Арзамас

Под круглой бронзовой Луной долго не мог заснуть Авенир Петрович Сошкин. Ещё днём он настрадался от жары и наглых комаров. Теперь жара спала, спали комары, но вместо них в желтоватой полуночи роились назойливые мысли:

— Завтра Арзамас поступает в колледж. Утром. Рано. Как же так? Вот же совсем недавно он гонял по двору кошек и сорок. И в колледж. Вместо утренней пробежки. Учиться. Взамен привычного, как сама жизнь, созерцания прохожих. Немыслимо. Завтра Арзамас выйдет, опрыснутый одеколоном, с новым портфелем, и сядет на автобус. Все коты соберутся провожать его. Конфуз!

Авенир Петрович повернулся на другой бок. Мысли теперь кружились с другой стороны:

— Как он встретит перемены? У него будет стресс. У него обязательно будет стресс. Арзамас не умеет бороться со стрессом. Он умеет его только заедать. Не прошлой неделе он заел стресс мешком картошки. Сырой. В Колледже ужин по графику. Арзамас не найдёт картошки. Он начнёт заедать чем попало. Тогда начнётся несварение.

Сошкин осторожно поднялся и выглянул в коридор.

Арзамас спит. По-спартански: на одно ухо лёг, другим укрылся. Голова на портфеле. Портфель новенький, пахнет кожей. Запах нравится Арзамасу больше, чем портфель. По-хорошему, надо бы портфель аккуратно забрать, иначе разгрызёт. А ведь с этой сумкой Арзамасу завтра идти в колледж.

— Разгрызёт. Обязательно разгрызёт! Не сегодня, так завтра. От стресса. Сожрёт, как лягуху сожрёт. Только замочки и выплюнет невредимыми.

Сошкин закрыл глаза и попытался уснуть. Мохнатая бабочка забилась под потолком в поисках выхода. Авенир Петрович вскочил.

— Он же не справится! Совсем. Ни в какую. Он же балбес! Из тех, что хлебают лаптем не только щи, но даже борщ… Надо всё отменять! А как? Этель Федотовна, женщина грузная и надменная, получила за приём Арзамаса роскошную коробку дефицитного ассорти. Обратно не отдаст. Наоборот, за отчисление потребует новую коробку! А где её взять? Казус!

Этель Федотовна из приёмной комиссии страдала от непроизносимой фамилии. Директор же колледжа испытывал трудности со своим именем. Он представился по телефону как Колли У.И. Что такое У.И., Сошкина не интересовало. Хотя У.И. — это звук серены, с которым участковый Крок выезжал на задание. Оба они — и директор, и Этель Федотовна, говорили свысока и гнусаво, сквозь гланды. А может, у них просто гайморит.

Авенир Петрович снова лёг.

— А если справится? Закончит колледж с отличием? Пойдёт работать! Лизать туристов в аэропорту. Нюхать сумки. Искать запретное и деньги. И найдёт! Арзамас непременно найдёт! И непременно у какого-нибудь депутата! А депутат… Хлопот не оберёшься. Начнут выяснять. А кто взрастил такого молодца? Сошкин привёл этого щенка в колледж! И уже тогда тот был злобным и недалёким! Факт!

Авенир Петрович заворочался. Где-то проухала ночная птица.

— А вдруг он станет знаменитым? И приедет домой в окружении журналистов? Что они будут фотографировать? Унылую конуру во дворе за поленницей! Только с неделю Арзамас живёт в прихожей, не на улице. Только пару дней как стрижен и мыт с шампунем.

— Конуру мы подлатаем — зашептал откуда-то из-за печени внутренний голос, — особняк будет, а не конура! Савельич с крайнего дома по части собачьих будок докой был, пока не тронулся. Его можно попросить. Он, правда, тронулся. В полнолуние к нему лучше не соваться. И когда Юпитер в Козероге. Ну так теперь во всех календарях для дачников эта информация печатается. Вон сосед третий год не может картошку посадить: то у Венеры фаза не та, то Луна Весы заденет. Залатаем!

