Седьмой лес.

Седьмой лес.

Не видались два друга детства более четверти века, да вот встретились. Один приехал бабку Веру похоронить, прожившую девяносто пять лет. Другой же по совету матери решил к деревенской женщине присмотреться, ведь все порядочные городские вышли. «Сынок, – писала ему ещё в прошлогоднем письме мать, – Зинка баба хорошая. Не то, что твои бывшие. Дома у неё чисто. Хозяйство большое. Да и собой не дурна. Как не пройдёт по улице, так мужики от неё взгляда отвести не могут. Приезжай, сынок, пока не увели девку. Приезжай скорее».
Вот он и приехал. Ранней осенью. Поездом. А друг его, тихоня, тем же вагоном ехал. Только не видались они в дороге. Один, вопреки взрывному характеру, ни с кем не поругался. Другой у проводницы даже чаю не попросил. Лежали оба на полках и молчали. За книгами не говорят. За книгами слушают.
– Шёл бы ты, мужик, побыстрее к выходу, – говорил высокий мужчина в кожаной кепке, подгоняя впереди идущего по проходу пассажира. – Тебя одного машинист ждать не станет. Даст гудок и айда к другой станции. А мне что же из-за тебя до Матвеевки катить. Я здесь сойти должен. Меня невеста ждёт. Да поторопись же ты!
– А мне, знаете ли, доктор не позволяет в моём возрасте по вагонам бегать, – отвечал невысокий плюгавенький мужичок в седой бородке. – Да и на стоянку по расписанию положено не менее пяти минут.
– Положено ему. Да кто их считать будет, минуты эти. Глянет машинист в зеркало, не выходят пассажиры. Подумает: вышли все. Даст гудок.
– И айда к другой станции, – продолжил мужичок, усмехнувшись.
– Шутник, значит, – сказал мужчина в кожаной кепке. – Знаешь, как у нас в деревне таких, как ты, шутников называют?
– Неужто хохмогонами.
– Но откуда, – проговорил мужчина, с удивлением заглядывая в лицо плюгавому.
– Так я же родился здесь и вырос, – ответил он, обернувшись.
– Васька! – воскликнул мужчина, сняв с головы кепку. – Ты, что ли!
– Генка! – воскликнул плюгавый.
– Васька!
– Генка!
– Не узнал бы, – сказал Генка. – Если в городе встретил. Ей Богу, не узнал бы.
– А вот ты не изменился. Всё такой же, как и был. Деревенский остяк и балагур. Только полысел малость.
– Что делать, – проговорил Генка, надевая кепку. – Что делать. С годами всё больше волос хотят покинуть мою голову. Сколько же мы не виделись с тобой?
– Лет пятнадцать.
– Да нет. Что ты. Больше. Ты Нинку мою помнишь?
– Это ту, с большими глазами.
– С большими.
– Чёрненькую.
– Нет. Беленькую.
– Тогда не помню.
– То-то, – проговорил Генка. – А мы с Нинкой уж лет как двадцать пять назад разошлись. Потом у меня вторая жена была, рыженькая Ленка. Редкостная фурия. Всю душу мне вытрепала. Три года назад, к счастью, развёлся с ней. Но помыкался я, брат, без женщины в доме. Походил из угла в угол, да и решил опять жениться. Только теперь уж на деревенской. Хватит с меня городских. Намучился. А ты как. Женат? Может, и дети есть?
– Нет у меня ни жены, ни детей, – сказал Васька обречённо. – Всё некогда было. Сначала старался побольше денег заработать. Потом карьеру построить. А теперь уже и вовсе поздно.
– А у меня двое, – сказал Генка, похлопав друга по плечу. – Сын и дочь. Ну, ничего. Это старику дряхлому поздно. А ты ещё вон какой. Ух!
Послышался продолжительный гудок. Вагон качнулся. Поезд тронулся.
– Давай за мной, Васька! – воскликнул Генка, побежав в тамбур, и открыв, вопреки препятствующей проводницы дверь, прибавил: Прыгай!
– Так я же.
