Комната вопросов

Я была по горло сыта болью, и мне казалось, что моя гибель неизбежна. Возможно, тогда я могла что-то сделать, но я не сделала ничего. Ощущаю себя глупым дитем: я уже устала из соплей лепить сердечки, думаю, пора брать себя в руки. Хочется отметить, что я сильно сомневаюсь, понимает ли меня мой врач — Павла Листопадова, но, несмотря на это, мне очень интересно с ней беседовать. Почему до сих пор не придумали обезболивающее для души? Хочется выпить такую таблетку, которая исцелила бы меня изнутри, избавила от всех переживаний и бесконечной меланхолии. Есть желание, чтобы кто-то, словно светлячок, прилетел ко мне и просто светился маленьким огоньком, а я бы только смотрела и смотрела на него… Мне было бы так хорошо, так спокойно, и я стала бы самым счастливым человеком на свете…
Я решила рассказать ей о своих снах. В первый раз мне привиделось, будто я родила мальчика, но вместо повитух были ангелы с голубыми крыльями. Мне очень хочется сломать себя, разрушить, как песочный замок или пирамиду из кубиков, чтобы потом построить что-то новое, но я понимаю, что ничего нового никогда не будет. Во втором сне я выступала в цирке, я была в роли клоуна, глупого и неуклюжего, в ярко-зеленом комбинезоне, в желтой рубашке, с красным бантом на шее и в больших туфлях с помпонами. Толпа смеялась, и мне самой было весело. В третьем сне я была гермафродитом, жила в хлеву и пугала людей своими внешними половыми признаками. Мои фантазии ее не впечатлили.
— Вы в вашем первом сне были гермафродитом… Что вы, простите, чувствовали, когда выступали на сцене? Как люди смотрели на вас?
— Павла Тимофеевна, вы все перепутали…
— Нет, я поняла вас правильно. Эти сюжеты идут поочередно? Вы часто просыпаетесь посреди ночи?
— Они следуют друг за другом, знаете, от лучшего к худшему… И я крепко сплю.
Долгая тишина. Листопадова возилась с бумагами и о чем-то глубоко думала. Ручка постоянно скатывалась со стола, и она то и дело ее поднимала, но та снова убегала. Я первая прервала молчание:
— Из-за сильного беспокойства я похудела на двадцать килограммов.
Она, не отрываясь от документа, удивленно ахнула, что меня очень рассмешило, и сказала:
— От худшего к лучшему? — Она резко подняла голову и уставилась на меня.
— А вы чего так отреагировали?
— Все хорошо, ничего не случилось, Вера Михайловна.
В этот момент мои мысли затуманились. Я смотрела то в окно, то на стену, совершенно не думая о ее вопросе, надеясь просто потеряться внутри себя, исчезнуть, свалиться со стула и уснуть. Не знаю почему, но я обратила внимание на ее природно-алые губы и аккуратные ногти. У Павлы Тимофеевны были каштановые волнистые волосы, уложенные назад, открывавшие шею и лицо. Она выглядела очаровательно с опущенными ресницами. Она часто носила черные или серые платья и туфли на низком каблуке. Когда она заметила на себе мой взгляд, она сначала мягко улыбнулась, но вмиг охладела и произнесла:
— Нет, вы действительно считаете, что быть двуполым существом лучше? Наверное, поэтому вы и крутите кольцо на пальце?
— Это привычка, — сказала я еле слышно, как мышь.
— Более того, вы похудели на десять килограммов.
Она в который раз все перемешала. Почему она сказала «более того»? Я считаю, что каждое произнесенное человеком слово имеет смысл, поэтому мне интересно, что она утверждала в этой ситуации. Она запрокинула голову и с каким-то девичьим, не свойственным женщинам ее возраста, вздохом продолжила меня «лечить»:
— Вера Михайловна, ну как же вы мне сказали, помните? Помните ведь? Худшее для вас — это веселье, а безумие — хорошо?
— Я не могу курировать сновидения.
— Вам и не нужно.
Что у нее происходит в голове? Есть ощущение, словно там клубок ниток. Она не может уследить за разговором: одна ее мысль перебивает другую. Это очень странно. Мне бы хотелось наведаться в гости к ее разуму и расставить все неточности и проблемы по местам, чтобы все было ровно и прилежно, но это, к сожалению или к счастью, невозможно. Она постоянно «летала в облаках», могла позволить себе мысли вслух; бывало, молчит, молчит и скажет: «Ой, нет», «Как же так?» или «Неправильно тут у нас, неприятность какая». Забавно вздрагивала, когда я отвлекала ее от работы.
— Бывает так, что ни с кем не хочется разговаривать, ни с родными, ни с близкими. Есть желание посадить саму себя в клетку, как дикого зверя, и сидеть в ней, рыча на всех. Наклонившись ко мне, она вкрадчиво спросила:
— А вы сами знаете, откуда это чувство берется?
— Не могу даже сказать… — вздохнув, промолвила я и скрестила руки на груди, чтобы выглядеть хоть немного увереннее.
Она стала гладить мои белые руки, все так же ласково, и в то же время как будто спесиво приговаривала:
— Ну знаете, милая Вера, вы слишком зациклены на себе, вам нужно о чем-то другом подумать.
Как вдруг в кабинет кто-то постучался, и она тут же отхлынула от меня. В дверях стояла какая-то женщина, Павла сказала, что быстро вернется ко мне, и куда-то ушла. Удивительно, но я чувствую себя лучше, хотя, возможно, это последствие ее тона.
Сегодня в библиотеке я нашла Библию в черном переплете, мельком пробежала глазами по страницам — словно и интересно, а вроде и скучно. Мне чудилась церковь в объятиях зеленого вертограда. Моросил дождь, но я от него не пряталась. Вижу: змея ползет к моим ногам, и я не испугалась. Только кольцо я как-то обронила, а она взяла и проглотила его. Когда я проснулась, мне было так хорошо, словно сегодня суббота, воскресенье или даже день рождения. Так странно и весело мне было. Она нескромно изучала меня, но по какой-то причине лишь молчала, изредка вздыхая. Во всем ее образе было что-то надменно-материнское: с одной стороны, хотелось поделиться с ней своей печалью, принять ее заботу, а с другой — никогда не подходить к ней, спрятаться от нее, ведь она всегда знает, как «лучше». Она все-таки осмелилась:
— Я могу вернуть вас к жизни, Вера?
— Попробуйте.
— Вам в школе какие предметы нравились?
— Черчение, но мне, на самом деле, все нравилось, возможно, поэтому я сейчас здесь сижу.
— Подождите… Вы хотите сказать, что вы легко ко всему приспосабливаетесь?
— Верно.
— Интересно, конечно… Но у вас плохо получается.
— Вы не правы, я хоть как-то выживаю.
— А надо жить. Ведь вы еще такая молодая, а уже столько переживаете, не стоит, Вера, не стоит!
Классическая поддержка, которую я могла бы услышать от матери или от подруги, но я не обижаюсь на Павлу. Напротив, общаясь с ней, я словно плыву по волнам, ни о чем не думая в такие моменты. Я украдкой взглянула в ее зеленые глаза и хотела коснуться ее кисти, но передумала.
— В вашей жизни было немало выдумщиков, верно? Но со мной никто не сравнится.
— С вами да, Вера, никто не сравнится, — и отстраненно, но утонченно постучала ногтями по столу.
Павла умеет «утешать». Но будет грустно, если меня когда-нибудь выпишут из больницы, мне будет ее не хватать. Интересно, будет ли она тосковать по мне? Может быть, изредка будет шутить про глупую молодую пациентку…