#15 (Глава 15)

… отец любил только маму. Когда ему дамы строили глазки, он тут же отводил взгляд в сторону и всем своим видом показывал, что не понимает, о чем речь. Отец как-то раз сильно выпил на каком-то празднике у них на комбинате, или нет, это было еще на заводе, до комбината, он трудился там, за заводе главным энергетиком, мама работа там же в заводоуправлении старшим экономистом. Она вышла из актового зала, где проходила гульба. И тут же к отцу подскочила и взяла его в оборот блондинка из отдела кадров. Она стала его пьяного куда-то тянуть. А он вцепился в стол. Мама что-то обсуждала с подругами в коридоре, когда услышала истошные крики отца. Отец звал маму. Мама вбежала в зал и увидела, как блондинка тянет ее мужа в укромный уголок, а тот вцепился в стол мертвой хваткой и зовет ее. На лице отца ужас! Мама отбила отца у нахалки. Вечер удался. Мужчины откровенно не понимали, как он мог такой красотке отказать, а женщины все до одной были на стороне моей мамы, обзывали блондинку шалавой и тихо завидовали маме, что у нее такой верный и любящий муж…
… так и здесь на море, женщины скоро поняли, что этот смуглый и сильный мужчина с огромными карими глазами, высоким лбом и хорошей фигурой им не по зубам, они через какое-то время потеряли интерес к моему отцу. А он как только нашел бильярдную тут же и забыл обо мне. Отец с утра на море, затем обед, после обеда книга, ужин и галопом в бильярдную! Он был страстный игрок на бильярде. Отчасти эта страсть передалась и мне. Я люблю тоже бильярд, но речь тут не обо мне. Каждое утро после завтрака, отец выдавал мне пятьдесят копеек. На эти деньги я покупал себе мороженое и бутылку настоящей пепси! Пепси! Это вкус свободы. Почему на море есть пепси, а у нас в Киргизии ее нет? Только «Буратино»? Вопрос без ответа. Я весь день пропадал на море. Не зря же я столько книг прочитал о море, моряках, путешествиях… я нырял до одурения с маской и трубкой. Ловил рапанов, затем отпускал их обратно в море. За этим занятием и застал меня какой-то местный мальчишка. Он сказал, что так не делают. А как? Вместе мы наловили рапанов. Затем мальчишка развел огонь. В какой-то найденной банке он стал варить рапанов. Благо банка была маленькой и погиб только один рапан! Но и этого мне хватило. Этот идиот ничего умнее не придумал, как варить этих несчастных, выковыривать затем их их раковины, а раковины покрывать лаком. Варвар. Я пнул банку, когда понял что происходит. Мальчишка полез в драку. Я ему двинул в челюсть… крепким он был. Бились мы как олени в брачный сезон. До хрипоты в легких, до пены у рта. Измордовали друг друга будь здоров! У меня был сильно подбит глаз. Порвана любимая красная футболка с олимпийским мишкой. Таким я и пришел в бильярдную. Игра остановилась. Отец отложил кий, чуть наклонил голову и разглядывал меня с минуту, наверное. Затем подошел ко мне, взял за руку и отвел в туалет. Там он умыл меня.

— Голова не кружится?
— Нет.
— Что случилось?
— Ничего?
— За правое дело бился?
— Да. За правое. Этот идиот рапанов живьем варил! Сволочь!
— Хорошо. Ему тоже досталось?
— Да. Только, блин…
— Без блин.
— Он мне глаз подбил, а я ему нет. Я хотел, но он блин… прости, верткий такой. Я ему в ухо классно заехал и нос расквасил.
— Ладно. Квиты считай. Он наш из пансионата?
— Не знаю, не думаю, е видел раньше. скорее всего местный. Я нырял на диком пляже, там и схлестнулись.
— Местный, — протянул отец, задумался, — это не хорошо.
— Почему?
— Пойдем.

Мы вернулись в номер. Отец достал из своего несессера перочинный нож и протянул мне.

— Если их будет двое – бейся кулаками. Трое и больше – достань нож.
— Пап!
— Бери.
— Я не смогу.
— И не надо. Как правило, достаточно просто его достать.
— Но если все-таки это не подействует и они кинутся на меня?
— Убегай.
— Что?!
— Ну не резать же их!
— Логично.
— Логично.

Я взял нож, открыл его, повертел, закрыл и убрал в карман.

— Ты один?
— В смысле?
— В смысле мы тут же неделю, а друзей я что-то вокруг тебя не наблюдаю. – Отец вышел на балкон и закурил, повернулся ко мне, ждал ответа.
— Да есть тут один из Москвы. Но скучный какой-то.
— Понятно. Значит, отбиваться будешь один. Запомни, если их несколько, беги к любой стене, чтобы с тылу не зашли. И вот еще что. Иди сюда, я покажу тебе один удар. Это уличный французский бокс. – отец отложил сигарету.
— Откуда ты знаешь французский бокс, пап?
— Не важно. Запоминай. Смотри внимательно. Бей всегда первым.
— Знаю.
— Хорошо. Хватаешь левой рукой за куртку, рубашку, короче за лацкан пиджака — условно и резко тянешь соперника на себя, а навстречу ему посылаешь прямой точно в подбородок. Понял?
— Понял.
— Попробуй.