— Не залатаем! — рявкнул Сошкин, и внутренний голос растворился в недрах селезёнки, — Арзамас заметит подмену и выдаст! Он ведь выдаст. Он честен! Он кристален! Он не потерпит такой лжи.

Сошкин снова лёг. Одеяло было мокро от пота. Колледж… Авениру Петровичу никогда не нравилось это слово. Его хотелось смазать или починить. Это «дж» на конце дребезжало точно также, как стекло входной двери, когда её небрежно толкнёшь. Колледж… Лунный луч прочертил на полу блёклую линию.

— Граница! А что, если Арзамаса пошлют служить на границу? — Сошкин снова вскочил и стал мерить шагами комнату. — Он ведь умахнёт… Сто процентов умахнёт! Там небось, за границей-то, псов кормят — не горюй. Вот увидит Арзамас через проволоку ряху своего иностранного коллеги — и зачешется. А раз зачешется, то больше двух дней ждать не сможет. Он же нетерпеливый жуть. Утекёт прям на ихний КПП, хоть в ошейник плач. Убежища попросит. И привет! А кто виной? Сошкин! Предателя взрастил. Станут соседи нос воротить, а детвора начнёт похабные измышления на заборе малевать. Грусть!

Авенир Петрович нашёл на столе чашку с остывшим чаем — забыл допить на нервной почве. Залпом опрокинув кисловатую жижу, крякнул и снова улёгся на кровать. Сон не шёл. Ороговелый край лунного диска царапал стекло. Сошкин резко поднял голову и ударился затылком о подоконник. Из глаз сыпанули метеоры.

— Ну а вдруг да отправят Арзамаса в космос? Словно Лайку. Вокруг — звёзд на сто тыщ световых лет! Далёкое Солнце, чужой грунт, ковровая дорожка: Добро пожаловать на Амальтею! И тишина вокруг. Космос. Хоть селёдкой вой.

Сошкин успокоился и снова лёг:

— А ведь привезёт он с Амальтеи какую-нибудь гадость! Найдёт и доставит в лучшем виде… Ещё не бывало такого, чтоб Арзамас не притащил какую-нибудь дрянь! И будут её изучать лучшие умы… А потом Нобелевскую дадут за открытие! В живой валюте! Тогда можно будет новый сарай ставить.

Авенир Петрович размяк и поплыл по Млечному Пути. Нобелевка светила где-то за окном, в низких облаках, близко-близко. Ракета рычит, рычит Арзамас. Р-р-рыково! Рыково!

Сошкин приоткрыл один глаз и чуть слышно прошептал в сторону прихожей:

— Помнишь Рыково, подлое существо? А? Рынок тамошний? Две сардельки помнишь? Две сардельки! Две! И двенадцать километров! Двенадцать километров по кривой. Через овраги, буераки и ручьи. Я — за тобой, а за мной — продавщица. На две сардельки ты совесть променял! Стыдоба, а хоть бы раз под землю провалился! Я-то раза три проваливался, пока тебя догонял. Уже рассчитывал, сколько из тебя сарделей получиться может. Гнусь!

Авенир Петрович затих и надвинул одеяло до носа:

— А вот если погибнет геройски пёс? При задержании погибнет, или на орбите. Снова ведь приедут репортажи снимать… А как увидят его родную будку, так тут уж…

— А вот в таком случае конуру-то мы заменим! — проснулся внутренний голос, — Арзамас уже не выдаст.

— Я не соглашаюсь, — не соглашался Сошкин, — будут опрашивать ведь не только меня, поинтересуются мнением соседей. И те всё вспомнят. Что вот делал наш герой раньше, до поступления в колледж? А котов он гонял! А кого задержал может, не зря же дом охранял? Да, задержал. Стыдно сказать — пенсионера, ветерана труда. Общественника. Сан-Саныча Егорьева.

— Так ведь он, наверное, в чужой сад залез?

