теперь мою Аврору вывели из состава военно-морского флота. У трапа нет больше её матроса. Флаг и гюйс, похоже, висят круглосуточно, ну что ли ритуально, как на кладбище. Крейсер без Вэ-Мэ-эФ (так правильно говорить, петь) – красиво убранная могила, ну или музей, как, впрочем, его и обзывают теперь.
     …Бесконечно люблю эти утренние минуты в классе. В это время здесь никого нет, а это немало для пятнадцатилетнего юноши при круглосуточном проживании в большом коллективе. Весь наш взвод разбежался по своим местам уборки, а их в училище не счесть. У окна только я и моя Аврора, с которой у нас ежедневное утреннее свидание, после которого всегда повышается настроение… 
     До сих пор повышается, когда теперь, утром спешу мимо неё. 
     …В Питере сразу после весеннего солнцестояния входят в свои права волшебные «Белые ночи»: в 07-15 на зарядке – уже… нетемно, а в 21-40 на вечерней прогулке – ещё нетемно. Подъем и спуск флага на фоне Ленинградских сумерек особенно впечатляющ, неподражаем. А сегодня так совсем как-то по-особому хорошо: весеннее солнце радостно сияет со стороны выглядывающих над Литейным мостом куполов Смольного собора, бросая яркие косые лучи на толстые отполированные до блеска трубы крейсера. По ярко-синей глади Невы со скоростью быстро идущего человека несутся огромные белые ладожские льдины. На одной из них в стае вечно снующих над рекой чаек действительно сидит огромная черная ворона, она, похоже, жмурится, отворачиваясь от серебрящейся на солнце воды и отраженных бликов зеркального крейсера, неожиданно раскрывает клюв и недовольно лает в нашу с Авророй сторону. Это очень смешно, весело! Мне вдруг непреодолимо хочется послать привет… ей, вороне, крейсеру и моему чудесному городу за окном, ласково во все глаза глядящего на меня сквозь волшебное окно теплого, но все-таки уже потихоньку улетающего моего детства.
     Распахнув окно, встаю на широкий белоснежный подоконник во весь рост и, глядя сквозь трубы Авроры куда-то вдаль в сторону гостиницы «ЛЕНИНГРАД» на противоположной стороне истока Большой Невки, где в разломе Невы и стоит мой крейсер, медленно с чувством, расстановкой начинаю семафорить первое, что приходит в голову:
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – горизонтально: «П».
     — Левая рука – вертикально вверх, правая – горизонтально: «Р».
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – вертикально вниз: «И».
     — Правая рука – горизонтально, левая – вертикально вниз: «В».
     — Правая рука – под углом 45 градусов вверх, левая – вертикально вниз: «Е».
     — Правая и левая руки подняты горизонтально: «Т».
     — Энергичное одновременное движение рук сверху вниз: «знак окончания слова».
     — Правая и левая руки приподняты на 45 градусов внизу: «А».
     — Правая рука – горизонтально, левая – вертикально вниз: «В».
     — Левая рука – вертикально вверх, правая – горизонтально: «Р».
     — Левая рука приподнята на 45 градусов вниз, правая – вертикально вниз: «О».
     — Левая рука – вертикально вверх, правая – горизонтально: «Р».
     — Правая и левая руки приподняты на 45 градусов внизу: «А».
     — Энергичное одновременное движение рук сверху вниз: «знак окончания семафора».
     Мне удивительно хорошо и приятно стоять на подоконнике в одной «робе», рабочем платье (удобной повседневной хлопчатобумажной одежде моряков, типа широкого кимоно). Как раз накануне мы с Сережкой Рябинским всё вечернее СамПо – самоподготовку – готовились к зачету по флажному семафору, попеременно читая и передавая друг другу всевозможные знаки, предложения, анекдоты. И вот теперь эти два слова просемафорились у меня четко, быстро, без запинки. Они вылетели сразу, сами, не задумываясь, не кочевряжась, кто знает, может быть из самой души, предназначенные всем, всем, всем и понеслись, понеслись вдаль вместе с веселой вороной на льдине. Свежий и ещё довольно-таки холодный ветер шевелит на мне коротко под полубокс остриженные волосы и хлопает огромным матросским гюйсом по мальчишеским плечам… 
     Говорят, не уверен, что теперь эту форму хотят изменить на какие-то там песочного цвета пиджачки и штанишки. Жаль, бесконечно жаль, коль это правда.
     …Льдины, отражая солнечный свет, ярко серебрятся на фоне чистой темно-синей воды реки. Глаза слепит великолепие весеннего города. Любуюсь!.. Мой город, без какой-то там помпы скажу: прекрасен, и прекрасен в любое время года. 
     И тут, вдруг, прямо на капитанском мостике Авроры вижу её командира, усиленно машущего мне двумя руками крест накрест над головой – обычный знак сигнальщиков всех флотов мира, означающий: «Примите семафор». 
