Жестокосердие*

Мне тридцать лет и именно столько я наблюдаю то, как люди не замечают ничего вокруг, а я становлюсь свидетелем всего.

Я раб своих привычек. Галочка над очередным привычным действием меня привела в любимое кафе, которое располагается на улице Разумовской. Не сказать, что я был во многих, просто взял тут как-то кофе и пончик с черникой, мне понравилось и я не стал искать что-либо еще.

Меня зовут Артур и с детства мне была интересна не причина цвета травы или неба, мне было интересно — почему отец, разочарованный своей жизнью, вымещает подзатыльником эту эмоцию в мою детскую голову. Почему бессознательностью опосредуется жестокость?

Ко мне не подходят уже несколько минут, но это вовсе не злит: официантка Варвара носится по залу и ее спешку легко объяснить надписью “стажер” в верхней строчке бейджика, а значит, у меня еще много времени для того, чтобы осмотреть сюжеты и декорации улицы за окном.

За стеклом октябрь, и у детей созревает новый вопрос ко взрослым:” А желтые-то листочки почему?”. Холодные ветра гонят к горячительным напиткам, пустые стаканчики (из-под кофе), хранят запах рабочей спешки. Темнеет уже рано, окно справа демонстрирует проспект, красные фары машин замерли в своей торопливости, а желтые “созвездия фар” создают фигурку ругани, гудков и нервных срывов на руль.

Перед кафе мальчик лужу подошвой измерил — можно подумать, что он изучает мир, но мать определяет его поступок как неуважительное отношение к ее деньгам и вещам, которые она ему покупает. Его слезы и крик на всю улицу призывают людей повернуть голову и обратить на несправедливость внимание, и теперь лицо матери заливает краска стыда. В доме за ними старый больной мужчина, оставшись один, понимает, что его жизнь закончится не сегодня — так завтра, целится в пса Арчи из пистолета, что достался ему от деда после войны. За псом никто не присмотрит, да и старый уже хвостатый, тяжело ему смерть хозяина перенести будет. Дед Ваня принимает решение закончить жизнь пса раньше, чем его след поймает старуха с косой. Да и кормить Арчи уже нечем, его спальное место кажется уютнее места хозяина. Пес лижет руку, которая целится ему в бочину до тех пор, пока смелость деда Вани не берет вверх над жалостью… звук схож с фейерверком, но будто бы небо скрыло яркие огоньки. Сделал он это во благо, но соседи с утра примут такой жест за совершенно другие мотивы, его никто не поймет, но деду достаточно того маленького факта, что в мушке он краем глаза заметил понимание пса.

За соседним столом молодой парень, лет 25-ти, демонстрирует свой страх перед еще не сказанной фразой, переминанием с пятки на носок и замком сковывая воздух в ладонях. Девушка напротив него использует прищур с опаской выдумать себе то, чего не произошло, но настороженно прислоняется к спинке стула. Взгляд парня остановился на салфетках.

-”Маш, я изменил, не знаю, что произошло, но это сделано, знаю, что ты меня не простишь, но признаваясь сейчас, я понимаю, что так будет легче всем”, — этой фразой он поднимает свою трусливую задницу со стула и уходит, не посмотрев ей в глаза.

Маша же, в свою очередь, сидит неподвижно, смотря в уходящий призрак своего бывшего молодого человека. Закрытие двери открывает ей протоки слезных желез. С одной стороны, он был с ней честен, но с другой стороны, не всю честность мы хотим услышать, теперь только Маше остается выбирать, с каким чувством запомнить его отодвигающийся стул. Салфетки оставляют на себе след фразы, а после и ее последствия, впитывая слезы, которые очень старались не показываться на глаза.

Официантка не подходит уже минут двадцать, администратор, который сам относил ее иноименный бейджик, ускоряет девушку фразой “Варь, ты б*ять где ходишь, тебя клиент ждет уже час за столиком, еще раз так будет и ты вылетишь отсюда быстрее, чем получишь зарплату!”. Варвара забирает воздух резко своими ноздрями и стремительно идет ко мне. (Он вроде бы хочет ее научить работать, но тот ли метод он выбрал?)

-”Извините, что так долго, что желаете?”, — сквозь ровные и белые зубы, она сдерживает грубые эмоции и бегает глазами по открытому блокноту заказов, в который еще ничего не написала.

