#40 (Глава 40)

Я вошел в родительскую спальню. Мама лежала в постели. Я подошел к ней с понурой головой, взял ее руку и поцеловал.

— Мам, если ты можешь, прости меня, пожалуйста!

Я поднял взгляд на маму и увидел, что она снова заплакала. Она кивала, она простила, но сказать не могла. Слезы душили ее.

— Мам, я клянусь тебе, что никогда не стану торгашом, а постараюсь, как и вы с папой быть честным человеком. И знаешь, мне не нужен велосипед!
— Мы купим тебе…
— Нет, мам! Нет и нет! Мне он не нужен! Правда не нужен!

Мама раскрыла объятья. Я бросился к ней в раскрыты объятия! Мама обняла меня и крепко прижала к себе. Я слышал как стучит ее сердце…

… дни медленно тянулись. Тупое лето! Бездарное время – эти летние каникулы! Какой идиот их придумал! В лагерь я не ездил после того случая со статуей горниста. Бабушка Ханна умерла. Бабушка Малка тоже умерла. Дед жил один и попросил чтобы его не беспокоили какое-то время. Он оплакивал свою любимую Малку.
Пацаны на своих лайбах уезжали каждый день далеко вдоль речки и возвращались только вечером. С другом я не разговаривал. Да и укатил он со своим дедом на пасеку в горы. Я был один. С утра читал. В обед ел суп или что там было. Затем выходил во двор, слонялся по двору туда-сюда в полном одиночестве. И все думал, кем же мне стать, когда я вырасту, если торгашом я уже никогда не стану. Инженером тоже не хотелось, если честно. Не потому что это малооплачиваемая работа. Просто я терпеть не мог сидеть на одном месте, как мой отец. Целый день в кабинете, ну иногда в командировки. Нет. На душе было все еще муторно после той ссоры. И тут я понял, что хочу стать лесником. Идеальный для меня злого и никчемного человечишки вариант. Подальше от людей, которым кроме боли я ничего иного не несу! Буду жить в лесу и охранять зверей от браконьеров. Таким образом, я сразу убиваю двух зайцев, как говорится! Держусь подальше от людей и делаю доброе дело! А быть добрым, значит быть человеком! Я воодушевился! Решено! Отныне я в библиотеке, завтра же, буду брать книги о флоре и фауне! Я должен досконально изучить животный и растительный мир!
Я сел на скамейку у нашего подъезда и тут из-за угла вышел мой брат! И я чуть в обморок не упал от счастья! Брат катил красный, как знамя Победы новенький велосипед! Я сразу понял, что это мне! На кой брату лайба! Он не сегодня, так завтра окончит институт и его заберут в армию! Но встать я не мог. Ноги не слушались. Брат подошел ко мне. Я не мог оторвать глаз от этой блестящей хромом и краской роскоши.

— Че сидишь! Принимай. – брат кивнул мне на велосипед.

Я потными от волнения ладошками вцепился в руль. Брат оглянулся воровато по сторонам и закурил. Ему хоть и двадцать, но открыто курить при родителях или тех, кто скажет родителям он не смел, побаивался.

— Нравится?
— Очень! – только и смог я вымолвить.
— Ну раз нравится, тогда крути педали!
— Но…
— Все, забудь. Что было – то прошло! Ты извинился перед мамой, она тебя простила. Так что не живи чувством вины и не терзайся. Все гони отсюда! И смотри маме не сболтни, что я курил!
— Я могила!
— И на дорогу чтобы не выеззал!
— Ага!

