Пересказки, часть 40-яя, о Бумажных розах

из сборника: «Записная книжка»
Часть №40:

     – Пересказки?
     – Да!
     – Опять?
     – Не опять, а снова. А что?
     – Да, ничего, конечно! Слово смешное. Нет такого слова в русском словаре.
     – Конечно, нет.
     –?
     – Но так бывает, когда любое другое не подходит, будет не точным, хотя, конечно, и не претендую быть, как…
     – Ну и что оно означает?
     – Видишь ли, на самом деле всё в нашей жизни это постоянное повторение хорошо забытого старого, только на новом современном уровне. Помнишь, как у Екклесиаста?..
     – Вот только не надо, мол, «…что было, то и будет… и всё суета сует и… томленье духа»! Помню, всё, помню! И что с того?
     – Так вот: Пересказки – это удивления вечными мыслями гениев прошлого и настоящего в ракурсе собственного сомнения ими. Ну, или простой перенос мыслей великих в своё современное удивление, пересказ его, этого удивления и определение в конечном итоге «зовет» ли оно к поиску Истины! Впрочем, справедливости ради, не могу не заметить, что далеко не всякая мысль гения должна находить рецепт счастья, иногда сама постановка вопроса – это уже чудо. Но просто чудо, хотя, безусловно, и восхищает, но… не удивляет в плане готовности принять его за Истину, а значит и нечего пытаться что-то говорить о нём здесь, для того есть разного рода профессиональные «творчествоведы».
     Итак, к делу:
     Эта Пересказка, как, впрочем, и все сорок предыдущих, снова необычна. И главная необычность её в том, что речь в ней как раз и идёт о вечном столкновении наших идеалистических мечтаний с реалиями, как отмечает сам великий режиссёр-постановщик Исаак Штокбант, «…мира, где во главу угла поставлены деньги, удовольствия и честолюбие». И хотя, конечно, такого рода  чудо совсем не удивляет и… совершенно не зовёт, больше огорчает, но в данном случае оно породило множество мыслей, возмущений, не согласий, требующих выплеска их в новой Пересказке вечных мыслей.
     Речь идёт о премьере мюзикла нового сезона театра «Буфф», поставленного неподражаемым мастером по мотивам пьесы Жана Ануа и созданного популярным российским композитором Максимом Дунаевским и поэтом-либреттистом Николаем Денисовым, «Коломба или бумажные розы».
     В Пересказках, напомню, нет пересказа действий произведений, нет их оценок, отзывов, здесь лишь попытка найти авторские и собственные сомнения ими. Попытка определить наличие поиска в наших мыслях и, озвучить, их мечты… в нём. Видно из-за них-то, точнее неё, мечты этого мюзикла и появились необычные эмоции по его поводу, потому как она у всех нас: действующих лиц, авторского и зрительского коллектива в зале, в итоге оказывается одна.
     Какая?
     Да всё та же, высказанная как-то неслучайно братьями Стругацкими в романе «Пикник на обочине»:
     «Счастья для всех!.. Даром!.. Сколько угодно счастья!.. Все собирайтесь сюда!.. Хватит всем!.. Никто не уйдёт обиженный!.. Даром!.. Счастье! Даром!..».
     Вот так!
     Но это, видно, действительно невозможно, хотя и мечтаем-то о нём, счастье, да ещё для всех сразу и даром мы все и всегда!
     Но почему, почему… задаем мы все тот же вопрос в стотысячный раз себе, им, действующим лицам, авторам, Создателю.
     И зачем нет сомнений в своей правоте у Коломбы (жены Жюльена) и у мадам Александры (мамы Жюльена), и у Армана (брата Жюльена), а главное нет их и у самого Жюльена, несомненно, главного возмутителя спокойствия в объявленных ценностях «…мира, где во главу угла поставлены деньги, удовольствия и честолюбие».
     Да и вообще в этом, несомненно, выдающемся по мастерству и изяществу спектакле, никто и ни в чём не сомневается, ничего не ищет, ни о чем не мечтает. В нём зияет глубокая пропасть бесперспективности борьбы одного нового Дон Кихота с прочими обычными и, в сущности, нормальными добрыми людьми, – «…вот только жилищный вопрос их немного испортил…», – у которых, по сути, та же мечта о чистоте и свете, о Свете и Добре.
     И что совсем необъяснимо, в какой-то неуловимый момент, как всегда это бывает у выдающегося Исаака Романовича, симпатии к «черной правде» их всех против несомненной «чистоты идеи» одного вдруг меняются местами. Его Добро и несомненная правота, которые видно по замыслу создателей не подлежит ни сомнению, ни поиску, вдруг становится до боли мучительны и… до обидного огромны, необъятны. Да так, что вдруг озаряешься простой человеческой Истиной, что это необъятное Добро – «…не наш рояль», проще говоря: «…кто безгрешён, пусть первый кинет в меня камень».
