Муза. Первая.

Здравствуй, Автор. Я могу рассказать тебе о ветре. О ветре в степи. Песок, травы, шелест и пыль. У степи нет начала и нет конца, я могу идти очень долго, но никуда не приду. Такое место прекрасно, если у тебя нет дома, а у меня его нет. Солнце сменяется холодом, иногда я развожу костер. Да, мы живые, мы замерзаем, как и вы. Мне часто бывает страшно, я не знаю, почему. Я не знаю, может, нас можно убить, может, мы тоже умираем. Ты знаешь, что там дальше? Я-нет. Неужели не страшно? Я вижу заблудившихся путников, но не могу им помочь. И знаешь, мне совершенно все равно. Я ничего не чувствую. Они такие потерянные, они ищут жизни. Приходила к ним, но меня принимали за мираж, отмахивались, как от чего-то ужасного и опасного. Пыталась помогать, вывести на тропу, привести к людям. Никто не пошел за мной. И я перестала пытаться.
Тут еще бывают птицы, но они не всегда летают, часто я вижу их на земле, я вижу их уже мертвыми. Или с переломанными крыльями. Не все выдерживают долгих перелетов, кто-то приземляется, а взлететь больше не может. И стая никогда не ждет. Птицы
умирают в одиночестве, люди-тоже. Этим вы похожи. Чудесно, правда?
Из меня отвратительная муза, тебе, наверное, почти все придется делать самому, прости. Я не могу поговорить с тобой, потому пишу письма. Похоже на разговор в никуда, но мне надо кому-то выговориться. Иногда кажется, что автор больше нужен музе, чем мы ему. Вы нас так цените, а мы столь бесполезны. Знаешь, ты мог бы справиться и один. Без полусумасшедшей девушки в твоей и без того небольшой квартире. И может, справился бы даже лучше, если бы никто не мешал. Но мне нужно приходить к тебе. Только бы найти дорогу в этой бесконечной пыли. Я устаю идти, у меня начинают болеть ноги, и вообще все. Так стыдно, ты будешь, наверное, ждать кого-то невероятного. Чтобы впорхнула, влетела, ворвалась и подарила вдохновение, чтобы невозможно было сделать вдох, ведь так много восторга. Кого-то безумного красивого, чтобы не хотелось больше выходить из дома и смотреть на людей, а только творить. Приду я. Уставшая, замученная, не скажу ни слова. У меня будет пыль в волосах и на одежде, точнее, наподобие нее, потому что, кажется, с собой у меня только покрывало изо льна. Впрочем, какая разница, это покрывало почти сливается с цветами степи, меня совсем не видно, я становлюсь частью той местности, где нахожусь. Это так удобно для человеческой жизни, и это так грустно для самого человека. Здесь, в степи я нахожу себя. Мне нравится жара, камни, постоянное движение. Но в какой-то момент не остается сил на то, чтобы бежать без остановки, в какой-то момент приходится останавливаться. Тогда я могу смотреть. Смотреть на небо в самый полдень, когда оно распылается перед глазами, и в тот момент, когда я делаю вдох, раскаленный воздух словно выжигает все внутри, добираясь до самых легких. Днем моя степь облачена в горе. Горе потерявшихся и умерших. Горе жертвы, не ушедшей от хищника.
И я становлюсь частью этого горя, я сливаюсь с ним. Мне нужно, чтобы мир принимал меня, считал неотделимой от целого. А иначе я не приду к тебе. Дневные часы тянутся так долго, кажется, словно время совсем остановилось, что все застыло. Что-то сдавливает тебя, не позволяет идти. Это не ветер, с которым можно совладать, но оно больше похоже на тишину: сколько не кричи, крик утихнет, ничего не останется. Но иду я только днем. Это глупо, но путь музы не должен быть лёгким. Нам внушают, что наш путь-путь через боль. Когда день угасают, уже возможно дышать, возможно думать о том, что там дальше.