Я на подкашивающихся ногах выкатил велосипед на дорожку у подъезда, чуть разогнал его и запрыгнул в седло. О! Какой же это был восторг! Ни у кого во дворе, да и что там во дворе, на всей улице не было такой лайбы! «Сура». У всех были «Орлята», «Камы», «Уралы». А, сука, «Сура» была только у меня! Красная, как «Феррари», вся хромированная и мягкое кожаное седло! По тем временам это был очень крутой велосипед. Стоил он семьдесят пять рублей! Мой отец – главный инженер завода получал сто двадцать пять. Короче, стоил этот велосипед целое состояние. Много лет спустя я спросил у брата, где он взял деньги на велосипед? Он ответил, что выиграл в карты.
Карты. Это страсть моего старшего брата. С юности. Брат обладал прекрасным острым умом и отличной памятью. Он был мастером спорта по шахматам. Но шахматы к ужасу мамы бросил на четвертом курсе института, и пристрастился к картам. Брат мог за одну ночь выиграть и двести и триста рублей! Но мог и проиграться в пух. Правда, выигрывал он куда чаще. Брат не стал шулером, или азартным игроком. Я же говорю у него был прекрасный ум. И ему достало ума не делать из игры в карты – профессию. Так, время от времени поигрывал, для поддержания штанов, как он выражался. Играл он только среди своих и не часто. Вот и в тот раз, брат двое суток резался в карты, чтобы купить своему младшему брату велосипед. Он признался, что выиграл тогда двести рублей. Купил мне лайбу, оставил себя четвертак, а сто рублей отдал родителям. И чтобы ему не пришлось врать маме, уговорил нашу тетушку дать эти деньги, как бы от нее. Тетушка сказала маме, что нашла сто рублей на дороге. Вот так просто. У нее все хорошо, а вот им, ну, то есть нам, надо расплачиваться за дачу. Так что… вот такой мой старший брат.

Пятидесятые, шестидесятые и семидесятые слились в единое целое для Иосифа, который мельник. Жизнь катилась колесом. Иногда по ровной дороге, поскрипывало, но все дальше и дальше куда-то за горизонт. Иногда жизнь прыгало колесом на ухабах. А иной раз падало в ямку, но всякий раз колесо выбиралось на ровную дорогу и катило себе дальше. Дети росли. Взрослели. Разлетались по городам. Незаметно к Иосифу подкралась старость. На закате своей жизни он стал добрее и терпимее. Если бы его спросили – хочешь что-нибудь исправить? Он бы ответил, что хотел бы вернуться в тот день, когда впервые поднял руку на свою жену Ханну. Он бы вышел во двор своего дома, взял бы топор и отрубил бы себе руку. Под старость он не мог смотреть Ханне в глаза. Он стал сентиментальным. Иной раз мог и слезу пустить. Рука, которую перешиб на войне осколок усохла. И да, это та самая рука, которой он не раз бил свою жену. Вот и наказание. Смириться бы, но не нет. Иосиф думал, что с годами стыд притупиться, как боль, как воспоминания. Ведь время лечит, но не в его случае. С годами воспоминания стали только ярче, острее. Стыд сделался сильнее, нестерпимее. И прожигал в его старой усталой душе дырки. Иной раз хотелось просто разбежаться и головой в стену, да так чтобы череп лопнул, а из него как из горшка монетки — стыд и память! Иосиф стал пить. Пил тихо, но честно – без утайки. Никого не трогал, не задевал. Напивался сам, в одиночку. Утром уходил на мельницу, а к вечеру Ханна шла его искать. Находила его то в поле, то находила в в овраге, то на мельнице, то посреди дороги, распластавшегося поперек. В пыли и грязи. Взваливала на себя и тащила домой. По дороге к ней подбегали бабы, помогали.

— Тяжелый чертяка! — ворчала одна.
— Помер бы скорее, так всем бы легче стало! – кричала другая.
— Типун тебе на язык, сука ты такая! – огрызалась третья, — кабы не Иося, лежали бы наши детки в земле!
— Это да, это да! Бог – Он ведь Свидетель! Он все видел, кабы не Ёся, не выходили бы деток-то в войну-то ту окаянную! Так что рот свой поганый закрой на замок и не п…зди! – кричала четвертая.