#39 (Глава 39)

Гусь оттащил на себе моего брата подальше от парка. Собственно там метров триста и уже темнота и пустыри. На каком-то таком непонятном мне пустыре Гусь привел брата в чувство, поливая его водой из канавы. Брат открыл глаза и уставился на Гуся, затем медленно перевел взгляд на меня.

— Ты откуда тут?!
— Ты бы видел, как он на того негра бросился! – похлопал меня по плечу Гусь и расплылся в улыбке. В свете луны улыбка Гуся озарилась золотым светом. Это блеснула золотая коронка. Я с восторгом уставился на эту фиксу. Как же это круто! – Так что не ругай своего братишку. Он у тебя супер-пупер! Ладно, пора сваливать. Сами дойдете?
— Дойдем. – ответил Гусю мой брат. Мы встали и стараясь держаться подальше от фонарей и луны, темной стороной пустырей и улиц пошли в сторону дома. Но идти было далеко, такими темпами, еле-еле ковыляя мы бы дошли к утру. Поэтому мой брат поймал такси. В кармане у него была смятая трешка. Таксист покосился на моего брата, который весь был с ног до головы в крови и кивнул неохотно. Брат сел на переднее сиденье и закурил. Я на заднем согрелся и уснул.
Я не могу вспомнить, как не пытаюсь, о чем мы тогда говорили. Но я точно помню, что брат мне что-то говорил. Дорого бы я дал чтобы вспомнить, что он мне в тот вечер говорил, когда мы шли пустырями и темными околотками…
На какой-то колонке, брат отмылся от крови. Но кровь все шла и шла из разбитой головы. Я отдал ему свою футболку. Затем такси. И вот брат тормошит меня за плечо. Я просыпаюсь. Выбираюсь из теплого и прокуренного такси. Брат проводил меня до подъезда нашего дома. У дверей подъезда сказал, что в таком виде он не может показаться маме на глаза. Он заночует у друзей, а я должен идти домой и постараться успокоить маму. Я помню, что брат никогда маму не называл матерью. С кем бы то ни было в разговоре, он всегда называл ее мама. Над ним даже подшучивали, что мол, как маленький «мама, мама». Папу брат называл отцом, а вот маму мамой. Он боготворил маму. Даже сейчас ему самому уже под шестьдесят, но если речь заходит о маме, то его голос становится тише и нежнее и с придыханьем он говорит «мама».
Однажды, когда я довел маму до слез. Брат дождался момента, когда мы останемся с ним наедине. Он подошел ко мне и влепил звонкую пощечину.

— Запомни, придурок, мама она одна! Ты меня понял?
— Да.
— А теперь иди и извинись перед мамой!

Брат с презрением посмотрел на меня и ушел. Сука, как же мне было обидно тогда! Какой же я действительно придурок и мне никогда не стать таким умным и крутым, как мой старший брат. Мне было лет двенадцать и ссора вышла с мамой из-за велосипеда, точнее из-за отсутствия такого у меня.

— Мам, у всех уже есть лайбы, а у меня нет! Когда вы мне купите?
— Сынок, ты же знаешь, что сейчас у нас трудные времена. Папа половину своей зарплаты отдает за дачу.
— Да мне не нужна дача, мне нужен велосипед! – орал я истерично. Будто бес в меня вселился тогда. Никогда я таким не был, а тут нашло как-то, сам не знаю, как и почему.
— Дача нам всем нужна. Она нас кормит.
— Мам, я не хочу все лето пахать на даче, я хочу с пацанами гонять на лайбах! Мне нужен велосипед!

Мама заплакала. А брат вошел в комнату и услышал мои слова о даче и велосипеде. Он молча подал маме стакан воды. Сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Я же не мог успокоиться.

