Потенциальное Откровение, Отдающее Медовым Перегаром

Сегодняшняя история будет о том, как спонтанное решение влить в себя шесть шотов переросло в целую историю о бабочках в животе, неловком, но приятном поцелуе с незнакомцем в баре, разбитой душе, одиночестве и стокгольмском синдроме.

В тот день я приняла решение снять с себя ответственность за свою жизнь. А воздух пах приторным медовым перегаром, шотландскими сигаретами с субатомной пошлостью, которая была настолько хрупкой и сатиричной, что если бы не призма розовых очков, то ее легко бы приняли за иронию.

Я прошлась розовыми тенями по глазами, стряхнула с себя розовую пыль, осевшую на мою розовую кофту, и, стоя напротив зеркала, разрешила себе попасть в беду сегодня. И будь, что будет.

Ди, Го, Ина и я. Это была моя, наверное, третья тусовка в жизни, когда я влила в свой голодный желудок что-то крепче, чем забродившее кобылье молоко и убила свой метаболизм, а вместе с ним и пару тысяч нервных клеток.

''Выбери кого-то, я подкачу, и мы потанцуем,'' невнятно бросила я Ди, чувствуя, как, наконец, душа обретает свободу, и я больше не чувствую себя закованной в серую коробку, пунктирные линии которой ограничивали каждое мое желание быть собой. ''Они,'' указала я на двух парней, стоявших чуть поодаль бара, со стойки которой мы уничтожили восемь шотов на два желудка.

Мне было не страшно даже умереть в тот день. Меня не съедало чувство вины за свои действия, я не думала о том, что будет утром или через час. Я была не против рискнуть и поставить ва-банк самое ценное, что есть у всех, но что абсолютно не являлось таковым в моих совсем уже заплывших бельмом одиночества глаз — мою тонкую, полу-прозрачную, еле дышащую и погибающую жизнь. В тот день ничего особо не имело значения. Имело значение только Я и мое убийственно самоуверенное альтер-эго, выросшее на почве сарказма и жгучей, едко-пряной самоиронии.

Когда мне было восемнадцать лет, я впервые в жизни позволила кому-то посеять коконы бабочек у себя в поджелудочной железе. Правда, потом я их успешно сама сожгла, кремировала и развеяла прах над океаном под названием ''Обманутые Мечты и Несбывшиеся Желания'', но это не столь важно сейчас. Я впервые впустила человека в свою жизнь и выделила ему его собственную комнату в том огромном и запутанном, возможно частично заброшенном особняке, что составлял мой разум, мою душу и мое вроде бы еще живое, но вроде бы и нет сердце. Однако, я обманула сама себя. Бабочки в моей поджелудочной железе моей были ни чем иным, как плодом моего альтер-эго, а когда я это поняла, то пришлось ударить ножом в сердце человека еще два раза. Я не хотела, правда. Но мне и не было жаль. Я ничего не почувствовала, когда кремировала часть сердца кого-то еще, потому что возненавидела идею врываться в комнаты моего заброшенного разума-особняка помимо моей воли. И это напугало меня больше всего. Меня напугали моя хладнокровность и жуткое спокойствие, когда я убивала чье-то сердце. Я приняла для себя решение скомкать это воспоминание, словно ненужный черновик, и забыть где-то в метре от ямы небытия моего сознания.

А сейчас мне уже почти двадцать два, и я чувствую себя ничуть не лучше.

''Можно тебя поцеловать?'' сказал он мне на ухо.

Я уже не различала крик разума. Я слышала только приятный и убаюкивающий шепот своих эмоций и чувств. Пленительный, манящий, они говорили мне — вперед, ты уже умеешь справляться с ножом. Подумаешь, одно человеческое сердце или два? И подумаешь, если одно из них — твое собственное.

''Да.''

И поцелуй. Мокро. Сладко. Кисло. Терпко. Словно хороший выдержанный виски разведенный талой горной водой — в самый раз. Это был наркотик, от зависимости к которому я так страстно пыталась избавиться последние пару лет, но безуспешно. Я не предала свою тягу только к дорогому сорту метамфетамина. К чему тратить деньги на дешевый синтетический ЛСД? Если умирать, то дорого и со вкусом. Если разбивать самой себе сердце в десятитысячный раз, то только гарантируя мазохистское наслаждение граничившее с садистскими пытками — идеальное закуска для собственного реквиема, написанного слезами, которые никто не видел, но которые слышал сосед за гипсокартонной стеной.

''Ты классно целуешься,'' прокричала я ему на ухо, проведя ладонью по его груди.

Кофта на нем была белая и очень приятная на ощупь. И, как мне показалось, я испачкала ее своим лицом, разукрашенным всем розовым, чем только можно. Я была похожа на отчаявшуюся клоунессу, которой так необходимо было внимание, пусть и как результат собственной комичности. Жалкое зрелище.

''У него кофта, знаете, из материала такого… дорогой, дорогой наркотик'' сказала я в тот вечер девочкам в такси, когда мы ехали обратно, ''надо было ехать с ними.''