Ночью же степь меняется. Хрусталь, свежесть, звон. Тишина исчезает, пелена горя спадает. Умершие уходят туда, где их ждут, путники находят дорогу к дому.
Я останавливаюсь, я просто смотрю. И собираю вдохновение для тебя, чтобы потом отдать все это. Вдохновение в невероятном звёздном небе. В тепле, исходящем от земли. В отсутствии тишины. В том, что больше не надо никуда идти, не надо бежать. Весь степной простор обращается в маленькую уютную комнату. Ночью степь становится для меня домом, я просто отдыхаю и пытаюсь собирать истории, сказки. Подхожу к людям, которые спят. Они, конечно, ни за что не услышат меня. Я никогда не прикасаюсь к ним, просто сижу рядом. Единственное, что я забираю у них-это сны. Я вижу мечты, страхи, просто человеческую жизнь, другие миры и то, чего никогда не случится, и то, что обязательно произойдет.
Если люди не спят, я прихожу к их кострам, слушаю. Остаюсь тенью, бликом на земле. Истории невозможно забрать, но я могу пересказать их тебе, как и сны. Часто за нагромождением людских слов скрывается тот же сон, только его тяжело расслышать. Если бы только люди это умели, они бы перестали страдать, они бы перестали заставлять страдать других. Знаешь, я часто видела людей, которых другие, в том, вашем мире, считали настоящими убийцами. Я видела тех, кто убивал детей, целые семьи. Кто издевался над такими же, как и он сам. И что же, были ли они чудовищами? Нет, они были такими же, как вы. Только, они были напуганные, потерявшиеся и совсем загнанные в угол. Я слушала каждого из них, каждую историю, ведь я не знаю, что вдохновит тебя.
***
Я по-прежнему не знала, куда идти, я только знала, что мне надо быть здесь, в этой степи. И я просто была там, ждала. Солнце снова обрушивало свою иссушающую силу на землю изо дня в день, когда однажды я почувствовала прикосновение к своей руке. Теплое, не обжигающее прикосновение, так касаются детей, когда хотят привлечь их внимание. То была женщина-такая, будто вышла из самой степной желтой травы, будто выжжена солнцем и закалена холодом ночей, будто выросла из- под земли, из красных и желтых камней. Она была невысокая, ссохшаяся, косички, как у девочки, правда, седые. И я не могла не пойти за ней, хотя женщина даже не спрашивала. Мы не говорили. Она просто знала, куда я иду, она знала, какой дорогой идти. Мы шли днем, но я могла идти, несмотря на жару. Стала будто человеком, обрела живое, стабильное, сильное. Не было боли, горя, и страха не было, только знание. Куда, как, когда. Остановились мы ночью. Не хотелось спать, хотелось говорить-расспрашивать о сказках, жизни, забирать сны. Но, я, муза, заснула. Автор, ты знаешь, мы можем спать?
А наутро я не увидела той женщины, увидела мужчину. Но только посмотрела на него, поняла — все одно, нет никакой разницы. Те же скалы, красно-желтое, ветреное, песчаное. Мы шли, так все и повторялось. Меня вели женщина, мужчина, совсем девочка и совсем древняя старуха. И, прости, Автор, но ни одной истории я не собрала, ни одного сна не увидела.
Очередная ночь, сон-словно что-то в воздухе-обездвиживающее, заставляющее закрывать глаза, забывать. Но прилетели вороны, много-море, стая, все черное, только беззвучно, будто и крыльями не хлопали. И я спала среди них, в этом черном море, но голой сухой земле, на камнях.
