Мир стар и склонен повторяться в историях своих..*

-Рии.-Незнакомец медленно произнёс новое для него извращение достаточно распространённого по миру краткого Ри. Среди знакомых прошлой жизни он мог перечислить аж с десяток мужчин, отзывающихся на расхожую односложную мягкость, и ещё больше женщин, обладающих метой нейтрального Ри. Немного сузив свои янтарные глаза, Йен повторяет именную непривычность, подумав, поднявшись, пройдя до мальчишки, раз их разделяет огонь, конечность тому протянув для знакомства. Ему интересно, каким будет хроник на ощупь, оптический прицел на особей подобных тактильных ощущений не даёт. Малец заметно сжался. Предчувствуя угрозу? Рука способна стать и кулаком.-Чего вы хотите?-Вложи свою ладонь в мою, это называется рукопожатием. Я тебе представлюсь.-Да Рии не спешит спокойствию поддаться, которое из фраз таких стремительных лучится, осматривает плоскую деталь, шаблонно разветвлённую на пальцы. Кое-что подмечает, кое-как улыбается. Желание коснуться опускается. Но ловится согретым костром и угощеньем, привычным человеческим захватом. Единство рук продляется недолго, оставив множество занятных впечатлений и вдохновляющий на дружбу результат — «пустышка» Рии не слабак сопротивляться, настолько его правая крепка.-Ну и кто же вы с большой буквы?-Йен.-Вы наймит?-Стивенс покачал головой. Наймита в нём увидит только жертва. Познавшая печать чернильного клейма ферзей-легионеров. Мальчишка может. Охота на изгоев производственных вершин идёт и по сей день. Насколько Стивенс знает, относительно недавно вышедший из слаженного строя этих призраков ближнего боя.-У вас была татуировка. И есть ладонь со шрамом от сведения чернил.-И что? Мастер не справился со своей работой. Или разлюбил её. Поэтому пришлось стать чище.-Не полностью.-Йену надоело слушать и он слепляет веки, уплотняя карманы «джоггеров» болотной раскраски шаловливыми кистями, стоит, расставив ноги и вникает слухом в окружающую местность: птиц, не спящих в тишине вечернего разгула, дерзостную речку, оросившую его бельё сухое, заигрывающий с волосами южный ветерок, жеманный будто женским прикасаньем, и прочий другой натуральный релакс — это всегда помогает, когда тебе в лицо слюнями брызжет какой-нибудь отпетый командор, коего бесит твоё своевольство, а наплевательская поза просто убивает. До миленьких ушек доносится вялый смешок. Не открывая томных глаз, он спрашивает также вяло:-Чего развеселился?-Рии шевелится где-то там внизу, наверное, словечки подбирает.-У людей, живущих рядом с вами, не возникало ли когда-нибудь навязчивого желания сделать ваши органы зрения чуть поближе друг к другу?-Йен хмыкнул. Дались же эти нестандарты. Он с ними очень популярный человек. Или, как забавляется Магнолия, пока от одного ко второму доберёшься, взглядом выдохнешься.-Она некрофаг? Та, за которой послали?-Вынужденный.-Теперь Стивенс полностью зрячий, хоть и расслаблен пеленой природных звуков. И говорит он про обыденные вещи внутриклеточной хаотической революции. Прогресс шагает бешеными темпами, вселяя кривизну в случайный ген. Йен сталкивался с ними, умело разбегался, копил и узнавал. Прознали и его. Прознали и заслали.-Сегодня их очень мало, целый дефицит, так как эта новая формация в нервишках, её важно вовремя перехватить, чтобы не попала в чьи-то подленькие ручки. Некрофаг может гораздо больше, нежели типичный афферентный миротворец, идущий валом на поплывшие со смертью рядышком живейшие серые клеточки, залечивая раны понесших утрату. Обычный человек, вроде меня, смертный флюид в другом не почует, некрофаг знает, что с ним делать, только сомневается, а нейтрализатор, или некромант, этим прахом развивается. Живёт искусством смерти. На вполне законных физико-химических преобразованиях.

