Осень
ГоМо Возрастные ограничения 18+
Осень поздняя. Небо открытое, леса, несущиеся мимо поезда, сквозят тишиной. Не лучшее время для возвращения, но вполне символичное.
Вокзал стоял неизменный — разве что в депо поуменьшилось количество составов. Никто его не встретил. Он и не желал. Мало что волнующее связывает его с остальными теперь. Адреналиновый передоз что-то сломал в голове. Теперь тишина связана не с ощущением трепетного величия перед окружающим или с банальным спокойствием, а предостерегает.
Мало людей вышло из поезда. Они ни о чём не общались. Их участь — брести к месту, где они смогут спать. Никогда уже не доберутся.
У дерева стоял куривший гражданский. Видимо, кому-то повезло. Тяга к разговору не пропала, и всё-таки желание общения заставило остановиться.
— Тоже с войны?
Ох уж это отвратительное слово «тоже». Мало того что напоминает о массовости этой отвратности, так ещё и невольно причисляет говорившего к выжившим. Отторжение подобного диалога уже пробуждало желание кричать. А после будет ещё хуже. Плевок под ноги, вдох, выдох и восстановление продвижения по намеченному пути спасло ситуацию от незапланированной драки.
Квартира изменилась… Вернее, она осталась настолько неизменной, что мозг этого не понимал и искал малейшие различия, ставил грань с ещё незабытым родным. Принятие схожести дало бы серьёзный удар по психике: столько всего совершено ради отсутствия бытовых изменений.
Город неизменен. Жители неизменны. Жизнь не поменялась. Всё это вызывает ярость, непонимание, желание перемен. Наипростейший способ изменить — разрушить. И вот — вешалка падает. Со стены слетает картина. Тарелка летит в часы.
Это создаёт ужасный шум, но даже сквозь него и собственный раж можно услышать глухие удары в дверь. За дверью — сосед. Его напор сильно спал, когда из-за двери на него уставились разъярённые глаза человека в военной форме. И вот уже грубое требование превратилось в мягкую просьбу прекратить. Но слепец уже не слышал. Бедного человека завели в квартиру и обрушили на него гнев — за неизменность, за вечную глупость, за ту ярость, что он сам же испытывал.
Когда пришло осознание, что уже нет даже хриплого, прерывистого дыхания, он прекратил. Осмотрел себя: разбитое, уже трудно узнаваемое лицо мужчины, собственные руки, что покрылись кровью и лишились кожи. Ярость ушла. Пришло осознание: уже из-за него погиб человек. Ответ найден, пусть и трудно масштабируемый. Он ему не понравился.
Зеркало, что стояло в прихожей, треснуло — осколки упали. Проблема решила себя сама. Государству не придётся ни помогать ветерану, ни платить за лечение гражданина. Государство победило.
Вокзал стоял неизменный — разве что в депо поуменьшилось количество составов. Никто его не встретил. Он и не желал. Мало что волнующее связывает его с остальными теперь. Адреналиновый передоз что-то сломал в голове. Теперь тишина связана не с ощущением трепетного величия перед окружающим или с банальным спокойствием, а предостерегает.
Мало людей вышло из поезда. Они ни о чём не общались. Их участь — брести к месту, где они смогут спать. Никогда уже не доберутся.
У дерева стоял куривший гражданский. Видимо, кому-то повезло. Тяга к разговору не пропала, и всё-таки желание общения заставило остановиться.
— Тоже с войны?
Ох уж это отвратительное слово «тоже». Мало того что напоминает о массовости этой отвратности, так ещё и невольно причисляет говорившего к выжившим. Отторжение подобного диалога уже пробуждало желание кричать. А после будет ещё хуже. Плевок под ноги, вдох, выдох и восстановление продвижения по намеченному пути спасло ситуацию от незапланированной драки.
Квартира изменилась… Вернее, она осталась настолько неизменной, что мозг этого не понимал и искал малейшие различия, ставил грань с ещё незабытым родным. Принятие схожести дало бы серьёзный удар по психике: столько всего совершено ради отсутствия бытовых изменений.
Город неизменен. Жители неизменны. Жизнь не поменялась. Всё это вызывает ярость, непонимание, желание перемен. Наипростейший способ изменить — разрушить. И вот — вешалка падает. Со стены слетает картина. Тарелка летит в часы.
Это создаёт ужасный шум, но даже сквозь него и собственный раж можно услышать глухие удары в дверь. За дверью — сосед. Его напор сильно спал, когда из-за двери на него уставились разъярённые глаза человека в военной форме. И вот уже грубое требование превратилось в мягкую просьбу прекратить. Но слепец уже не слышал. Бедного человека завели в квартиру и обрушили на него гнев — за неизменность, за вечную глупость, за ту ярость, что он сам же испытывал.
Когда пришло осознание, что уже нет даже хриплого, прерывистого дыхания, он прекратил. Осмотрел себя: разбитое, уже трудно узнаваемое лицо мужчины, собственные руки, что покрылись кровью и лишились кожи. Ярость ушла. Пришло осознание: уже из-за него погиб человек. Ответ найден, пусть и трудно масштабируемый. Он ему не понравился.
Зеркало, что стояло в прихожей, треснуло — осколки упали. Проблема решила себя сама. Государству не придётся ни помогать ветерану, ни платить за лечение гражданина. Государство победило.
Рецензии и комментарии 0