– Прыгай, кому говорю.
Васька спрыгнул. Следом спрыгнул и Генка. Поезд, набрав скорость, скрылся за лесополосой.
От обветшалой, но ещё годной к использованию железнодорожной платформы друзья по старой памяти пошли обочиной заасфальтированной дороги к тропинке, которой местные жители уже давно не ходили из-за сгнившего на топи деревянного мостка.
– Дочка в детстве болела часто, – продолжал рассказывать Генка, ударив носком ботинка камешек покатившейся под откос. – Мы с женой что только не делали. К каким врачам только не обращались. Но она как болела неделю через две, так и болеть продолжала. Потом прошло это у неё. Знаешь, прошло само собой, когда исполнилось десять лет. Мы даже высыпаться по ночам начали. Я будто бы ожил. Подумывал лодку купить. Но вышло всё по-иному. Сын, паразит, учиться перестал. Хотели исключить из школы. Пришлось подработки брать, чтобы репетиторов ему оплачивать.
– А я, представляешь, все накопленные за годы деньги в одночасье потерял, вложив их в, казалось бы, успешное предприятие друга.
По обеим сторонам лощины, вдоль которой продолжили путь друзья, к горизонту тянулись убранные пшеничные поля. Над скошенными стеблями, торчащими из земли прогуливался лёгкий ветерок. А в воздухе пахло свободой, навевающей воспоминания.
– А ведь не было здесь раньше этой, этой и вон той берёзок, – сказал Генка, перебив друга.
– Точно. Не было.
– А теперь стоят.
– Стоят.
Чем ближе друзья приближались к густому лесу, тем оживлённее становилась их беседа. Васька так и вовсе распрямился, стал чаще улыбаться. А Генка даже прослезился, вспомнив рыбалку, к которой они с Васькой целую неделю готовились, но так и не смогли поехать из-за начавшегося в ту пору затяжного дождя.
– Генка, а ты не забыл, как мы с тобой в детстве на перегонки от начала леса до дома лесника бегали? – спросил Васька, посмотрев на друга заблестевшими от слёз глазами.
– Разве такое забудешь! – рассмеявшись, воскликнул Генка. – Ты так сильно хотел обогнать меня, что даже не заметил, как сандалии потерял.
– Но обогнал ведь.
– Обогнал. Обогнал. Да вот только когда тебя в наказание за потерянную обувь из дома целую неделю не выпускали, мне одному пришлось щенков наших подкармливать.
– Хорошенькие они были, – с сожалением проговорил Васька. – Помнится, я долго потом переживал, когда щенки подросли и разбежались кто куда.
– Так и дети разбегаются. Вон дочь моя, о которой я заботился, которую лечил, кормил, взяла да и укатила к мужу на север. Теперь только на большие праздники и приезжают. Да и то не на каждые.
Оба друга, вновь погрузившись в какие-то свои думы, молча вошли в лес. Генка шёл первым. Ему, будучи высоким, приходилось расталкивать руками нависшие над заросшей тропинкой ветки. Васька же, следуя за другом, с щемящей сердце тоской цеплялся глазами за всякое дерево и куст, кажущиеся ему знакомыми.
– Через этот лес дороги нет, – раздался мужской голос, заставивший друзей вздрогнуть и осмотреться. – Вам лучше повернуть обратно.
– Ты слышал? – спросил Васька, пригнувшись.
– Слышал.
– Может, шутит кто?
– Может.
Друзья, насторожив и зрение, и слух, продолжили идти по тропинке дальше.
– Я же сказал вам, что через лес дороги нет, – повторил сердитым голосом спрятавшийся за стволами деревьев человек.
– Если ты шутить над нами вздумал, – угрожающе произнёс Генка, – то оставь эту затею. Не смешно.
– Я не шучу, – проговорил незнакомец. – Я вам совет даю: дальше не заходить в лес.
– Ах, ты советуешь! Кто же ты такой, чтобы нам советовать?
– Ангел хранитель, – ответил незнакомец.