Любимец слушался его, во всякий свист ловивший фрисби, клыком игрушку загрызая и поднося на свежий зов; мячи не уважал и щерился на палку; повизгивал и пригибался, кость моля, берцовую, ребро иль черепушку, с остатками жирнейшего мясца зарубленных копытных; порода пса — продукт лабораторный, он бел как мел и трижды не оплакан.-Феникс!-Кобель бросается на клич дражайшего магната, приехавшего сколько-то минут назад, заплясав вокруг его величественной персоны свои радостно-почтительные танцы и лапу мощную подав. Хилла тронул фетровую шляпу, поприветствовав кивком укрытой головы хозяина не меркнущей собаки, а также собственной, не столь блиставшей молодостью, жизни. Мужчина меньших зим ответил выразительным поклоном. Но меньших визуально.-Утро доброе, Хилла.-Предстатель.-Пёс лижет пальцы и садится, он — глыба и готов вцепиться. В любого рядового! Порвать из фетра диск! За пальцы, пахнущие псиной. Сейчас как никогда. Хозяину немножечко смешно и Феникс разворчался.-Тише, плут, предстатель носит имя. Мой лучший Хилла, ты будь официален на других. Ужель мне снова представляться?-Нет! Он присягнул ему однажды, то Имя в потрохах.-Надолго ли вернулись, СтЕфан?-Владетель атлетически сложённый и всем порокам он же Господин, но Раб Тоски к трагически усопшей Леди. Высок и смугл бархатистой кожей. Черноволосый. Чернобровый. С очами золотистыми — прогневленные Шершни! Горят его глаза и больно в них владельцем. На шее у него белеет адуляр на тёмненькой верёвке, надтреснутый свержением Любви, а брачное кольцо, точнее, пара змеек, теперь… всё там же, только вместе. Сорочка, туфли, брюки и ремень — одежды снежные. Питомец снежный. Он как-то затесался в девы нежность и как бы вешним стал. Подснежником её. Любовником отшельницы нежданным.-На осень своего эфира, Хилла. На время. Или на всегда.-Завлекает, ирбис белозубый, ныне ловля сей Фигуры — чехарда. Стефан скармливает псу что-то из ладони, отчего тот яро завилял хвостом, прося добавки, но кормилец больше не отдал, перемалывая челюстями остальное. Мигом позже магнат вскинул руку на земельные просторы, не забитые древесными стволами, да обвитые сожравшим всех плющом, приказав собаке крысу отыскать. Феникс повинуется, рыча и приближаясь к человечку в вечной шляпке. Хилла не двигается, замирает в зрачках господина, плывущего следом за сущим зверьём. Огромных, искусственно данных, размеров. А Шишка холодеет. И значит будет жить. Синеет мочка уха, в которой расписался некромант. Не Стефан. Молодой ещё парнишка, вот он уже мертвец. Их много погибает на старте мерзкой доли, не справившихся с потребностями всемирной перестройки, жаждущих вобрать в себя отравленного воздуха травмированных скорбью мыслей, переработать в пищу для ума, обогатиться тошным кислородом и высосать пахучий трупный яд. Собрать саднящую пыльцу да в мёд переиначить. Накушаться болезным, создавши симбиоз с носителем «живых» воспоминаний. Избравши для питания столь лакомый субъект, они подходят к ароматному страдальцу и предлагают разовую помощь в мгновенном погашении страдальческих причин. Получая, чаще всего, согласие, расширяют ноздри, затыкают уши, задерживают дыхание. Часто моргают, ни в коем случае не раскрывая рта и находясь от точки возмущенья, принесшей путаные мысли, на расстоянии ладони. Когда начинается «сбор», напичканное прошлым тело леденеет… Сей нутряной метаморфоз прозвали хлёстким «некроманты».-Поглотитель не касается костей. Но твой не удержался, тронув мочку. Сердечный дурачок. Она всегда будет пылать в присутствии другого… некротипа. Первым отдавая.-Тот первый и избавил Хиллу с негатива и вывел из прострации по сыну, погибшему в борьбе за чью-то власть. Постоянное бесконтрольное переедание дурманящих эмоций приводит эту молодёжь к мучительной кончине. Её предвидеть можно, но сложно оттянуть, поэтому и выползают на свет, годами дальний, одни лишь единицы. Приспособившиеся к потаённым возможностям перспективного организма. Переваривающие излишние грязевые отложения в натуральные побочные объекты. Собачьи радужки наливаются гневом, перекрашиваясь в ярко-жёлтые пламенные пятна. Шерсть вздыбилась. И дёсны заалели.-Она не справится, предстатель, она уже вам лжёт.-Они встретились как-будто бы случайно, в злачном заведении полночном, потерявший тягу к пеклу Хилла-человек и вынюхивающий новое опорное плечо среди отборных вёртких бестий человеко-самородок; Шишкой не являлся местный выпивоха, как и Стефан Эдэлай на тот безлунный час магнатом не был.