Ещё одна история о девочках

Она была слишком сонной девочкой, никак не способной сопротивляться призрачному юноше по имени Морфей. На небрежном краюшке деревянного пуфика уместилась её узенькая попка. Ей ещё предстояла целая смена, до самых ночных мотыльков, что светили в дар уставшим фонарям. И тех, девочек-мотыльков, что поспешно стучали каблучками по невидимому асфальту, впитывающим в себя всю влажность ночи.
Но следовать за эхом мотыльков было ещё совершенно рано. А чайник ни за что не хотел закипать. «Ну вот, опоздание!» — с не совсем проснувшимся равнодушием заметила она.
За опоздание полагалось наказание: самая настоящая порка. Требовалось обнажить ягодные места, причём девочек обязательно наказывал сам директор фабрики, громадный мужчина в светло-полосочном костюме, на который явно ушло бесконечность ткани. Иногда громадный вызывал маленькую работницу в свой глобальный кабинет, по приходе отрывисто глядел на неё, словно она помешала и что ей вообще нужно. А после, не поднимая взгляда, резко выныривал из скучного мира документов и глубин кресла, порывисто направлялся в сторону работницы, казалось, что он пройдёт насквозь. Проходил мимо, резко останавливался, пригибал толстые коленища, выравнивая уровень своего лица и плеч девочки. И был так близок в этот момент, даже можно было засвидетельствовать его легчайшую способность говорить шёпотом настолько тихо, насколько это не дано целому космосу.
«Подыши для меня» — навевалось с тёплым громадным дыханием. Это не являлось наказанием, среди «дышавших девочек» можно было оказаться случайно.
А сейчас ей бы искушать чай с заветренным пирожком, натянуть шерстяные колготки, коротенькое, но рабочее платьице, и завернуться в красивую кружевную шаль молочной пряди. И тонким следочком по бесстыжему снегу, что видит подъюбочное девочкино пространство, медленно спешить на фабрику.
Наша девочка работает на производстве по созданию игрушек, милых дружков детства. Однако жестокость проникновена, ибо фабрика работает на тех же детских сердечках. Все работники исключительно дети, верхушка — всё же исключительно взрослые; свита директора пестрела в основном посеребрянными дамами-нянечками, в тяжёлых для понимания платьях (благодаря которым они и пестрели). Нянечки были призваны дарить покой в трудовой процесс, конечно же методами традиционно властными и неприятными. Их лики были сомкнуты в болоте строгости. Но и им была свойственна кисельная нежность. Нянечки назначали за послушание в свои помощники некоторых из детей. Вот только мальчиков, их так и называли — овсяные мальчики. Отличались подручные скромностью и боязливой исполнительностью, что так умиляло нянечек, терявшихся от румянца младых щёк. Овсяными их называли потому, что они за выполненные поручения получали от нянечек овсяные пряники в подарок. А часто и просто так.
Мальчики всё же делились сладостями с друзьями, ибо наказаний за это никаких не было. Негласно их вообще не трогали никакие меры жестокого воспитания, может быть из-за звонких голосочков, тонких шеек или искринок в глазах. Покрасневшие ляшечки еле прикрывали плотные шортики — штатная форма овсяных мальчиков, когда-то придуманная затейливыми и ненасытными нянечками. У каждой дамы был свой фаворитик, который особенно оберегался и был допустим в дамские покои…
Девочке тяжело давались утренние подъёмы, она была новенькой на фабрике и привычки с трудом проникали в её тонкое тельце. Мало того, что она сразу же вступила в негласный клуб «дыщащих девочек» и с похвальной стабильностью лелеяла безгласные баллады своих лёгких, так ещё и стала вхожа в объединение «трогательных малолеточек», маленького профсоюза. Их главным лозунгом было: «Потрогай её».
Она прятала в себе некую волшебность откровиц. Запах её тела соотносился с ароматом тёплого мёда, а как известно, это яд. Движения её играли гипнотическую музыку девственных чресел, слышную только для обезличенных болезнью отроческого душка охотникам, а с виду маскулинных образцов крупных начальников, финансистов, инженеров и прочих представителей серьёзного взрослого наличествования.
Она была простая девчонка, с совсем непростым наполнением. Сквозь дымок розоватой кожи проступал демонёнок в обрамлении ангела.
Охотники жаждали и восхваляли сиё, и ничего не могли сделать пред ней.
