#12 (Глава 12)

Над телом мальчишки убивалась мать. Малка увидела, что тут уже несколько человек. Они ходят по яру, переворачивают тела, заглядывают в лица убитых. Ищут своих. Малка спустилась в яр. Нога поехала на какой-то скользкой грязи. Малка упала и увидела, что это не грязь, а кровь. Она поползла вдоль тел. Вот она увидела знакомые туфли. Она снова заплакала. Она пыталась сдерживаться, спазмы и стоны крутили ее тело. Она припала к этим туфлям и стала их целовать. Она шептала «прости меня. Прости, прости, мой любимый… » Она обхватила ноги мужа и вдруг почувствовала, как ноги напряглись. Она замерла, затем резко приподняла голову и увидела, что ее муж смотрит на нее. Он был жив! Жив!
Малка истошно завопила и одним прыжком бросилась на мужа. Обхватила его за шею. И осыпала его поцелуями. Люди стояли и смотрели на это чудо, их лица ничего не выражали. Они были настолько разбиты горем, раздавлены бедой, что сил разделить чью-то нечаянную радость просто не было сил.
Иосиф обнял Малку. Ему было тяжело держать голову навесу. Он опустил голову на землю. Малка вцепилась в него мертвой хваткой. Он кое-как успокоил ее. Он гладил и гладил ее по спине. Когда она успокоилась. Он сел. Заглянул в глаза Малке:

— Малка, посмотри на меня.
— Что мой хороший, что мой любимый. Да, да, вот смотрю на тебя и всю жизнь буду смотреть!
— Тут твой отец.
— Где?
— Вот.

Иосиф провел рукой по плечу мертвого тестя. Малка зажала рот руками. Ее глаза наполнились слезами. Сколько же было в ней слез! Неистощимый источник слез – эта Малка. Вот она потянулась к отцу, но Иосиф остановил ее.

— Не надо. Дочери нельзя.

Малка послушно одернула руку.

— Аврам… когда солдаты выстрели, он толкнул меня локтем. Ударил в живот и я упал в овраг. Иосиф закрыл глаза тестю. Быстро прочитал благословение. – Малка, иди домой и прикати сюда тачку. Мы отвезем твоего отца домой и все сделаем правильно. – Иосиф после благословения произнесенного на иврите, продолжал говорить с Малкой на этом языке. Но Малка не знала иврита. Иврит удел мужчин. Они читают Тору. Они молятся. Женщине не обязательно было знать святой язык. Идиш, русский, украинский, немецкий, польский, итальянский, испанский, румынский, английский, арабский… прочие прочие. Это да. Где бы ни селились евреи, она знали язык той страны где терпели унижения галута (изгнания…) но иврит нет. Это был почти забытый, мертвый язык. На нем никто и нигде не говорил почти. Иосиф понял, что Малка не понимает его и он сказал ей на идише: «Malka, vilberou!» Малка поняла и бросилась домой.
Иосиф встал. Он увидел вокруг себя тела убитых. Увидел живых, которые все стояли и смотрели на него, будто перед ними никто иной, как сам Машеах! (Миссия). Кто-то спросил у него на идише. Жив ли он? Иосиф кивнул. Люди подошли к нему и стали ощупывать, осматривать. Плакали, причитали, молились. Мать убитого мальчишки взяла Иосифа руками за лицо. Ее руки были в крови сына. Она нашла взгляд Иосифа и сказала ему:

— Иосиф, ты понимаешь, что Всевышний тебя уберег. Ты должен жить и молиться. Молиться за всех нас, за моего сына. За своего тестя. За всех евреев. Я знаю, Иосиф, ты хороший и богобоязненный человек, но теперь ты должен стать цадиком! Ты и есть наш цадик. Молись за нас и проси нам избавления. Хватит с нас, Иосиф. Евреи должны вернуться домой. Всевышний должен нас собрать, как обещал и вернуть домой в Эрец Исраэль! Со всех сторон закивали и раздались голоса «Омейн! Омейн! Беседер! Тов!» Иосиф обнял женщину и она тихо заплакала на его плече. Иосиф не считал себя цадиком, не смел даже думать о том, что он сейчас или в будущем станет праведником, достойным молитвы один на один с Богом за свой народ…

… Тетушка размазала по щеке сбежавшую слезу. Я молчал. Она молчала и тихо-тихо охала. Я не помню сколько было времени. Но за окнами нашей лоджии запели соловьи.

— Я помню… помню эту тачку.

Тетушка посмотрела на меня не понимая о чем речь.

— Точнее, конечно же не ту тачку, на которой мои бабушка с дедушкой везли домой тело прадеда Аврама. Но я помню, как тем летом, когда я был у бабушки Марии, Малки… она была такая счастливая…
— Она тебя очень любила. Ты был ее любимчиком. – ввернула тетушка и замолчала. Она ждала продолжения моего рассказа.
— Да, я это чувствовал. Она все время меня тискала, пыталась запихнуть в меня то пирожок, то булку… тогда, она … стала играть со мной в догонялки в огороде. Догнала, схватила и усадила в тачку. Ее смех… кажется, все село слышало, как она тогда заливалась. Она вывезла меня на улицу и побежала по улице. Я тоже смелся. Это было чудесно. А потом она вдруг резко остановилась и заплакала. Только что заливалась смехом и вот она стоит и плачет. Горько так плачет. Закрыла руками лицо и плачет. Я тогда не понимал что с ней случилось. Но теперь я понимаю. Она показалась мне безумной тогда. Она вспомнила, как везла в такой же тачке тело своего убитого отца! – я умолк. Я полез за сигаретой и спрятал глаза за зажигалкой и сигаретой. Тетушка кивала задумчиво.

— Да, скорее всего так и было. И знаешь, ты не один такой. Мы все ее в детстве, да что там в детстве — всю жизнь побаивались.
— Вы не устали?
— Нет. Налей-ка мне водочки, пол рюмки, не больше, а то давление прыгнет. И продолжим.
— Но откуда Вы все это знаете?
— Я старшая. Дед, отец наш всю жизнь молчал. Мы ничего не знали. Перед смертью он много чего рассказал своей жене, твоей бабушке Хане, она перед своей кончиной мне, как старшей, но умоляла молчать и никому ни слова! Союз же был. Все всего боялись. А уж нам-то, евреям, сам Бог велел, как говорится.

Продолжение следует…