Губительная сила искусства

Перепрыгивая с одной шпалы на другую, юный художник зажимал подмышкой мольберт, следуя в поисках первого озарения. Поставив мольберт на рельсы, Альберт начал всматриваться вдаль. Его полотно соединилось с дорогой. Образовалось окно, которое повисло в воздухе. Нагнувшись к нему, юноша выставил руку, но просунув пальцы в пространство, он не поймал желаемую бабочку.
Бабочка не могла пробиться сквозь стекла, преграда не пускала прекрасное, да и вообще, этой бабочки даже не было, сквозь окно Альберт видел только рельсы, которые напоминали две растянутые нити, заканчивающиеся на спице женщины. Женщина пряла одинаковую одежду. Арахна больше бы не победила Афину. Ариадна не дала бы клубок нити Тесею, потому что эта нить не вывела бы его из лабиринта. Если Альберт пойдет по рельсам, то они приведут его в очевидную точку, а то, что очевидно не может претендовать на искусство. Простроив в своей голове продолжение, Альберт решил не рисовать рельсы. Он повернул свою голову влево. Туманное поле, не имеющее граней и углов, пугало, и в то же время манило художника. «Вот где найду я прозрение» — подумал он и спрыгнул туда. 
Присмотревшись внимательнее, Альберт увидел поезд, который полз по зеленой траве, точно так же, как гусеница ползла позади Альберта. Обернувшись, не веря своим глазам, Альберт посмотрел на рельсы, туда, где они заканчивались.
 Но поезда позади не было. Он больше не ходил по данной магистрали, он переместился в поле. Гусеница перевернулась, распластавшись  на рельсах, и как солнце,  вонзила свои черные лучи в глаза Альберта. Нагнувшись над ней, Альберт попробовал изучить центр ее движения. Взяв ее, он последовал к мольберту. Подушечкой пальца он ощутил, как гусеница обхватила его черными ножками, накрывая его плоть, как накрывают плоть покойника. Художник сидел на стуле, размешивая краску, на его тело была накинута вуаль. Голова,  его плечи и сонные губы были окутаны черной тканью. Из покрывала высовывались только руки. Одна рука держала палитру, а вторая  взаимодействовала с гусеницей, познавая ее  через прикосновение. Глаза художника были закрыты. Он опустил насекомое на землю, и оно скрылось в зеленых травинках. Ткань была сдернута с мольберта, Альберт увидел себя. «Зеркало. Вот оно. Зеркало». Он всматривался в острые скулы, его волосы завивались кудряшками, глаза были цвета палитры, в которую Альберт выдавил масло. Коснувшись рукой отражения, он, отстранившись, вздрогнул, пугаясь своего Нарцисса. « Как прекрасен»- подумал он. 
— Гусеница! – вскрикнул Альберт и упал на землю. Он судорожно полз, ища насекомое, ковыряя пальцами землю, которая забивалась под ногти и мысли. « Гусеница!». Его тело обмякло, голова опустилась  на зеленую влагу: трава была мокрой. Он прислушался. От земли он почувствовал дрожь. Что-то сильное приближалось быстро. Закрыв глаза, Альберт почувствовал, как по ним что-то движется. Протянув руку, он позволил гусенице отдаться ему. Бабочка упала в ладонь. Альберт вскочил, приложил ее к холсту бумаги. Он начал наносить на крылышки краску. Бабочка приклеилась к маслу, ее крылья пронзались молнией. Одно крыло ее напоминало небо, которое, как нам известно, никогда не бывает одинаковое: Синие. Голубое. Малиновое. Темно — морское. Алое. Серое. Бирюзовое. Черное. Миндальное. Светло-коралловое. Цвета слоновой кости. Цвета смущенных щек. Сладко -ядовито-спелых или не спелых мук. Отравление. Яд. Алкоголь. Девушка. Экстаз. Моление. Возглас. Молчание. Боль. Незнакомое раньше томление. Немощь влюбленной руки. Сонная слепота глаз. Молния. Кто-то убит. Но получив экстаз. 
Цвета ее крыла. Таково оно было. Второе крыло пронзали молнии. Бабочка прилипла к холсту художника. Альберт испытал озарение.
Поезд. Он приближался. Альберт слышал его и уже достраивал образ, который он увидел в самом начале, когда сошел с рельс. Образ несущегося поезда, который скользил по траве, издавая гудки и выталкивая из себя клубы дыма. Такой могучий и быстрый, извивающийся гусеницей. 
— Гусеница! — сорвалось с уст художника. Он смотрел на картину, и жаждал, чтобы поезд пронзил ее, чтобы поезд был слит с ней воедино, как бабочка, переродившаяся после смерти. «Другое проявление творчества. Вот оно мое озарение!». Он побежал. Он остановился. Поезд несся на Альберта с сокрушительной силой, а Альберт, выставивший картину вперед, достигнул с этой картиной единства и содержательности. Новое направление в живописи было открыто. В литературе. В кино. В себе. Ведь, то окно, которое так и весело над рельсами, отвергнутыми Альбертом, отображало мир таким, какой он есть на самом деле, а  полото Альберта было зеркалом, позволяющим заглянуть внутрь, увидеть свое отражение. Поезд пронзил картину. Черная пелена заструилась по полю.