Проснулась в постели-белое, мягкое, обволакивающее, вылезать не хочется. Испугалась, может, сон? Зажмуриться, и все пройдет, исчезнет, ничего не было. Но не прошло, не исчезло. Автор, скажи честно, ты действительно такой рассеянный? Сидел спиной ко мне, за столом, не заметил даже, не повернулся. Ни слова приветствия. Сама выбралась из постели, чуть не плача от счастья, ведь вернулась, пришла, нашла. Это как родиться заново, как Рождество, Воскрешенье-все вместе. Подошла совсем тихо, вдруг напугаю, собью творческий настрой, кто тебя знает. За плечо то тронуть боялась-не смогу прикоснуться, так и не заметишь, и все напрасно тогда. Нет, все хорошо: ты обернулся, не закричал, не выбежал из комнаты с мыслями тут же сменить имя и уехать в другой город. Не улыбнулся и не удивился, будто я чай в другую комнату делать уходила, и вот, вернулась-тебе какой: мед, лимон?
— Пришла?
Глупые вопросы какие, отвечать даже не стала. Хотела сесть рядом, но стула второго не оказалось, только стопка книг. Кощунственно как-то. Ты такой взгляд осуждающий кинул на следы от пыли на белом одеяле. Ну, прости, больше не буду. Сама- то вся словно еще в песке, из песка, скоро рассыплюсь, не останется ничего. Потому стояла, смотрела на разбросанные листы. Кажется, я знаю, что сейчас будет- этот взгляд, полный отчаянья, взгляд, который просит ответить на все вопросы сразу, немедленно и обязательно правильно. Даже если бы я смогла ответить, все равно ни за что не ответила бы-из принципа.
Комната была — коморка, забиться в угол и никуда не выходить. Книги, листки, целые тетради. Дальше смотреть не стала, и так все понятно. Автор, как ты живешь здесь. Я думала, ничего хуже степи той не будет — зной, холод, одиночество. А тут все то же, только ничего живого, будто неудачной слепок жизни. Такой, знаете, «хотели как лучше, получилось как всегда».
Спотыкаясь о Ницше, Камю и Сартра, я ушла на кухню. Конечно, Автор, ты надеялся написать что-то, вдохновляющее жизнь в людей, в твоих читателях, сам читая подобное?
Думала, на кухне будет хуже намного, хоть вот прямо сейчас возвращайся в любой из миров, только не здесь. Но оказалось чисто, убрано, правда пыльно-такой минимализм, никто не убирает, но никто и не приходит. Кофе нашелся какой-то отвратительный, растворимый. Если бы предсмертным желанием было выпить кофе, от такого бы отказались. Обжигаясь, оставляя пыльные следы даже на чашках, вернулась обратно. Снова, ты даже не повернулся, я просто поставила чашку на стол, быстро так, боясь разлить все на колени.
— Я не пью кофе, спасибо.
Не важно, я такой тоже не пью, но надо чем-то согреваться, приводить себя в чувство.
— Отвлекись, хватит.
Стеклянный какой-то взгляд, бессмысленный. Очнись, пожалуйста. Пришлось снова подняться на ноги, для того только, чтобы скинуть все листы, лежащие на столе, на пол.
Ты бросился к ним, как мать к ребенку, которого сейчас заберут, готовый защищать все это любой ценой.
-Не читай.
-Хорошо, не буду.
Один легкий взмах руки — и обе чашки с как бы кофе разлиты прямо на листы бумаги. Я только пришла, а уже так много испортила. Порядок жизни: вставать поздно, писать, пытаться успеть что-то по нелюбимой работе, бежать на встречу с друзьями, снова писать до ночи. Твои произведения, пусть еще и не законченные. Листы, конечно, высохнут, ничего им не будет, все сохранятся. Но ты к ним больше не прикоснешься, не продолжишь, я знаю.
— Я шла через степь. Днем там, как в аду. Ночи прекрасны, но нам редко удается застать ночь. Ночью я приходила к спящим, я смотрела их сны вместе с ними. И я слушала истории. Они все со мной, каждый сон и каждая история.
Ты молчишь. Молчишь, конечно. Я не спрашиваю, надо ли рассказывать.

