#34 (Глава 34)

… Иосиф-мельник вскоре понял, что Сталин никогда сюда, на фронт, не приедет! Никогда! Иосиф достал из кармана гимнастерки патрон, который берег для Сталина и выбросил патрон в грязную жиду под ногами. Скоро в атаку. Иосиф посмотрел на офицера.
— Что жид, страшно?
— А тебе нет? Бессмертный, что ли?

Иосиф пристально смотрел на офицера. Тот усмехнулся, достал свой ТТ. Глянул на часы.

— Смотри, жид, я буду рядом. Если что, я тебя на месте без суда и следствия шлюпну.
— Беседер!
— Что?
— Это по-нашему, по жидовски.
— И что это значит?
— Это значит, я тоже буду рядом.

Офицер скривил губы и двинул на ненавистного ему еврея. Но тут в паре метров от них рванула мина. Офицера и Иосифа накрыло волной песка. Солдаты бросились откапывать их. Копали, кто чем, котелками, лопатками, касками, руками. Живым откапали Иосифа. Офицера не успели. Задохнулся под тоннами песка.
Кто-то протянул Иосифу фляжку со спиртом. Он глотнул. Кто-то похлопал его по спине. Помогли встать на ноги, отряхнули, промыли глаза и уши. Иосиф посмотрел на труп офицера. В голове пронеслось «почему я?» И возник ответ сам собою «Домой». И как только в голове пронеслось это слово, Иосиф остро затосковал по детям и жене. А еще к своему стыду он понял, какой же он все-таки наивный дурак! Товарищ Сталин не приедет на фронт. Он слишком ценная для государства фигура, чтобы рисковать собой. А вот таких, как он, Иосиф или этот офицер, как грязи. Их не жалко гнать под пули.
Иосиф, шатаясь от контузии, отошел от всех в сторонку, упал на спину. Когда звон в ушах чуть стих и больше не тошнило, Иосиф закурил и стал смотреть на солдат. Ему было жаль их. Он хотел, чтобы они все до одного выжили и вернулись к детям, но этого не будет. Они почти все скоро погибнут, а те кто выживут в этом бою, умрут в следующем. И так до тех пор, пока не кончится война. Сколько же вас! Хотелось крикнуть Иосифу. Везут и везут и не кончаются эти эшелоны с новобранцами, и нет им конца и края этим длинным эшелонам. Назад, в тыл, совсем мало. Только калек, которых уже не погнать в бой матом и выстрелами «ТТ». Иосиф видел, как грузили «самовара». У бедолаги не было ни рук, ни ног. Он все скрипел зубами и твердил только одно «пристрелите, как я вернусь! Пристрелите же! Ну пожалейте! Пристрелите, суки! Родненькие мои, смилуйтесь! Ну чего вам стоит?! Один патрон! …» Иосиф смотрел на несчастного и думал, как ему там в тылу будет? Иосиф тогда шагнул к несчастному, но его схватили за руку.

— Не смей!
— Да как же? Нельзя ему такому домой!
— Не смей, под трибунал пойдешь.
— Да я его тихонько, руками.
— Дурак, а тебя громко, из автомата.

С того случая в нем поселился страх. Страшно вот таким бесполезным и беспомощным вернуться. Уж лучше смерть. И черт с ним с этим товарищем Сталиным. Если Бог есть, этому кровопийце за все воздастся. За всех его, Иосифа, пятерых погибших деток и за тысячи других!
Иосиф твердо решил, что под пули он больше не полезет. За спинами прятаться не станет, не таков он, но и дураком не будет. Тем более, не его эта война, ох не его. Немец хоть и прет вперед, но до Киргизии вряд ли дойдет. Выдохнется на Урале. Украины уже нет. Сгорела в огне. А Киргизия на кой она Гитлеру сдалась? Так что, не моя это война, не моя!
Иосифу не раз хотелось просто вот так вот встать, обматерить Сталина, всю его кодлу, бросить винтовку и сказать, все, товарищи, вы как хотите, а я домой! И уйти. Но Иосиф знал, что повсюду заградотряды НКВД и СМЕРШа. Его поймают и расстреляют. Вот и поднимался в бой всякий раз. Шел вперед, орал «ура» до хрипоты и блевотины, резал, бил, колол, стрелял немца. И ведь как назло ни царапины у него самого! Уже два месяца на фронте, он один остался из тех вагонов для скота, все уже в земле, а он все встает и встает в атаку!
Шептались вокруг, мол, заговоренный ты! Бережет тебя, Ёся, твой еврейский Бог! Иосиф кивал мрачно. Устал, устал, как собака. Раньше хоть голод был, жажда мучала, а сейчас ничего не хочется. Только бы лечь и выспаться! Ох, как хотелось Иосифу лечь в постель чистую, прижаться к Хане и уснуть лет на сто!
Снова арт-обстрел, а значит, сейчас в атаку поднимут. Иосиф закрыл глаза, задремал. Грохот вокруг давно уже перестал пугать. Он слился в какой-то рокот, ушел куда-то далеко. А вот вопли и мат офицеров это да, это в самое ухо! И как по мозгам, как железкой по стеклянной витрине! Иосиф поднялся и пошел в атаку. Снова вокруг падают, снова то слева, то справа стоны и вопли раненных, а он идет и идет.
Впереди метрах в десяти от него грохнула мина. Иосифа обдало жаром, просвистели осколки. Он вдруг сам не зная зачем рванул вперед и нырнул в эту воронку. И тут началось! Мощный ответный арт-обстрел. Казалось, что земля на дыбы встает, стонет и плачет. Но ее рвали и рвали на части, как ту кобылку зимой в казахской степи волки. Иосиф закрыл уши руками и закричал. Над головой волнами летела земля, жадно свистели осколки и тут Иосиф поднял руку. Запрокинул голову и заорал в небо.

— На, на, возьми! Оторви мне ее! Отдаю! Забирай, только домой отпусти! Не могу больше! Не могу!

Где-то за спиной взрыв и осколок впился в локоть. Боль была пронзительной и нестерпимой. Иосифа швырнуло в сторону как куклу и он со всего лету врезался лицом в землю. И темнота. И покой. И тишина. Вот Хана его ножкой пробует воду в реке. Улыбается ему. Зовет, манит своей кроткой улыбкой. Вода едва слышно струится по ее ножке, ласкает и течет дальше. Хана, что-то ему говорит, но он не слышит ее. И шагнуть к ней не получается. Его ноги словно в землю вросли, как корни. Да, вот же! Как такое возможно! Он дерево! Огромное дерево! Ива, кажется, старая раскидистая ива! А это что за мальчуган? Зачем ему в руке сломанный черенок от лопаты? И Хана все зовет его и машет рукой. А он ощущает дрожь во всем своем новом теле. Этот мальчишка привалился к нему спиной, щурится и улыбается пылинкам, что мерцают золотой пылью в листве. Что он дурачок такой улыбается? Иосиф замер. Что-то родное и такое нежное было в этом мальчишке. Кто он? Отчего такой родной? Иосиф тихо заплакал, а когда открыл глаза, то вокруг была тьма. Иосиф подумал, что он уже помер и на Том свете, но нет. Вряд ли на том свете стонут раненные, вряд ли они матерятся и скрипят зубами так истошно! В воронку скатилась медсестра.

— Живой?
— Да.