Отец помог мне отточить прием. Я пошел гулять. Меня уже искали. Их было трое. Я достал нож, до уличного французского бокса не дошло дело. На ум пришли слова чеченца, который меня учил драке. Был у нас в овощном продавец-чеченец. У меня хотели стрясти мелочь, я дрался. Чеченцу понравилось, что я не отдал деньги. Он назвал меня мужчиной и с тех пор давал мне советы по уличной драке, когда я приходил в овощной за продуктами. А к совету еще пару тройку лишних яблок или огурцов.
Как-то раз он сказал, что если их много ты гордо так встать, будь готов умереть в драке, а им скажи «Всех мне не одолеть, но клянусь своей матерью, кто первый подойдет, того заберу с собой в могилу!»
Так я и сделал. Только помимо гордости и желания умереть в драке, у меня был еще и нож в руке. Парни помялись, потоптались и ушли. Больше я их не видел. Но нашу стычку наблюдала девочка Маша из Ленинграда.
Маша из Ленинграда, как звучит! Нежно, страстно, многообещающе. Мы стали с ней дружить. Я сочинял ей стихи, нырял рыбкой с волнореза для нее, за нее, ради нее. А она за все это — великодушно и чуть отстраненно позволяла мне быть рядом с ней. Затем мы разлетелись по своим городам. Обещали писать друг другу. Но не случилось. Море, рапаны и девочка Маша из Ленинграда – как бы мне хотелось это навсегда запомнить, не забыть.
Но сегодня утром я долго лежал в постели и не мог вспомнить свое имя и дату рождения. Но вскоре сообразил – заглянул в паспорт.

… мои бабушки, равно, как и дедушки паспорта получили только в пятидесятые. Они после смерти злобного диббука, так дед мой, который мельник всю жизнь называл Сталина пришли в сельсовет, куда их вызвали. Там им и предложили получить вместо справок паспорта.
Здесь же они узнали, что несмотря на паспорт, они остаются в Киргизии на вечные выселки. Дед-сапожник вежливо от паспорта отказался, поблагодарил паспортистку и ушел. Дед-мельник плюнул на пол, развернулся, громко хлопнул дверью. Бабушки паспорта получили, но председатель сельсовета, правда, обеих уговаривал сменить отчества – ради детей. Но обе отказались. Сменили только свои имена: Одна стала Мария Аврамовна, другая Анна Моисеевна. Как горько плакала Малка-Мария, когда в паспорте увидела не Аврамовна, а Абрамовна. Пошла бить морду председателю сельсовета, но по дороге ее перехватили оба деда. Уговорили не рубить с плеча. Она долго не унималась. За непочтение отца и матери душа еврея будет отторгнута от его народа. Дед-сапожник убедил ее в том, что в досадной ошибке нет ее вины. Она сдалась. Но всю жизнь поминала недобрым словом того председателя, а паспорт так ни разу в жизни в руки не взяла… дед-мельник люто ненавидел Сталина. Есть за что. Мельницу забрали, пинками загнали в вагон для скота и повезли в далекую Азию. Как известно по дороге у деда-мельника умерло от болезней и голода пятеро малышей. Дед всю жизнь был суровый мужик. Труженик, буян и драчун, коих поискать! Но когда у него на руках умирали один за другим его малыши, он рыдал как ребенок от бессилья! Его обуревал гнев, он захлебывался от ярости, но спасти малышей не мог. Когда умер последний малыш, умер у него на руках, дед поклялся, что отомстит Сталину за смерть детей. Правда, не знал когда и как. Но начать решил с убийства охранника. Хотя бы. Был там один вертухай, охранявший вагоны – злобный пес, который больше всех лаял, норовил не просто укусить, а вырвать кусок с мясом. Если он бил, то бил жестоко. Если морил голодом и не давал воды, как его не молили женщины и дети, выливал падла воду у них на глазах на землю и смеялся им в лицо. Дед глаз с него не сводил. Все ждал случая. Но случая не представилось. Дед много раз уже в ссылке, в Киргизии, закрывал глаза и мысленно видел, как он идет по рынку и натыкается на того вертухая, как достает свой нож из голенища сапога и всаживает того подонку по самую рукоять в горло, дед мечтал, чтобы тот гад захлебнулся свой же собственной кровью. Дед молил Бога дать ему эту встречу. Но Небеса молчали. И вот грянула война. Деда в сорок втором забрали в штрафбат – кровью искупать вину перед родиной. Хана собирала его в дорогу. Плакала. Она боялась за него, голова-то у него горячая. Он обмолвился ей, что идет на войну только ради встречи со Сталиным. Мало ли, а вдруг повезет!
Дед, в кармане гимнастерки всегда носил один патрон – для Сталина. Он свято верил, что если Небеса не дали ему вертухая, то уж точно дадут встречу со Сталиным. Наивный? Нет. Дед был прагматик. Он пока не забрали на фронт методично и грамотно воровал муку с мельницы, куда его назначили главным мельником. Мужиков-то не было, все ушли на фронт, а он хоть и еврей, но мельник самый что ни есть первостатейный!
Дед крал муку и кормил не только своих детей, но и все село. На фронте деду не повезло ужасно, как он думал. В первом же бою осколком мины ему перебило сухожилие на правой руки. Госпиталь и обратно в Азию. Не дал ему Бог ни вертухая, ни Сталина. Дед вернулся через три месяца обратно в село и на свою мельницу, чему рады были все бабы и детишки села. Председатель знал, что дед крадет муку, но молчал. Отворачивался. Он понимал, что дед пытается выкормить детвору. И все село молчало. А если кто обмолвится ненароком, то тут же от собеседника по зубам получал. Вот таким был мой дед-мельник.
Когда Сталин умер и дед узнал об этом, он крепко напился. Шел по селу и танцевал. Пел песни. Все от него шарахались и прятались в дома. Эту его выходку долго еще все вспоминали. Даже я ее слышал от стариков-старушек. Но и тут деда никто не сдал органам НКВД. Другого деда – сапожника, война застала во Львове. Львов был уже под немцами. Дед угодил в концлагерь. Но по порядку…

продолжение следует…