     Это очень удивительно, необычно, страшно, но инстинктивно, даже не успев опомниться, даю отмашку крест накрест руками внизу у ног, что значит: «Понял, готов к приему семафора».
     Опытный капитан первого ранга пишет медленно, уверенно, не торопясь, фиксируя каждую букву и знак, понимая мою неопытность в этом деле:
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – горизонтально: «П».
     — Левая рука – вертикально вверх, правая – горизонтально: «Р».
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – вертикально вниз: «И».
     — Правая рука – горизонтально, левая – вертикально вниз: «В».
     — Правая рука – под углом 45 градусов вверх, левая – вертикально вниз: «Е».
     — Правая и левая руки подняты горизонтально: «Т».
     — Энергичное одновременное движение рук сверху вниз: «знак окончания слова».
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – горизонтально: «П».
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – вертикально вниз: «И».
     — Правая и левая руки подняты горизонтально: «Т».
     — Левая рука приподнята на 45 градусов вниз, правая – вертикально вниз: «О».
     — Правая рука приподнята на 45 градусов вниз, левая – вертикально вниз: «Н».
     — Правая рука – вертикально вверх, левая – вертикально вниз: «И».
     — Левая рука – вертикально вверх, права – согнута в локте и прижата к животу, образуя перпендикулярную линию с левой рукой: «Я».
     — Энергичное одновременное движение рук сверху вниз: «знак окончания слова, семафора».
    Радуюсь прочитанному, а главное тому, что сумел разобрать сигналы командира крейсера и весело даю отмашку крест накрест внизу: «Понял». 
     Командир улыбается – мне это отчетливо видно, мое зрение не то, что теперь – и, напоследок, по-приятельски махнув рукой, скрывается в ходовой рубке… 
     Ныне часто прохожу или проезжаю, иногда с женой и внуками, мимо этого старинного, построенного в 1910-1912 годах в стиле ретроспективизма архитектором А. И. Дмитриевым здания, в котором с 1944 года разместилось Нахимовское училище. С того дня прошло уже (как у А. С. Пушкина) тридцать лет и три года, можно даже добавить – три месяца и три дня. Сейчас у меня самого, как у того командира крейсера, три большие звезды на плечах. Теперь я с внешней стороны «Питонии», но мои глаза по-прежнему сами каждый раз, когда бываю здесь, отыскивают и отыскивают то моё окно. Иногда вижу там силуэт очередного её воспитанника издавна, возможно с его основания, называющих себя Питонами (воспитанник, питомец, питон – так, кажется, нам говорили наши предшественники, а им их) и каждый раз вспоминаю то чувство случайного весеннего восторга. Каждый раз невольно перебегаю глазами с окна на ходовую рубку великого крейсера, участника настоящих славных, но забытых, увы, ныне, боевых сражений бок о бок с легендарным «Варягом». 
     Как жаль, бесконечно жаль, что мой крейсер вывели из состава ВМФ. Нахимовцев до сих пор зовут внуками Авроры, а она обозвана странным словом музей. Конечно, её историческое прошлое ныне несколько утратило своё значение. Но уверен, что как бы не были круты исторические повороты государства (взгляни-ка на историю Германии), но оно только тогда может называться великим, когда у него есть великая память своей истории и вместе с ней великая осознанность, преемственность этой истории, какая бы она там ни была. Да и не мной это всё, в конце-то концов, придумано, ведь весь сегодняшний оскал западной демократии, направленный в нашу сторону, уже заставил мою Родину устами … (ох, как бы только пафосно это всё не получилось) воскликнуть: «Великой стране вовсе не требуется Запад… Россия возвращается к себе самой. Россия возвращается в свою историю». И теперь, летом 2014 года, когда пишу эти строки, мне искренне верится, что моя Аврора вернется в строй боевых кораблей. Наши мальчишки-нахимовцы, как и прежде, будут вместе с её командой поднимать и опускать её настоящий военно-морской флаг. И вновь над Невой взлетит её песня: «Что тебе снится, крейсер Аврора, в час, когда утро встает над Невой…».
     И вот тогда, придя сюда снова и снова, может быть, мне удастся увидеть в окне моего училища восторженное, как когда-то, лицо какого-нибудь нынешнего её обитателя, вдохновленного звуками морской трубы и звоном «склянок», возжелавшего вдруг просемафорить миру свой свежий мальчишеский привет, наполняющий паруса надежды. И мне с не меньшей радостью, с чувством глубокой ностальгии и зовущей в этот прекрасный мир романтики под названием морская стихия, захочется ответить ему и этому дорогому моему сердцу домику: 
     «Привет тебе, милая моя Питония, от всех питонов восьмидесятых!»
     Смогу ли? Смогу, точно смогу! До сих пор помню флажный семафор. А ты помнишь, Питон? Ну, конечно же, ты помнишь, ты всё помнишь…

Записано летом 1981 года. Сокращено и  откорректировано 03.07.2014г.
PS: Кажется, не уверен, на крейсере вновь появился настоящий экипаж! Рад. Искренне.

https://proza.ru/2017/12/16/1140