Я чувствовала, как я достигаю пика своей свободы, но в то же время с этим чувством росло и ощущение жуткой наигранности и самообмана. ''Это алкоголь'' говорил мне мой мозг, ''ты не такая свободная. ты — результат собственных пунктирных ограничений и место тебе в твоей серой коробке'', а вслед за этими мыслями в ход шли шоты один за другим. Я хотела избавиться от них, сойти с ума, умереть от передоза, слившись с красивым парнем в белой кофте, приятной на ощупь, в терпком кислом поцелуе, а потом проснуться утром в облаке медового перегара, но никак не одной, в своей захламленной квартире, с жаждой, скребущей слизистую моей трахеи.

''А ты, видимо, не часто?''

Я помахала головой.

''Мы можем это повторить еще раз, тогда,'' сказал он мне в ответ.

И мы повторили. И я снова металась где-то на грани между абсолютным иллюзорным альтер-счастьем и абсолютным самобичеванием, в попытках забыть себя, свою жизнь, свои мысли, свою личность. И эти поцелуи смогли дать мне эту пусть и пунктирную, пусть альтер-эгоистичную, пусть искусственную, пусть временную, но свободу.

''Давай поцелуемся в последний раз, и я пойду к своим подругам,'' сказала я, касаясь его аккуратных, слегка мокрых от пота, но приятно пахнущих волос, небрежно уложенных где-то за пару часов до нашей случайно казалось бы встречи. В тот момент, в моем отравленном от интоксикации крепким градусным напитком мозге малейшее слово, малейшее действие и малейшее желание, тут же приходившее в жизнь без малейшего промедления, казались творением рук Микеладжело, прикоснувшегося впервые к мрамору, из которого суждено было родиться Давиду. А на деле, спустя часы страданий на пути к принятию своего собственного сознания, избитого атомами спирта, оказались лишь жалким рисунком пятилетнего ребенка не на мраморе, а на простой газетной бумаге, где параллельно рекламировалась мазь, спасающая от венца безбрачия.

И я ушла. Я хотела раствориться в толпе, превратиться в ее пульс. Я хотела подвергнуть свою жизнь риску и чтобы обо мне написали во всех новостных порталах на следующее, мать его, утро. Но все-таки я не была готова умирать. Когда, после очередных в одиночку потраченных тысячи пятисот тенге, шота терпкой, неприятной, и просто отвратительно горькой, как мой реквием, текилы, я поняла, что вот-вот и действительно попаду в ситуацию, после которой точно пересеку предел, откуда уже не возвращаются. Я уже не различала лица людей, маячивших вокруг. Все, что я могла — это протянуть руки к знакомой белой кофте, почему-то зацепившей меня в тот вечер своим бинго-поцелуем.

''А ты чего один, потуси со мной.''

''Кажется, тебе хватит на сегодня.''

''Да все нормально! Где твой друг?''

''Там, где-то,'' он пожал плечами, ''Давай найдем твоих подруг. Ты их видишь?''

Я уставилась на девушку напротив нас и замерла, пытаясь отчаянно отсрочить момент, когда мне придется вернуть в свою серую реальность с серой коробкой и невидимыми пунктирными линиями, которые я сама себе нарисовала.

''Ой, зарядка села.''

''Опасно без телефона. Может тебе заказать такси?''

''Нет, все в порядке. Я с подругами.''

''Где они? Давай их найдем, А? Куда ты смотришь?'' спросил он, наклоняясь ко мне, ''ты их видишь?''

''Нет,'' соврала я, хотя я смотрела прямо на нее, на Го, ''все нормально, правда.''

''Ладно, тогда… пока?''

И он ушел, оставив меня там на съедение шакалам собственных мыслей.

Вы когда-нибудь видели как люди совершают суицид? Они убивают себя вначале мыслями за долго до того, как умрет их тело, потому что они остались наедине с тем, с чем справиться не в силах. И я была не в силах. Я просто встала и пошла к Го. Я села рядом, пока она мило щебетала на языке вроде бы легкого коктейльного и непринужденного флирта с каким-то милым парнем, чье лицо в моей памяти осталось как расплывчатая бежевая клякса, и думала. Дело было вовсе не в парне в белой кофте. Дело было во мне. Я чувствовала себя жалкой во всей этой истории, неспособной справиться с собственными мыслями, ищущей убежища у результатов плотских утех, искусно отточенных слабой частью человечества многими тысячелетиями до сегодняшнего дня, так что мои проблемы были далеко не новым сортом острого перца.

Я скучала по поцелую, ибо это был наркотик, который мне дали снова попробовать спустя два года, и теперь так же обрывисто забрали, дразня и издеваясь им прям у меня под носом. Я чувствовала острую несправедливость, жажду крика и просто огромный пузырь смешанных эмоций и мыслей, который вот-вот был готов взорваться и убить меня на месте, а я осталась с ним одна, не в силах заштопать дырки, количество которых росло в крайне дикой альтер-геометрической прогрессии.

И я впервые почувствовала себя красивой в тот вечер за очень долгое время. И я не знаю, когда смогу снова почувствовать себя так же. Мне дали сделать затяжку, а потом посадили на электрический стул. Дали почувствовать себя свободной, а потом бросили за решетку пунктирных линий моих собственных мыслей.

Да, может быть я придаю слишком много значения этим барным откровениям, но, я должна сказать, что мне было весело и мне все понравилось.

И я бы повторила этот поцелуй в четвертый раз.

И пусть мое альтер-счастье напрочь убьет мою душу, тело какое-то время продержится. Этого будет достаточно.