— Не залез, а зашёл. Общественник заходит, а не залазит. Пусть через забор. Да, он в спортивной форме. Бегает трусцой и зарядку делает. Дождевую воду пьёт. И полез он за бадминтонным воланчиком. Своим, между прочим! Знаете, такой шарик с перьями? На спутник похож. Воланчик, он не разбирается, где чей сад. Досуг! Досуг такого человека неприкосновенен! Стыдно? Стыдно! Достоин ли ты, уважаемый, гордого звания пса? Или ты хухрумеля вислоухая? Что ещё расскажут о тебе репортёрам невольные свидетели твоего отрочества? Да, была ещё схватка со шмелём. Три недели с раздутой щекой. Но нектар спасён. Сыт ли ты с того нектара? Фарс!

Арзамас не отвечал. Он сосредоточенно сопел и пару раз лизнул портфель.

— Да какое там геройски! Он даже обыкновенный поступок совершить не способен. Абсолютно. Это же Тютя. Тютя! Его же мне вернут через 2 недели. Вместе с жёваным портфелем. И справкой о непригодности. Он же робок до оторопи. Он только пенсионеров может брать. Вот когда участковый Крок приходил, то сидел в конуре и поскуливал, как Сцилла в бункере. Потому что у участкового — кобура. Вот откуда Арзамасу известно, для чего нужна кобура? Он ведь никогда её не видал. А как Крока видит — испаряется в момент. Острожен!

Сошкин нахлобучил на голову подушку и подвергся воспоминаниям:

— Участковый Крок, волевой подбородок, был только назначен и ходил по домам знакомиться. К нам он пожаловал 3 раза. Первый раз был дружелюбен, второй — подозрителен, а в третий раз хмуро показал на конуру и спросил:

— Чего это у вас, гражданин Сошкин, пустая будка во дворе? Предлагаю сразу признаться, что вы там прячете.

— Известно что! Два уха, шерсти кило три, и что там ещё у порядочной дворняги имеется.

Тут Крок присел, обнял будку и произнёс:

— Ну-ка, улитка, вылезай из ракушки.

Ну, этот из неё и выполз, моллюск блохастый. А Крок его такой потрепал и говорит весело:

— А знаете, это ведь почти породистый пёс. Отдайте его в колледж для собак.

Так Сошкин и услышал впервые это слово.

— А кличка у него такая, потому что вы его в Арзамасе на помойке подобрали? — брезгливо морщилась Этель Федотовна. За ней, с портфелями в зубах, красовались в золотых рамках породистые выпускники.

— Нет, что вы! Просто он похож на этот город — такой же зелёный, всклокоченный, и ветер в голове.

— С таким характером могут быть сложности при поступлении…

Тут Авенир Петрович понял, что без коробки конфет не обойдётся, и поспешил добавить:

— Но сначала его назвали Тютей! Объяснить, почему?

— Вы вообще хотите, чтоб пса приняли? — Этель Федотовна сверкнула очками. Коробка конфет доросла до ассорти. Наконец питомца приняли, но ассорти разрослись до дефицитных, с розочкой на упаковке.

Сошкин не спит. Сомнения бродят в тумане за окном, воют на луну. Тянут и мнут одеяло. Пятки торчат, мёрзнут и дрожат.

— А как же я без собаки? — Авенир Петрович аж взвился, — это что-ж, теперь всякий пенсионер с ракеткой будет по саду лазить? А конура опустеет — так мигом участковый заявится, протокол составлять. Что-де у вас будка пустует? Не аргон ли какой запрещённый в ней храните?

— Нового пса брать надо, — деловито пробурчал внутренний голос и замолк.

Дорого обошёлся Сошкину трюк с улиткой…

— А вот найти бы теперь Крока, да пусть посмотрит на растрёпанного гражданина Сошкина, да пусть заглянет в его обрамлённые мешками глаза! Надо найти его. Уже с месяц не заглядывал участковый. Возможно, его уже давно повысили и в город перевели. С таким волевым подбородком, он за месяц наверняка до генерала дослужился. Надо в город звонить. А телефон только на станции. А туда вдоль путей надо идти. В прошлом году там вагон с вениками с рельс сошёл. Весь год потом бани дымили без продыху. И теперь тошнит. От бани, от веников, и от станции тоже.