-”Варь, я никуда не тороплюсь, не стоит извиняться, мне один кофе и пончик с черникой”, — я ей по-доброму улыбаюсь, это вообще довольно несложное действие, когда ты делаешь им проще нынешнее состояние кого-то.

-”Ага, понятно”, (сухо и со вселенской обидой, официантка закрывает свой блокнот и демонстративно уходит, вымещая обиду на администратора в мой адрес, хотя я не причем). К чему это, ведь я с ней был добр? Ведь я — не тень администратора Виктора, и да, он действительно выглядит как Виктор, мне кажется, что и в школе, его никто не смел назвать “Витя, Витек, дружок”. Выходит, что грубый и короткий жест администратора перевесил мое доброе отношение к незнакомому человеку. Жестокость администратора сделала жестокой официантку, что попыталась разозлить меня, но я все равно не злюсь, я научился на это все реагировать сдержанно и спокойно.

Толстый мужчина сидит в центре зала, столик предназначен для четверых, но он занял его один. Его важность еле сдерживает пуговица на выпирающем пузе. Он потеет, тяжело дышит, очки (как бы он не стремился их поправлять своим жирным пальцем в горчичном соусе) все равно оставляют красный след на носу, это — своего рода мозоль, которая всегда ему напоминает о том, кто он. Раздается звонок (рингтон какой-то песни из 90-ых является гимном его эпохи становления собой).

-Да, я слушаю (говоря это хриплым голосом, он вытирает остатки пищи с губ и бросает скомканную салфетку мимо подноса — ты меня, видимо, не так понял, я тебе все сказал и твои жизненные обстоятельства не должны меня волновать, и точка! Я все сказал!

Он сбрасывает звонок, и кладет телефон в предназначенный чехол, висящий на крупном ремне.

-”Так, девка, неси-ка мне счет!” — его толстый кошелек открывается с замшевым скрежетом нежелания расставаться с содержимым.

Вместе с его счетом, Варвара несет мне мой заказ, молча кладет его на стол и удаляется злиться дальше.

Слаб ли я? Добр ли я? Глуп ли я? Почему я так легко вижу жестокость других, хотя на их жестокости и настроении, причин-то нет особых. У меня нет пса, подчиненных, да и ребенок в доме отсутствует. Сколькими испачканными джинсами “измерилась” бы моя доброта к нему, в каком пятне от лужи, я разглядел свою жестокость? От кого мне молча уходить в кафе, оставляя молчание за закрытой дверью, если мою дверь никто не открывает. В какого пса стрелять перед смертью, если псы убегают, когда я кусок колбасы им на люк кидаю, выходя из магазина. Сколько чаевых нужно оставить, чтобы купить добро, а потом кинуть 50 копеек в нее, чтобы вернуть былую жестокость.

Добро формируется тогда, когда скопилось, а тратить некуда. Когда жестокость превратилась в представление несмыслящих и глупых персонажей. Добро проснется в матери тогда, когда ей сын купит квартиру, пока она будет на пенсии, когда поворот ключей повернет ее память назад во времени и пятно на джинсах сформируется в улыбку и сожаление за высказанную злость. Когда Дед Иван сегодня умирать начнет перед сном и в каждой слезинке вспомнит Арчи, как он его подобрал у метро, а завтра проснется здоровым и повернет пистолет уже в свой адрес. Когда жизненные обстоятельства богатого толстяка заставят набрать номер кого-то с мольбой о прощении, надеясь не услышать “точку” в ответ. Когда у официантки бейджик поменяет оформление на администратора. Она увидит, как стажер потерялся в суматохе час пика, и сразу вспомнит о том, что нужно сказать, а не крикнуть. Когда молодой человек от очередной “маши” услышит про измену и призраком бывшей ощутит себя, прижавшись задницей к стулу. А пока что… а пока что, пусть играют, живут и творят ошибки. Пусть жестокосердие оправдывают благостным действием. Пусть “жестокость” заменяют фразами “это ради тебя”, ”ты бы не пережил мою смерть, Арчи, за тобой бы никто не смотрел бы потом”, “Ну ушел и ушел, зато я был с ней честен, со мной бы ей жилось хуже”, “Да он так всю жизнь будет неаккуратным, он не научится ценить мою заботу и чужой труд, на эти джинсы нужно еще заработать”, “С этими официантами иначе нельзя — не понимают они добрых слов, вот заорешь один раз, так сразу бегать начнут. А как еще дисциплине учить?!”, и подытожить все это главное “сильной” фразой — “Ты мне еще спасибо за это скажешь”.