— Достала эта нищета! Я никогда не буду как вы с отцом!
— Заткнись! – крикнул мне брат.
— Сам заткнись! Я не буду инженером! Пахать всю жизнь и быть нищим, тянуть эти копейки от зарплаты до зарплаты! На фиг!
— А кем ты будешь? – испуганно спросила мама, шмыгая носом.
— Я? Я пойду в торговый, я хочу быть…
— Торгашом? — выдохнула испуганно мама.
— Да! Я буду торгашом! Зато у меня всегда будут деньги!
— Но сынок, не в деньгах счастье ведь!
— Да, мам, не в деньгах, а в их количестве! – кривлялся я перед мамой.
Мама встала и ушла, она закрылась в спальне. Брат сидел набычившись и смотрел в пол. Я вдруг понял, что сморозил несусветную глупость. Брат поднял голову, встал, подошел ко мне. Я уставился на него, тоже набычившись, держал идиот марку, хотя мне хотелось упасть на колени и просить у него и мамы прощения за свое совершено глупое поведение! Но, упрямство, гордыня не позволили мне этого сделать. И тут произошло то, что произошло. То, о чем я сказал выше. Брат влепил мне пощечину. Я бросился из дома. Мне хотелось умереть от стыда и позора. Я не знал, как я вернусь домой и посмотрю брату и маме в глаза. Я решил бежать из дома. Я лучше сгину, где-нибудь на краю света, чем покажусь им на глаза! Так я решил в тот день. Лучше на край света! Это единственный для меня вариант!
По дороге на край света я зашел к своему другу, чтобы с ним попрощаться. Я рассказал ему из-за чего вышла ссора. Он кивнул грустно и сказал так же грустно:

— Да, в нашей стране быть честным – значит, быть нищим. Это синонимы.
— Это что ты моих родителей только что назвал нищими?! – Я вскочил и сжал кулаки.
— Не злись, но все же знают, что твой отец до чертиков честный.
— Ну ты и гондон!
— Сам ты гондон!
— Запомни, ты мне больше не друг! Я считал тебя другом и почти братом, а ты просто … просто лицемер!
— А ты дурак!

Я не бросился драться с другом. Он же был мой друг. Хоть с этой секунды и бывший. Но в память о многих годах нашей дружбы я не стал лезть в драку с ним. Другому бы двинул бы в челюсть за такие слова. Но тогда я просто хлопнул дверью. И ушел в темноту. Навсегда!
Так мне казалось. Я сел в троллейбус и поехал на вокзал. План был простой и потому гениальный! Забраться в товарный вагон и на перекладных добраться до Одессы, там в порту завербоваться в торговый флот и укатить за границу. В заграничном порту сбежать с судна и начать новую жизнь где-нибудь в Австралии, а еще лучше на Аляске! Мыть золото, как герои рассказов Джека Лондона, заливать горечь утрат и потерю прежней жизни виски, и обязательно с первых же денег купить себе винчестер. Без винчестера на Аляске долго не протянешь. Но мои планы рухнули на вокзале. Меня, ошивающегося по вокзалу срисовал сержант милиции и задержал. Дальше в участок прибыл мой отец…
… Дома с отцом был тяжелый разговор. Он долго молчал, когда я дошел до того места в своем рассказе о его честности. Он закурил новую сигарету и выкурил ее не проронив ни слова. Только хмурился. Затем молвил, тщательно подбирая каждое слово.

— Быть честным человеком трудно. Это правда.
— Но пап, из-за твоей честности страдаю я! Мы все!
— Я знаю. Знаю. Но я не могу иначе жить. Я не могу и не хочу воровать и брать взятки.
— Но почему? Все же могут!
— А если «все», как лемминги побегут и станут бросаться с обрыва в море? Ты тоже побежишь, как «все»?
— Нет. Я же не лемминг!
— Вот и я не лемминг. Я человек. И хочу им остаться. Понимаешь?
— Нет.
— Быть как «все» — это значит потерять себя. Мне кажется, что очень важно быть и в любой ситуации оставаться человеком. Иной раз — это подвигу подобно.
Тут папа грустно улыбнулся. Затем вздохнул, налил себе чаю.
— Чай будешь? – спросил отец.
— Нет.
— Если нет, тогда наш разговор кончен. А теперь иди к маме и извинись перед ней.
— Я не могу, пап!
— Почему? Что тебе мешает?
— Стыд! Пап, мне так стыдно, что… что… умереть хочется! – я изо всех сил старался не разреветься при отце. Он видел, что мои глаза полны слез, и отвел взгляд в сторону, сделал вид, что не заметил моей слабости.

Отец внимательно посмотрел на меня, поставил кружку с чаем и вышел из кухни. О! Как же это было нестерпимо! Мой отец, моя мама, мой брат – я в один миг сумел разрушить их любовь! Я изгой и маргинал! Будь проклят этот велосипед! Пусть в аду горят все велосипеды и их владельцы!
Я постучал в дверь спальни. Мама отозвалась.

— Войдите!