Сошкин охнул и повернулся на другой бок. Заныла койка. Жёстко спать. Раньше Авенир Петрович подкладывал два матраса. Теперь один пришлось вытащить — на нём спит пёс в прихожей. Сквозь слежавшийся поролон прощупываются деревянные рёбра кушетки…

Сошкин вздрогнул. Точно также, под слежавшейся шерстью, проступали рёбра у Арзамаса, когда тот был обнаружен Сошкиным. Это был жаркий день. Сошкин куда-то ехал по делам. Теперь не вспомнишь, куда и зачем. В городе Арзамасе, на окраине, возле двух мусорных баков, лениво шевелился комок шерсти.

Сошкин вскочил. Ударил по выключателю — по коридору расплылось желтоватое пятно света. На дне пятна дремал Арзамас.

— Ну, грызи, — с надеждой прошептал Сошкин. — Жри портфель! Натуральный дерматин!

Без портфеля в колледже просили не появляться. Там такие правила. Воспитание приличного пса начинается с малого. С портфеля.

— Ну, хоть кусочек…

Такая мелочь — пожевать портфель… Жаль, что бумаги не в нём. Сошкин предусмотрительно выложил документы. Дурак. Вот сожрёт Арзамас портфель, так может ему новый выдадут. Или купить заставят… Этель Федотовна глаза закатит, конечно, но что делать. А если он бумаги бы слопал, вот тогда приём беззастенчиво отменяется! Эх…

Вот они, документы. Лежат на пуфике, в корзине для бумаг. Эту корзину Сошкин случайно купил. Думал, силок на ондатру. А чего она по саду ходит? Теперь в корзине лежат ненавистные бумаги. С печатями.

Справка от ветеринара. Сертификат о зачислении. Свидетельство об аннигиляции блох. И ещё с десяток справок от разных инстанций и специалистов.

— Ну грызи же!

Нет. Арзамас спит в мутноватом пятне лампочки.

— Тюфяк! — не сдержался Сошкин. — Хухрумеля! Сарделька поролоновая… Перекормили! А ещё документ о зачислении имеется!

Сошкин с ненавистью посмотрел на корзину с пресловутыми документами и замер в недоумении. Печать на верхней бумаге была неестественно раздута, как Арзамас после встречи со шмелём, и плавилась дивными узорами.

Сошкин подскочил к корзине и схватил её. Хлынули капли. Пуфик был мокрым, как тушканчик в аквапарке, а под ним расползалась большая лужа.

— Кто это сделал? — прохрипел Сошкин, ухватил пса за ошейник и поволок к луже. Арзамас спросонья скулил и упирался.

— Это ты сделал? Ты? Полюбуйся, вот тя мордой, смотри. Ты? Видишь? Видишь теперь? Скот!

Сошкин схватил бедного пса в охапку, чмокнул в ряху и зашептал:

— Молодец! Так держать, Тютя! Я в тебя верил! Я знал!

Скрипнула дверь. Арзамас выскочил во двор и радостно понёсся к своей конуре за дровами. В зубах он держал портфель. Через секунду из-за поленницы послышалось сочное чавканье.

Сошкин взял корзину с документами и понёс во двор, оставляя за собой водянистый след. Бордовым цветом растекался сертификат о зачислении. Пурпурным — ветеринарная справка. Фиолетовым — свидетельство об аннигиляции блох.

— Гланды себе аннигилируйте, — проворчал Сошкин в темноту, брезгливо выставил корзину и захлопнул дверь.

— Джжж… — звякнуло дверное стекло.

— Джжь! — передразнил Сошкин и показал язык.

Стекло высунуло язык в ответ. Авенир Петрович погасил свет, совершенно счастливый завалился на кровать, и тут же заснул.

За окном, над кустом чубушника — тем самым, что в прошлом году изрядно повредила соседская коза Ерошка — всходила далёкая Амальтея.