– Вась, да он никак издевается над нами, – сказал Генка, посмотрев на друга. – Пусть только попадётся мне этот шутник, я ему быстро мозги на место вправлю.
Проигнорировав предостережение невидимого незнакомца, друзья продолжили свой путь. И, не успев пройти и ста метров, были окружены вооружёнными автоматами людьми в военной форме.
– Вам же сказали, что здесь дороги нет, – вполголоса произнёс морщинистый лейтенант, ударяя пальцами руки по прикладу.
– Зачем же продолжаете идти. А! – подхватил светловолосый юноша, сержант, чьё худое лицо было перемазано болотной грязью.
– Мы, товарищ лейтенант, идём в свою деревню, – сказал Генка, умевший по опыту службы в армии разбираться в званиях и петлицах. (На петлицах лейтенанта было изображение перекрещённых зенитной пушки и трёх стрел). – Через лес короче.
– Здесь не пройдёте. Дальше топь.
– На топи мосток был.
– То он раньше был, – в разговор вмешался какой-то старик, державшийся от остальных особняком. – Теперь уж, поди, за семь то лет как упал, и вовсе в болоте сгинул.
– Да кто вы такие, чтобы мы вам поверили? – спросил Васька, заступив за широкую спину друга.
– Мы духи лесные, – раздался за спиной Васьки всё тот же голос невидимого человека.
Люди в военной форме все как один рассмеялись, а вместе с ними улыбнулся и Генка. Васька не служил в армии и потому не понял, чему улыбается его друг.
– Впрочем, не все из нас духи, – проговорил лейтенант, оглядев подчинённых суровым взором. – Ну ладно. Хватит! Некогда нам с вами лясы точить. Служба. – затем он, развернувшись на месте, добавил: проводите их.
– Мы сами, – отрезал Генка, увидев, что четверо из военных были намерены взять их с Васькой под руки и вывести из лесу.
– Ген, почему мы вообще должны их слушать! Кто они такие! – стал возмущаться Васька.
– Молчи, – сквозь зубы проговорил Генка. – Я тебе потом скажу, кто они такие. Пошли уже.
В лесу в эту пору темнело быстро. Ведь короток световой день осенью. Так же короток и период, когда человечество в мире живёт. Когда у сотен тысяч таких как Васька и Генка, было безоблачное детство. Короток световой день осенью. И длинна декабрьская ночь. Как и глубоки раны, оставленные на сердце человека дрязгами и ссорами. Как широка пропасть, растянувшаяся между прошлым и настоящим. Длинна декабрьская ночь. Но всё же конечна. Взойдёт весеннее солнце на высоком небосводе. Проснётся душа состарившегося человека и попросится в те места, где она взрослела. И вновь полюбит душа эти места и расцветёт.
– Кто дал им право прогонять нас! – выкрикивал, размахивая руками, Васька, обернувшись на оставшийся позади почерневший лес.
– Не кричи.
– Да кто они такие, чтобы указывать нам! Это наш лес! Наш!
– Эх, Васька, забыли мы с тобой и лес наш, и деревню нашу. А они, зенитчики, защищать её пришли. Вместо нас, – проговорил Генка со стыдом. – Да что там деревня. Я и на письма матери-то, которая, как и прежде, каждый месяц продолжает мне писать, с неохотой отвечаю. Даже на неё времени нет.
– Я тоже, признаться, – проговорил Васька, опустив к земле голову. – Всё собирался, собирался приехать раньше, да вот только на похороны и сумел выбраться.
– Забыли мы с тобой, Васька, кем в детстве быть мечтали. Забыли.
Оба замолчали. Посмотрели ещё раз на оставшийся позади лес, повернули к лощине и, перемахнув её, пошли к деревне в обход.
– Видел того старика, который про мост говорил? – спросил Генка.
– Ну.
– Так это Витька был сын лесника, который нас с тобой еще детьми зимой на санках катал.
– Витька! Не может быть! Да ведь ему теперь должно быть не меньше.
– Да, – перебил Генка. – Не меньше. А он, как и отец его, всю жизнь в лесу прожил.