-Пусть лжёт, я лгать не запрещаю. Так легче выжечь правду. Лечь! Здесь крысы не живут. Там, где любая жизнь дороже всякой смерти.-Капелька пота скатилась за ворот рубашки, Хилла незримо вздохнул. Феникс лёг в траву, скрестивши лапы, снова посеревший пёсьими глазами, внимательный к хозяину и бдящий за прислугой. Стефан же поигрывал жужелицей в пальцах, сновавшей меж фаланг, приятно тонких. Стремительный в развитии «тотального открытия», спалившего его. Сроднившего с Пытателями Мёртвых. А всё из-за чего? Извечное влеченье — слепить «надёжный мир» из своего. Пёс вскакивает. Мчится. На льющийся с крылечка Серебряного Дома знакомый голосок. Мадонна Амели.-Стефан, вы трапезничать желаете как раньше?-Худощавая шестидесятилетняя и всё ещё красотка, тёмные волосы прилизаны в пучок, бледная на вид, осанка горделива, чёрное платье до пят, чётки в руках серебрятся — дуэнья дней его Весны. Что траур не снимает. Взбежавший по мраморным ступеням Феникс так и ластится к ней. Даже на хребтину повалился, язык болтается, слюнявый и довольный.-Нет-нет, белок, без нежностей пока. Тут грозные мужчины.-Переведя взор на более статного из них, хранительница частного уюта рутинно уточняет.-Мне стол готовить на двоих?-Магнат, присевши, выпускает насекомое на землю, легонечко толкая на побег, далее выпрямляется и голову совсем чуть-чуть склоняет. Заострённый подбородок женского лица дерзает вверх. Они друг друга сносят, это точно.-Вы видите вторую, Nanny? Которая лишь первая всегда.-Амели позволила себе маленькую вольность, процедив ему сквозь зубы «нет».-Не спрашивайте больше, коль видеть не хотите. Вторую, и мужскую, из персон. Стандартом сервируйте. Как обычно.-Собака, было, дёрнулась за ней, но, не пройдя и половины краткого пути, обратно повернула, по окончании лестницы упавши в белый бок, на отдых, лень, зевать на скромненькие тучки. И Хилла прозевал словесную нескромность из уст вернувшегося править, мадонной опьянённый, влюблённый непреклонный холостяк. Даривший ей несрезанные розы с собственноручно вылепленной клумбы.-Женись на Амели.-Наёмник также дозволяет себе роскошь, улыбаясь. Но Стефану, однако, не смешно. Владетель завёл руки за спину, заводится и сам.-Мне очень не нравится, что на поток поставлен хроник, что быть никак не должен, а я узнал о нём, как простофиля, лишь пару дней назад. Почему? Оттого что тебе доверяю. Кто он? Лишняя вещь в моём хозяйстве. Почему? Потому что их не вычищают до конца. Для чего?-Чтобы это сделали другие?-Чёткая прямая линия утончённых губ магната преломляется в зловещую улыбку, сигнализирующую о закипающем внутри него щемящем негодовании, он коему даст выход, если помощник не изловчится помочь себе хоть как-нибудь. Хилла снимает потяжелевшие очки и протирает запотевшие стекляшки. Надев их, вздрагивает, уткнувшись оком в красновато-коричневого хвостоносца, крупного парусника, сидящего на широком плече рассерженного в чувствах некроманта; подрагивающего крылышками и жутко контрастирующего с белой тканью идеально шёлковой сорочки. Из-под яркой и крепкой материи вылезает вторая поганая бабочка, занимая второе крутое плечо. Постепенно Стефан покрывается ими весь, своими натуральными побочными спасителями, благодаря которым маэстро жив и по сей день, приноровившийся к смертельным недостаткам специфической природы некровида, синтезируя из клеток, отрицательно и пагубно заряженных потребой, положительно живучие моменты, исторгая в атмосферу насекомых через кожу на груди. Реже, и аппетитнее, посредством рта. Однажды Хилла, будто бы заворожённый, стоял пред ним и зрелищу дивился! Однажды, в ту ночь кошмарного знакомства. Сейчас, как и тогда, от господина отделилась тварь и забралась в покровы Шишки, передвигаясь бугорком под слоем дермы, рассасываясь кровью, что таблетка, но гадко от неё. А тварей — вереницы! Кружимые гулянием ручьи. Он весь в крови своих же кавалеров… Ещё один крылатый паразит вонзается во внутренности павшего в колени, так преданного сиру мотылька. И вытерпеть их зуд ему придётся.-Чтобы выследить других.-Ржавая прожорливая туча вытесненных сгустков патогена мановением всем правящей руки застилает Хиллу с головой, опрокинув наземь. Выронила чётки Амели в страхе над вопящим.-О, Либерти! Накликает тебя безумием скорбящий!

* продолжение истории «Щенок*»