-Есть женщина. Это сказка не в прошедшем времени, потому что времени там нет вообще. Эта женщина собирает кости. Кости умерших волков. Каждую ночь она ищет части скелета, она приносит их в пещеру. Женщина выглядит, будто она совсем старуха, но это не так, понимаешь — это обман, иллюзия. Так чудесно быть не тем, кем кажешься. Старуха тратит на поиски недели, месяцы. Когда все кости собраны, она разжигает в пещере костер. Когда я слушала эту сказку, словно знала, что огонь этот должен быть каким-то неземным, необыкновенным, возникающим из глубин сознания, как те же сны. Старуха собирает весь скелет, и поет песнь над ним. Волк оживает, возвращается к жизни, всегда возвращается. Обрастает мышцами, сухожилиями, шерстью. А песнь продолжается. Наверное, тогда к ним приходит и душа. Костер горит, волк уходит, убегает из пещеры. Женщина идет с ним, она больше не старуха, вообще не человек. Только когда она бежит вместе с волком, она та, кто есть на самом деле.
Но волк умирает снова, старуха снова собирает его кости и разжигает костер и поет песнь.

Выдохнула, закончила, будто степная пыль и в горло попала, пришлось даже кофе глотнуть. Смотрю на тебя. Автор, внимательно. На следы ручки на ладонях и когда-то белом рукаве рубашки. Ты тоже смотришь, но теперь не просто так, а на меня. Посмотреть на лицо-бледное, словно у полуживой тени, жутко и страшно становится, хоть прямо сейчас отправлять сниматься в фильмах ужасов, причем без грима.
Хочется встать на ноги, хотя бы открыть окна, впустить свет, чтобы пылинки все было видно, чтобы все осветило, очистило этим светом, но я остаюсь на месте-это же была только первая сказка.
— Знаешь, куда уходят умершие?
Застыл весь, будто неприличное что-то спросила-заткнуть уши, сделать вид, что не слышал и больше не вспоминать при людях.
— Я слышала, что они уходят в один большой дом. И там танцуют. Знаешь, там все: плохие, хорошие, младенцы и старики, мужчины и женщины. Потом хорошие, достойные, не знаю, как и кто это определяет, но они уходят из дома, покидают его. А дальше ничего не сказано.
-И?
-Знаешь, что? Людей всегда волнуют только судьбы тех, «хороших», кто не остался в доме, тех, кто ушел. Мне интереснее судьбы оставшихся. Что они танцуют, как? И это страдания, или счастье?
Ты, конечно, не отвечаешь. Я и не ждала ответа. Взгляд из остекленевшего стал взглядом человека опьяненного, сейчас упадет и не встанет, ни за что не поднимется, с утра плохо будет. А виновата я, словно не кофе поила и сказки рассказывала, а молча подавала что покрепче.
Встаю, наконец, пора, иначе, еще пара минут и из меня бы получилась неподвижная кукла-хрупкий, капризный фарфор. Да еще и весьма на любителя. Запуталась сама в этой собственной льняной накидке, как в коконе добралась до кровати, уже, будучи в одеяле дотянулась, схватила книгу.
Ты сидел спиной, неподвижно, с разлитым кофе, я там и вторую чашку оставила. Сейчас, подожди, еще немного. Я пока почитаю.
Открыла, наугад, ближе к концу. Ветхий переплет, желтые страницы, этот любимый запах. Только открыла, коснулась пальцами страниц, как касаться человеческой кожи, дотрагиваться до нервов. В голове, внезапно, никто не спрашивал-десятки, сотни голосов, мыслей чужих, переживаний. Самый главный-голос автора. Пролистываю еще быстрее, совсем немного, а то захлебнешься в этом потоке, реке, бесконечности. Невозможно читать, только, безусловно, безудержно любить.
Автор, ты сидишь за столом, теперь ты пишешь. Я могла бы не видеть, не слышать, но я чувствую. Слышу тот голос, оно рождается на свет, как дитя-вот выносили, вымучили, пора. Какое-то время сижу не слышно, еле дышу и книгу закрыла. Потом все же подхожу, почти подкрадываюсь. Уже научилась среди хаоса ходить, а всего-то времени понадобилось.
-Эти истории — часть тебя теперь. Поздравляю. Добро пожаловать к себе.