     Почему-то, что совершенно необычно, услышав из уст Жюльена патриотические и, несомненно, правильные строчки о том, что «…каждый настоящий мужчина, должен отдать свой долг перед родиной, отслужив положенный срок в армии…», в ощущениях действом появляется сложное всевозрастающее чувство некой… фальшивости данной формулы в нём, не бесспорности, что ли.
     Как?
     Почему?
     Да вот и хочу разобраться в этом.
     Дело в том, что когда-то давно, в начале этого десятилетия в сборнике рассказов «Не отправленное письмо» был опубликован рассказ «С чего начинается Родина?», в котором мы долго и мучительно обсуждали простой, в сущности, вопрос: «Должен ли любить человек свою родину?». И судя по всему тот разговор, здесь снова накрывает все прочие мысли, рождённые этим, безусловно, не развлекательным мюзиклом.
     Так вот, как тогда, услышав его из уст подтрунивающих над аудиторией смешливо визжащих непатриотических ведущих в своем приемнике авто на одной из ведущих федеральных радиостанций, так и теперь, спустя десятилетие, со сцены из уст правильного персонажа, почему-то в ушах вновь звучит голос Марка Бернеса. Он поёт спокойно без надрыва и песенного завывания, как-то особенно по-домашнему из глубины прошлого века, словно дружески говорит сегодняшним нам самые очевидные и простые слова:
           С чего начинается Родина?
           С картинки в твоем букваре.
           С хороших и верных товарищей,
           Живущих в соседнем дворе.
            А может она начинается
            С той песни, что пела нам мать.
            С того, что в любых испытаниях
            У нас никому не отнять.
     Вот-вот, именно это: «… в любых испытаниях у нас никому не отнять…».
     Вот он и нашёлся тот самый, настоящий, искомый и, увы, не найденный, на мой взгляд, авторами мюзикла ответ на извечный конфликт прозы жизни и несбыточной мечты. 
     Вся беда в том, что на самом деле в сознании человека нет понятий малая и большая Родина, она, несомненно, одна… малая! Все прочие завывания, пусть трижды правильного в прямом и переносном смысле героя мюзикла о «большой» родине меркнут при отсутствии её. Нет! Вот так – Её, «Малой Родины»!
     И, если вдруг, уходя по призыву в армию, ты одновременно бросаешь на произвол судьбы свою неустроенную жену с младенцем-ребёнком на руках, что, в сущности, и делает Жюльен, то никакой ты не образец чистоты и света. Ты лишь типичный обозлившийся на весь мир «нарцисс», любующийся своей «правильной» позой, неспособный на самом деле любить никого… кроме себя… в ней, в этой позе.
     А Истина, как всегда, проста и гениальна: если у тебя нет «малой» Родины, то нет и, не может быть, «большой». И любовь к Ней, к Родине – это не продажная девка, которую тоже можно любить, а можно не замечать, это то, что «…в любых испытаниях, у нас никому не отнять…». Весь вопрос в том, что или кто, чаще это нераздельно, мы считаем своей настоящей Родиной. И всё что угрожает Ей, будет снесено нами и «…за ценой не постоим…»!
     Все персонажи мюзикла, увы, пусты: нелюбимы и не любят.
     Каждый из них находятся в своей непересекающейся друг с другом правде: Жюльен – слепой праведник; Мадам – не обремененный совестью и любовью покоритель жизни; Арман – беспринципный повеса и прилипала, сложивший вину за свою некрасивую любовь на свою же возлюбленную; а Коломба – настоящая бумажная роза, жаждущая простого человеческого внимания к себе и, не способная, похоже, ни на любовь без остатка, ни на укол своими бумажными шипами.
     Впрочем, впрочем, в самом конце действа мелькнула-таки искорка любимого мной, ныне девяносто четырехлетнего маэстро, – склоняюсь в восхищении! – когда его праведный солдафон, прощая своей жене измену, вдруг просто вернуться, несмотря ни на что.
     А это ничто иное, что и у него, незаслуженно примерившего на себя фрак безупречного Света и Добра, вдруг зародилось первое настоящее чувство жертвенности во имя своей малой Родины.
     Вот только почему Исаак Романович не вывел её к нему, и даже не намекнул на возможность такого исхода, как это сделал с историей великого и ужасного рентгена человеческих судеб Александра Николаевича Островского «Свои люди – сочтемся» (Пересказка-31), мне осталось непонятно.

Автор благодарит своего критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь.
18.10.2019г.

https://proza.ru/2019/12/13/563