В нынешнюю смену, с перерывом на печёные яблоки и горячее молоко, ей предстояло прошить брюшко 5-ти тысячам плюшевым мишкам, 10-ти тысячам заичьим мордочкам-маскам из папье-маше, разукрасить 1 тысячу ёлочную игрушку в виде конфетки, и всё это под оком надзорных нянечек.
Сонная девочка плыла по улицам большого с железной душой города. Казалось, что у города всегда нахмурены брови и закаменелы эмоции. Настолько грозил урбанистический гигант. И её сахарная фигурка купалась в кислороде, содержащийся в потоках крови города.
Её фабрика дымила и пылила в ещё звёздное небесье, добавляя в состав своим космическим собратьям едкую пудру. Возможно девочки-звёздочки слишком перепудривались, стремясь выглядеть более притягательно-женственно, поэтому они мерцали-чихали.
Огромные ворота, открывающие путь к инфантильной промышленности с извращённым удовольствием поглощали юных работников.
У фабрики была страшная тайна. Являвшись сладким раем в сознании фавнят, где игрушечная мягкость влечёт тонкими ниточками к вполне живой, до удивления тёплой душе. Душенька тихо и умилительно скулила. И в ней таился ребячий лик с примкнутыми к душевному окошку ладошками. Дети неслучайно были единственными работниками станковых органов фабрики. Таинство игрушечности очаровывала при помощи проникновения детской души в неё. Создатель фабрики некогда разгадал химическую формулу перенесения души из нежеланное в желаемое. Над его тесной лабораторией и возвысилось фабричное чудовище. Он долго томил воображение кометными идеями, и лишь одна оставила хвост. Окна лаборатории глядели на уровне детских щиколоток. И стало это вдохновением. Детство всегда пленяет томною дымкой южных берегов нашего неутомимого дыхания. Влекущие отрадностью игривости игры в шелковом слепом дождике школьных уроков и уборки спальни. И молочная душа как самый нежный мёд, способный оживить самую бездушную безмятежность.
Игрушки содержали в себе души детей, упорно трудящихся на фабрике. Некоторые исчезали после, иные впитывались тенями в стены, и безутомимо незвучно гуляли уже не прикасаясь ни к станкам, ни к игрушкам.
Она почти на цыпочках пересекла багровый пост, к счастью пустующий, несоизмеримо сильно пожелала быть незаметной. Но ей не суждено было конформироваться. В самой гуще процесса передачи душ, а внешне просто работающих ребят, рыскала фигура директора. Странно, выглядел он обескураживающе растерянным, даже беззащитным. А завидев её неожиданно оживился, на губах даже дрогнула светлая улыбка, настолько, что в грубых мужских схемах лица расцвело некогда мальчишечье милое хулиганство. Сравнимо это лишь с иконами. Мгновенно схема вновь загрубела, движения воплотились в угрожающий ритм. Он решительно направился к ней, словно атакуя.
Её уже бездыханное сознание опомнилось, запустило двигатель проткнутого обнаружением сердца. Она пустилась в бега. Наэлектризовалась погоня.
Дети засуетились, смеялись, ликовали, наблюдая как «медведь» охотился за «ланью». Работа встала, гипнотизируемая радостным восторженным писком.
Она же безутешно, но так танцевально лавировала среди веселящихся и совершенно безэмоциональных препятствий. Её грудка уже устало всхлипывала. Он же сметал юнцов, коллекционировал моментальные синяки как оды своей неуклюжести. И тут некоему сорванцу подарилась лихва: он подговорил ребят взяться за руки, образуя ребячий кружок, разыгрались ну самые настоящие кошки-мышки! Оторвались от объятий овсяные мальчики, за ними бросились лишённые объятий нянечки.
Зашумела игра, заалеяли стёкла, в межрёберном пространстве фабрики проснулись другие цвета. Голоса детей словно превратились в музыку, сам воздух осветился чем-то священным.
Грузная туча директора внезапно звонко захохотало, он уже перешёл на бег в прыг-прыжку, сотрясая под собой тени исчезнувших детей, которые словно обрели осязаемость. Они так тянулись присоединиться к игре!
Теперь вся фабрика резвилась в розоватой пыли. Игрушки были раскиданы как в спальне некоего огромного непоседы. Нянечки мечтательно нависали над своими прояснившимися овсяными мальчиками.
Она же устало, но улыбаясь, пряталась в уголке. Уже разливали горячее молоко и пекли пирожки с яблоками, а директор щекотал каждого зазевавшегося.
Отныне души не замыкались в плюшевом одеянии. Признаться честно, громадина фабрики внезапно за одно моргание из-за соринки, исчезла из хладного чрева города…